Мы все ехали и ехали, пока впереди не замаячили контуры Джексонвилла. По моей щеке скатилась слеза, но я был слишком поглощен воспоминаниями и не понимал, что плачу, и тогда Кэти вытерла слезу своим рукавом.
Мы съехали по мосту вниз и повернули к югу, на бульвар Сан Марко.
– Ну, а что касается Рекса, то мисс Элла как-то сказала: «Им овладел дьявол, так что ненавидь дьявола, а не Рекса». Но, – тут я покачал головой, – мне это не слишком удается.
Мы проехали бульвар Сан Марко, и Джейс откинул с лица одеяло, протер глаза и сказал:
– Мама, а где же донамаклиз?
Я вопросительно взглянул на Кэти, но она не ответила, и Джейс дернул меня за рукав:
– Дядя Так, мы пойдем в донамаклиз?
– Да, Джейс, это звучит заманчиво, – наконец ответила Кэти, тоже протирая глаза, и, взглянув на меня, уточнила: – Как насчет яйца под сладким соусом?
– О, – и я догадался, – он имеет в виду «Макдоналдс»!
И уже через несколько минут я вонзил зубы в сдобную булочку, запивая ее кофе, Джейс, сидя напротив, приканчивал второе «яйцо», а Кэти вилочкой подцепляла с тарелки кусочки бисквита и помалкивала. Она вообще словом не обмолвилась после приезда.
– Мне кажется, что ты хочешь что-то сказать, – ввернул я, но она задумалась, а потом покачала головой.
Так мы все и молчали, пока я вел машину по дороге № 13, а затем – по исторической Сан Хосе и, наконец, по Оранжевой улице, направляясь к Джулингтонскому ручью.
– Дядя Так! – дернул меня за рукав Джейс.
Я тоже протер глаза, глядя на восходящее солнце и ощутив в ту минуту, что мальчик дотронулся не только до рукава, но и до моего сердца:
– Что, дружище?
– А твой папа тоже был нехороший?
– Ну… – и я стал подыскивать слова помягче. – Ну, скажем так: он позволял мне лишь взглянуть на леденцы, а ел их сам.
Джейс подумал-подумал и вдруг заявил:
– Дядя Так, и у нас было вот так же!
– Да что ты говоришь, приятель?
– Мне папа тоже ничего не давал и бил меня.
Глава 20
В семь утра мы въехали в ворота лечебницы «Дубы», на пороге которой нас встретил Гибби. Он совсем не постарел: был все такой же тощий, просто живой скелет, неухоженный увалень, каким выглядел и семь лет назад. И тогда, и теперь он представлял собой занятное зрелище.
– Здорово, Такер. – и он протянул руку.
– Привет, Гибби… я бы хотел представить тебе двух моих друзей. Это Кэти Уизерс и, – я присел на корточки, – этого маленького ковбоя зовут Джейс.
Гибби наклонился и пожал руку Джейсу, а потом – Кэти. Не тратя времени на досужие разговоры – интонация Гибби намекала на то, что можно заняться этим и позже, – мы прошли в его кабинет, и он сразу приступил к делу:
– Такер, вот что мне удалось узнать. Если судить по предыдущим семи годам, то у него скоро начнется один из самых сложных периодов с особенно навязчивым психическим состоянием. Я знаю, что время от времени он становится все более тревожен, подозрителен по отношению к окружающим, но сам я это не всегда замечал. Возможно, что я допустил ошибку в своей медицинской практике. Тридцать шесть часов назад, после обеда, санитарка пошла узнать, как Мэтт себя чувствует, и обнаружила, что окно палаты открыто, что обед он спустил в унитаз, а самого Мэтта и след простыл. Очевидно, он захватил с собой шахматную доску со всеми фигурами, несколько кусков мыла и мои медицинские щипцы.
– Мыло? – удивился я.
– Это одно из проявлений его болезненного состояния. У него навязчивое стремление к стерильной чистоте, и прежде всего рук, да и вообще всех окружающих его предметов.
Я кивнул в знак согласия.
– У него были трудности с засыпанием, а заснув, он часто просыпался. В последние несколько месяцев он перестал доверять медсестрам и, очевидно, подозревал их в тайном сговоре против него. Он все время думал, что окружающие его выслеживают, и, как тебе известно, он слышал голоса. Разница только в том, что с вашей последней встречи число голосов неимоверно возросло, и этот многоголосый хор его так оглушал, что он даже менялся в лице. Голоса к тому же начали звучать обвиняюще, угрожали ему и постоянно с ним спорили.
У Мэтта нет каких-либо постоянных, устойчивых отклонений, у него усиливается паранойя, иллюзорное мышление, возникают слуховые галлюцинации в более тяжелой форме, чем прежде, он жалуется на беспокоящие его сновидения, особенно на те, в которых он видит, будто замерзает, или что он парализован или не может помочь любимому человеку. До сих пор у него не наблюдались агрессивные или побуждающие к самоубийству настроения, но я уверен, что он, возможно, один из самых страдающих людей. Какие бы лекарства я ему ни прописывал, в каких бы дозах их ни давал, врачебное вмешательство любого рода – химическое, электрическое или еще какое-нибудь, – я так и не мог обнаружить источник болезни. И – это мое профессиональное мнение – если другие мои пациенты действительно психически нездоровые люди, то у Мэтта это нездоровье – побочное следствие какого-то события, которое так на него повлияло, что он это влияние никак не может до сих пор преодолеть.
Не уверен, что я ожидал от Гибби именно такого диагноза, и слова его мне казались не слишком убедительными.
Но Гибби продолжал:
– Навязчивых идей, эксцентричных, вежливо говоря, особенностей поведения у Мэтта множество. Он три раза моет руки во время приема пищи, он держит сэндвич вилкой или салфеткой, а потом, после того, как откусит, меняет эту салфетку на новую. Девяносто процентов времени днем он проводит в резиновых перчатках, вся его палата заставлена бутылками с чистящими средствами, он моет даже мыло, когда снимет обертку, чтобы на нем не осталось никаких микробов от соприкосновения с кожей рук. Если мы покупаем ему жидкое мыло, он надевает резиновые перчатки и опрыскивает пробку от пульверизатора дезинфицирующей жидкостью.
Медные ручки двери уже давно потускнели оттого, что он постоянно их чистит дезинфектантами, которые лежат у него в карманах; он также постоянно стрижет ногти на руках и поэтому, несомненно, является самым чистым, самым стерильным человеком, которого я когда-либо знал.
Я подошел к окну и посмотрел на волны. Мысль о том, каким стал Мэтт по сравнению с тем человеком, которого я когда-то высадил из своей машины у порога лечебницы «Дубы», причинила мне глубокую боль, словно кто-то схватил меч и всадил мне его в спину, а потом дважды крутанул в ране. Некое подобие этой боли я ощутил, подъезжая сюда, а теперь сердце болезненно и часто колотилось в груди, особенно когда Гибби завершил свое повествование.
– У тебя есть хоть какое-нибудь представление о том, где теперь может быть Мэтт или куда он направился?
Гибби встал, подошел к окну и указал пальцем вдаль, на ресторан Кларка. Кэти продолжала сидеть, держа Джейса на коленях. Не могу сказать, о чем она думала в ту минуту, но, видно, все услышанное ее глубоко встревожило. А Джейс, уютно устроившись у нее на коленях, с леденцом во рту внимательно рассматривал удочки Гибби, не подозревая, конечно, какой мы ведем тяжелый и неприятный разговор.
Указав на ресторан, Гибби добавил:
– И еще он съел там внушительный обед, а потом исчез в толпе, снующей в доке.
В данный момент Мэтт, прекрасно разбирающийся в хитросплетениях железных дорог, мог оказаться уже в Северной Дакоте.
Я посмотрел на ресторан Кларка и заметил неподалеку прогулочное суденышко:
– А Мэтт плавал когда-нибудь на такой посудине?
– Несколько раз начальство «Дубов» арендовало кораблик и возило пациентов на прогулку по ручью, недолгую, конечно, и в пределах видимости.
– А Мэтт ездил на такие экскурсии?
– Всегда, когда ему предлагали.
– А ты хорошо знаешь владельца пароходной компании?
– Достаточно хорошо, чтобы арендовать судно.
– Тогда нам надо с ним повидаться.
Когда мы направлялись к двери, Гибби вдруг остановился:
– И еще одно: как я тебе уже сказал по телефону, он сейчас как бомба на взводе.
– Ты думаешь, что Мэтт впадет в агрессию?
Гибби кивнул.
– Но с ним же этого никогда в жизни не бывало!
– Знаю, Так, но я это предчувствую. У него такой взгляд… словно у взъерошенного кота, готового на тебя прыгнуть. И когда он прыгнет…
Гибби покачал головой…
– Такое впечатление, что он как сжатая пружина, которая вот-вот распрямится!
– Почему ты об этом сейчас заговорил?
– За этим последует ухудшение его состояния. Ему будет еще труднее мыслить здраво.
– Что именно ты имеешь в виду?
– Сознание Мэтта сейчас гораздо более нестабильно, чем когда-либо раньше. Он уже сам не понимает, когда мыслит здраво, а когда нет, а если и может, то не хочет этого делать. Он долгое время жил на больших дозах лекарств. Когда их запас в организме истощается, ум мутнеет. Шизофрения и другие психопатические болезни, например двухполярные расстройства, шизоидные состояния, – это болезни длительные, хронические. И, к сожалению, со временем они все прогрессируют. Когда больные перестают принимать лекарства, наступает стадия декомпенсации, психопатическое состояние углубляется и возникает необходимость в госпитализации. Не знаю, понимаешь ли ты, в каком состоянии он сейчас находится. Не думай, что если семь лет назад ты привез его сюда как раненого, то теперь его рана зажила и остался только шрам. Скорее, более уместно другое сравнение: ты как будто привез сюда больного раком, а теперь у него последняя стадия. Если ты его найдешь, то передай ему вот это.
