Напрасно Монморанси исподтишка пытался усмирить любовный пыл Угрюмого красавца, настаивая на том, чтобы он делал еще больше физических упражнений для поддержания стройности.
Вот, согласно Сен-Морису, каким необычным образом вел себя Генрих со своей фавориткой. Сначала он отчитывался ей о государственных делах, которые рассматривались накануне (Диана всегда отдавала первенство серьезным делам). Затем «он садился к ней на колени с цистрой в руках, играл на ней и часто спрашивал у коннетабля или у Омаля, хорошо ли охраняют так называемого Сильвия (Диану), время от времени прикасаясь к ее соскам и внимательно глядя на нее, как человек, удивленный ее расположением». Красавица смеялась, защищалась и говорила, что «теперь-то у нее появятся морщины».
Так как она требовала от Генриха, чтобы он сжигал ее письма, мы не знаем, какие чувства она к нему испытывала. Но у нас есть несколько записок со знаком, дышащих страстью ее рыцаря. Страдала ли она вдали от него?
«Милая моя, я умоляю Вас сообщить мне о состоянии Вашего здоровья… чтобы в соответствии с этим я мог спланировать свои дела; так как если Вы и дальше будете плохо себя чувствовать, я не хотел бы отсутствовать там, где Вы будете находиться, чтобы постараться быть Вам полезным, ведь я об этом беспокоюсь и также я не смогу долго прожить, не видя Вас… Я надеюсь, что Вы представляете себе, как мало удовольствия я получаю от пребывания в Фонтенбло, не видя Вас, ведь вдали от Вас, от которой зависит мое счастье, вряд ли я могу испытывать радость, подписывая это письмо, опасаясь, что оно слишком длинное и заставит Вас скучать, читая его, и смиренно испрашивая Вашей милости как тот, кто хочет навсегда ее сохранить».
Когда она сообщила ему новости о себе, он тотчас же ее отблагодарил: это «было для меня самым приятным, что только может быть в мире, и я умоляю Вас держать свое обещание, так как я не могу жить без Вас, и если бы Вы только знали, как я тут провожу время без Вас, Вы бы меня пожалели».
Во время кампании, которая закончилась взятием Трех Епископств:
«…Я умоляю Вас помнить о том, что я знал только одного Бога и только одну подругу, и уверяю Вас, что Вы Можете ничуть не стыдиться и назвать меня Вашим слугой, и так, я Вас умоляю, всегда меня и называйте».
Когда он уже был уверен в том, что сможет передать ей один из замков несчастной Этамп:
«Я очень рад тому, что выиграл дело о Лимуре, не из любви к себе, но к Вам, и я бы хотел, чтобы он стоил в десять раз больше, и уверяю Вас, что Вам никогда не удастся получить все те блага, которых Вам желает тот, кто любит Вас больше, чем себя самого».
Десятого августа, в день, когда ей исполнялось пятьдесят девять лет:
«Я умоляю Вас, моя милая, принять это кольцо в знак моей любви… Я умоляю Вас всегда помнить о том, кто никогда не любил и не полюбит никого, кроме Вас».
Стихи, которые он ей писал, иногда говорили о ревности, от которой он хотел уберечься:
И я не могу поверить, что меня обманут,Будучи уверен в такой твердости.Невозможно, чтобы на моем месте оказался кто-то другой,Когда во мне живет такая уверенность.
Иногда они выдавали его смирение:
Увы! Бог мой, как я сожалею,О времени, потерянном в юности;Сколько раз я себе желал,Чтобы Диана была моей единственной любовницей;Но я боялся, что она, богиня,Не захочет спуститься сюдаИ обратить внимание на меня…
Безмерно осторожная вдова Сенешаля проявила очень большую непредусмотрительность, заставив его уничтожить ее ответные письма. Без всякого сомнения, эта переписка заставила бы нас составить о ней более лестное впечатление, чем те письма, которые показывают нам ее постоянно занятой судебными процессами, делами и заботой о своем благосостоянии. В действительности, ни ее стиль, ни почерк не говорят о ее сентиментальности. Фраза, абсолютно лишенная изысков, ведет мысль прямо к цели. Ее построением управляют безупречная логика и решительная воля. Если перо Генриха оставляет нерешительно-робкие следы, то рукой Дианы оставлены знаки, подчеркивающие ее силу, уверенность, властность. И ее подпись «завершает мысль, как магическое слово, сияющее неумолимой мощью».
Лишь четыре стихотворных строчки, написанных Генрихом, и одно стихотворение, автором которого является Диана, показывают нам Мадам такой, какой мы хотели бы ее видеть.
Вот эти строчки:
Она, видя, что я вот-вот уеду, (на войну)Сказала мне: «Друг мой, чтобы избавить меня от тоски,Уезжая, увы! оставь мне свое сердцеВместо моего, в котором нет ничего, кроме тебя!»
И, с другой стороны, нежное прощальное приветствие красавицы:
Прощай, отрада моего сердца,Прощай, мой господин и повелитель,Прощай, истинно благородный рыцарь.
Прощайте, многочисленные королевские банкеты,Прощайте, эпикурейские кушанья,Прощайте, великолепные пиры,Прощайте, два голубиных поцелуя,Прощай, то, чем мы втайне занимаемся,Когда наслаждаемся друг другом,Прощай, прощай, тот, кого любит мое сердце,Прощай, высочайшее блаженство.
Как бы то ни было, они являлись образцовыми возлюбленными, готовыми стать легендой, которая терялась в глуши турских лесов. Это была пара, страстью и верностью вознесенная над человеческими существами, пара, сияющая «в серебряных лучах небесного светила, которое Теокрит сравнивал с женской чувственностью».115 Пара, в которой мужчина всегда оставался «служителем» своей верной спутницы. Только она несла свое торжество сквозь поэзию, произведения искусства, символы.
Бог явил Вас нам, как чудо,Чтобы Вы смогли овладеть душойЭтого великого короля.
воскликнул Иоахим Дю Белле.
«Sola vivit in illo — Она жила только в нем», можно прочесть на деревянных панелях королевских жилищ. А надпись на восхитительной медали, в которой, наконец, проявилась бесконечная гордость этой женщины, гласит: «Omnium victorem vici — Я победила победившего всё» — и им может быть и король, и Время, и Любовное чувство.
Эта удивительная история надолго еще останется в памяти как воплощение не союза двух неразлучных существ — Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты — но апофеоза, чудесного возвышения женщины на склоне лет.
В глазах потомства Диана затмит своего боязливого обожателя. Не будет героя, будет лишь героиня у этой истории, достойной сравнения с «языческими сказаниями, порожденными небом и воображением, которые окружают победным лучом колыбель человечества».116
О том, как относилась королева-золушка, Екатерина Медичи, к страстям своего мужа и его пассии, мы можем судить по рассказу Брантюма из его «Галантных дам», рассказу, конечно, совершенно неправдоподобному и написанному много позже, но зато точно отразившему умонастроение и самочувствие французской королевы. Несмотря на анонимность персонажей, не угадать их невозможно:
«Один всем известный король любил в свое время прекрасную собой, высокочтимую и знатную вдовую даму, и любил столь пылко и безрассудно, что многие почитали его околдованным, ибо он, позабыв о приличиях, презрел свою супругу, с которой виделся лишь урывками, тогда как даме его сердца доставались все самые прекрасные цветы из его сада; это сильно досаждало королеве, полагавшей себя не менее красивой, обходительной и вполне достойной наиболее лакомых кусочков с мужнина стола; небрежение то весьма ее печалило. И вот она поверила свои горести одной приближенной даме и затеяла вместе с ней непременно хоть в какую-нибудь дырочку, да подглядеть любовную игру мужа своего, короля, с его любовницей. Почему и приказала провертеть множество отверстий в стенах спальни помянутой дамы и собралась понаблюдать в них все, что будут совершать любовники: что ж, взору их предстало чудеснейшее зрелище: красавица дама, белокожая, хрупкая, свежая, полуобнаженная, в одной лишь сорочке, то нежно, то шаловливо, то страстно ласкала своего любовника, отвечавшего ей тем же; сперва они миловались в постели, потом, сойдя с нее, ложились, дабы освежиться, обнаженными прямо на мягкий ковер; так же поступал и еще один принц, мой знакомый; я знаю с его слов, что они с женою, наикрасивейшей женщиной в мире, спасаясь от летнего зноя, занимались любовью на полу.
Итак, королева при виде всего этого, с досады горько заплакала: стеная, причитая и жалуясь на то, что муж не обходится с нею тем же манером и не безумствует, как с любовницей.
Наперсница принялась утешать свою госпожу, говоря, что нечего ей горевать, коли она сама решилась увидеть все воочию; мол, чего хотела, то и получила, а слезами горю не поможешь. На что королева отвечала: "Увы мне, Вы правы: я вздумала смотреть на то, чего видеть мне никак не следовало; зрелище сие поразило меня в самое сердце". Однако же вскорости она вполне утешилась и более уж не огорчалась, хотя по-прежнему занималась подглядыванием за любовниками, тешась сим зрелищем, а может быть, и кое-чем другим».117
