А ведь можно не останавливаться на уровне всей Западной Европы и последовательно рассмотреть с этой точки зрения отдельные европейские страны. Современная Франция в ее политических границах, по мнению выдающегося французского историка О. Тьерри, есть результат военного покорения парижскими королями очень разных земель и народов. Кельтская Бретань была окончательно присоединена лишь при Наполеоне, Бургундия – в XV в., покорение Юга – Прованса и Лангедока – потребовало от центральной власти непрерывной войны, тянувшейся от первой Альбигойской в XIII в. до подавления восстания камизаров на рубеже XVIII столетия. То же и в Англии. Уэльс сопротивлялся англичанам до XIII в., Шотландия – практически до XVIII в., а Северная Ирландия и доныне не совсем примирилась с властью Лондона. Италия точно так же объединила в себе совершенно различные в этнологическом отношении Пьемонт и Неаполь. Стоит ли упоминать Корсику, Наварру или лужицких сорбов, до сих пор живущих в Германии? Но вряд ли сами западноевропейцы поддержат политика, который потребует политического отделения Бретани, Бургундии, Прованса, Корсики, Пьемонта или Наварры, с тем чтобы Франция, Англия, Испания и Италия стали еще более цивилизованными.
Противоречивость социальной точки зрения побуждает нас искать объяснения, лежащие в иной плоскости, и мы попробуем найти ответ в этнической истории и этногенезе народов нашей страны. Правда, здесь мы сразу встречаемся с очень существенной сложностью. Сегодня у нас не существует общепринятого, т.е. разделяемого большинством общества, взгляда на историю Отечества. Что такое, например, 70 с лишним лет советской власти для твердокаменных большевиков? «Новая эра в развитии человечества». А демократ совершенно верно охарактеризует вам эти же 70 с лишним лет как «время господства тоталитарного режима, подавившего свободу, демократию и права человека, провозглашенные Февральской революцией». Однако патриот-почвенник резонно возразит: «Именно Февральская революция, направляемая руками инородцев, уничтожила традиционную российскую государственность и положила начало Большому террору». Количество высказываний легко умножить, но, находясь в рамках социально-политической системы координат, практически невозможно элиминировать влияние «партийных пристрастий». И положение такое вполне естественно – в борьбе за власть каждая политическая группировка стремится завоевать симпатии общества, а потому трансформация истины проходит легко и как-то незаметно.
Попробуем поставить вопрос иначе. Возможна ли альтернатива не отдельно марксистам, демократам, почвенникам, анархистам (несть им числа), а социальной интерпретации истории как таковой? Ведь на деле политиков при всей мозаике политических взглядов роднит глубокая внутренняя убежденность: история делается людьми и этот процесс поддается сознательному регулированию. Недаром ключевой момент в деятельности любого политика – момент так называемого принятия решения. Однако не только политик, но и любой обыватель способен привести массу примеров того, как на первый взгляд правильные и взвешенные политические решения приводили к совсем иным последствиям, нежели те, на которые были рассчитаны. Например, желая поправить пошатнувшееся благосостояние с помощью военных успехов, какой-нибудь средневековый герцог, разумно оценив свои силы, «принимал решение» начать вербовать себе наемников. Вскоре мажордом герцога уже давал какому-нибудь прохвосту золотую монету и говорил: «Милейший, возьми это, иди и объясни всем своим друзьям, что наш герцог – добрый герцог». И вот искатели оплачиваемых приключений начинали прибывать во владение герцога нестройными толпами. В результате еще до начала войны благосостояние сеньора падало, ибо после ландскнехтов оставались потравленные поля, пустые бочонки да оборванные женские юбки. Конечно, наш современник задним числом легко объяснит происшедшее недальновидностью герцога и низким уровнем образования в средние века. «Правитель должен был предвидеть последствия приглашения на службу жадных кондотьеров, и вообще гораздо правильнее было бы ему освободить крестьян от крепостной зависимости, просветить их, обучив азам политической экономии и военного дела, и, оперевшись на крестьянскую массу в союзе с ремесленниками, совершить буржуазную революцию». Пример намеренно утрирован, но заметим, что такую программу вряд ли бы одобрили вассалы герцога, а ссора с окружением и тогда уменьшала шансы вождя на счастливую старость.
Но самый парадоксальный вывод из приведенного примера заключается в том, что методология социальной политики сегодня остается такой, какой она была несколько сотен лет назад. Назовите герцога – президентом, наемников – партократами, крестьян – цивилизованными бизнесменами, а буржуазную революцию – демократической, и вы получите точную копию высказываний вчерашней газеты по поводу дискуссий в парламенте.
Как видим, выбор сознательных решений для политика всегда ограничен влиянием поведения окружающей среды и адекватностью представлений самого политика об этой среде. Следовательно, для верной оценки происходящего крайне важно представлять себе механизмы поведения человеческих коллективов. Но еще более важной является правильность представлений политика о природе объектов, с коими ему volens nolens приходится иметь дело. Здесь-то, на наш взгляд, и скрыты корни межнациональных проблем.
Европейское образование и европейский менталитет среди множества прочих иллюзий породили и иллюзию социальной природы этносов (народов). Нам стоило бы более критически отнестись к этому устоявшемуся и широко распространившемуся заблуждению.
Можно, конечно, продолжать считать, будто история определяется социально-экономическими интересами и сознательными решениями. Но давайте задумаемся над вещами очевидными. В жизни человеческой нет ничего более нестабильного, чем социальное положение и социальные отношения. Одному из авторов самому довелось испытать превращение из бесправного государственного раба в ученого, пользующегося некоторым вниманием публики. Еще легче обратный переход: в зэка может превратиться и глава политической полиции, и спикер новорожденного парламента – печальные примеры В.А. Крючкова и А.И. Лукьянова у нас перед глазами.
Но никакими усилиями и желаниями не может человек сменить свою этническую принадлежность – каждый принадлежит к какому-нибудь этносу, и только к одному. Не заставляет ли это предположить, что именно в недрах многообразной этнической стихии человечества сокрыты глобальные и объективные закономерности исторических процессов? Еще совсем недавно для такого рода предположений оснований не было. В рамках социальной доктрины (будь то марксизм Сталина или структурализм Леви-Строса) отличия одного этноса от другого связывались с какой-либо совокупностью социальных признаков, и на том дело кончалось. В трудах Института этнографии АН СССР подобный взгляд бережно культивировался до самого последнего времени.
Возникновение альтернативного подхода оказалось связано с применением к историческому материалу методов естествознания. Альтернатива получила свое воплощение в виде пассионарной теории этногенеза, предложенной одним из авторов этих строк в семидесятые годы. В рамках названной теории отличия одного этноса от другого определяются не «способом производства», «культурой» или «уровнем образования». Этносы объективно отличаются друг от друга способом поведения их членов (стереотипами поведения). Эти стереотипы человек усваивает в первые годы жизни от родителей и сверстников, а затем использует их всю жизнь, чаще всего не осознавая стереотипности своего поведения. В этносе, в отличие от общества, работают не сознательные решения, а ощущения и условные рефлексы.
Грубо говоря, поведение каждого человека и каждого этноса – просто способ адаптации к своей географической и этнической среде. Но на тот чтобы по-новому приспособиться к своему окружению, т.е. создать этнос, нужны силы, нужна какая-то потенциальная энергия. В этом – сердцевина новизны пассионарной теории этногенеза. Она впервые связала существование этносов как коллективов людей со способностью людей как организмов «поглощать» биохимическую энергию живого вещества биосферы, открытую В.И. Вернадским. Поведенческая практика свидетельствует, что способности разных людей поглощать биохимическую энергию живого вещества различны. Проще всего классифицировать всех людей по этому признаку на три типа.
Наибольшее количество персон располагает этой энергией в количестве, достаточном, чтобы удовлетворить потребности, диктуемые инстинктом самосохранения. Эти люди (их принято называть гармоничными) работают, чтобы жить – никаких иных потребностей у них не возникает. Но заметно в истории и некоторое количество людей с «экстремальной энергетикой». Избыток энергии живого вещества был назван Л.Н. Гумилевым пассионарностью. Если пассионарности больше, чем требуется для спокойной жизни, человек-пассионарий живет, чтобы работать ради своей идеальной цели. Однако возможен и иной вариант. Когда пассионарность человека заметно меньше, нежели необходимо даже для обывательской жизни, индивид, называемый субпассионарием, живет, чтобы не работать, и ориентируется на потребление за счет других людей.
