Дантова «Святая Поэма» и есть эта, свивающая накинутый над бездной «золотой ковер» — «покров дня» — Святая Ночь, потому что в здешнем порядке день покрывается ночью, а в нездешнем — ночь — днем:
Светом полуденным ночь покрывается, —по древневавилонской и Дантовой мудрости.[577]
Люди, растения, животные, звезды — все явления мира — для Данте, как для древних Египтян, — иероглифы, священные письмена, начертанные Божьим перстом; вещие знаки, знамения, символы. Все всему отвечает; все сквозь все просвечивает. Тело мира, тусклое для нас, как булыжник, для Данте прозрачно, как драгоценный камень.
Вещее знаменье неба на земле повторяется;Вещее знаменье земли повторяется на небе, —
эту древневавилонскую клинопись лучше Данте не понял бы никто.[578]
…Есть порядок вечныйОдин повсюду; делает он мирПодобным Богу. Высшие СозданьяМогущества Божественного следЗдесь, в небе, созерцая, постигаютВо всем одну божественную цель.[579]
Бог прошел по миру и оставил следы свои в мире — символы. Дантова «Комедия» есть путь человечества по следам.
Что св. Бонавентура говорит о св. Франциске Ассизском, можно бы сказать и о Данте: «Следовал он за Возлюбленным, по запечатленным в твари следам Его, делая из всего лестницу, которой восходил к Нему».[580]
Смысл «Комедии» — «возводящий, анагогический, sensus anagogicus», по слову Данте: это и значит, что вся она — возводящая от земли к небу лестница, чья каждая ступень — символ.
…И увидел (Иаков) во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божий восходят и нисходят по ней. (Быт. 28, 12.)
Виденное Иаковом во сне некогда увидят люди наяву.
Отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божьих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому. (Ио. 1, 51.)
Это люди видели, а потом перестали видеть и забыли. Данте первый это вспомнил сам и напомнил другим; снова увидел наяву вещий сон Иакова.
Когда душа моя вернулась к яви,То понял я моих видений правду.[581]
К яви — к действию — надо вернуться и нам, чтобы понять правду Дантова сна-созерцания, потому что «цель всего творения („Комедии“) — не созерцание, а действие».
Сколько миров, один или два? Ответом на этот вопрос решается все, что будет с нами не только в вечности, но и здесь, сейчас, на земле. Это надо знать так, как знает Данте, чтобы понять не отвлеченно-созерцательный, а жизненно-действенный, и всю действительность жизни меняющий смысл Комедии.
После Ньютона и Коперника рушилось бы, вместе с Птолемеевой системой, все строение Дантова мира — Ад, Чистилище, Рай, — если бы этот мир не был символичен — прозрачен и неразрушим, как алмаз.
Кто это понял, тот знает, что человеческая трагедия сделается «Божественной комедией», — Дантова мистерия осуществится в истории так, что вещий сон Данте наяву исполнится: чем спасся один человек, спасется и все человечество. К этому спасению найденный в Святой Поэме путь — «всех чудес начало — Три в Одном».
II. ВОСКРЕШЕНИЕ МЕРТВЫХ
«Вывести человека из состояния несчастного, в этой жизни (земной), in hac vita, и привести его к состоянию блаженному есть цель „Комедии“».[582] Мог ли бы Данте разумно поставить себе такую неимоверную, превосходящую силы не только одного человека, но и всего человечества, цель, если бы не был уверен, что воля его, стремясь к этой цели, совпадает с какою-то действующею в мире Высшею Волей?
«Бог… поставил человеку две цели: счастье в жизни земной… знаменуемое Раем Земным, и вечное блаженство… знаменуемое Раем Небесным».[583] Чувствует ли Данте всю режущую остроту, новизну, необычайность и грозную ответственность того, что он здесь утверждает как «новую, никогда еще людьми не испытанную истину»? Помнит ли, что этого не утверждал — не испытал никто из святых, за последние десять-одиннадцать веков христианства, кроме, может быть, двух противоположно-ближайших к нему, таких же одиноких и непонятых, как он, — св. Бернарда Клервосского и св. Франциска Ассизского? «Будет Рай земной»
— этими тремя словами Данте уничтожает десять-одиннадцать веков христианской святости, или сам уничтожен ими. В религиозном опыте святых утверждается блаженство небесное, купленное жертвой всех радостей земных; но если не тщетно прошение молитвы Господней: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе», то Царство Божие будет не только на небе, но и на земле — это люди помнили два-три века христианства, а потом забыли. Данте первый вспомнил сам и другим напомнил.
В религиозном опыте святых утверждается противоборство двух миров, а в опыте Данте — их взаимодействие. Дух и плоть — два непримиримых начала для святых, а Данте их примиряет или, по крайней мере, хочет примирить, знает, что это надо и можно сделать.
Если быть святым — значит быть духовным — бесплотным, то воскресение плоти не нужно; нужно только «бессмертие души». Плотское воскресение мертвых — только вспоминаемый догмат, а не переживаемый опыт святых. Люди помнят, что Христос воскрес, как слепые помнят солнце.
В догмате святых — Три: Отец, Сын и Дух; а в опыте — Два: Отец и Сын, земля и небо, здешний мир и нездешний. Данте делает, или, по крайней мере, знает, что надо сделать свой опыт догматом — соединить Отца и Сына в Духе, два мира в одном, третьем, землю и небо — в Царстве Божием на земле, как на небе. «Мы ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (II Петр. 3, 13) — что это значит, люди забыли; Данте первый вспомнил.
Знает ли он, или не знает, что в этом догмате-опыте святые не с ним, а может быть, и против него — только этим он и живет, это любит и этим спасается.
Чтобы «вывести человека из состояния несчастного и привести его к состоянию блаженному, в этой жизни», земной, — надо избавить людей от того, что делает их несчастнейшими из всех тварей, потому что единственными из всех сознающими свое непоправимое несчастье — смерть. Но избавить от нее людей нельзя никакою силою естественной, потому что смерть — самый общий и крепкий, неодолимейший из всех законов естества; можно победить смерть, или хотя бы только начать с нею борьбу, лишь с помощью какой-то сверхъестественной, из того мира в этот действующей силы, — тем, что в древних мистериях называется «магией», «теургией». Эти два слова давно уже потеряли для нас всякий разумный смысл. «Магия» кажется нам только жалким и диким, при нынешнем духовном уровне человечества, невозможным суеверием первобытных людей, но многим ли из нас не кажется и плотское воскресение Христа, как начало возможной физической победы человека над смертью, почти таким же диким и жалким суеверием? Вот почему тем, для кого Воскресение значит что-то действительное, хотя как будто и противное всем законам естественным, не должно забывать, что христианство — единственная действительная Религия — родная дочь той неузнанной Матери, чье имя было в детском лепете человечества «Магия»; и что если даже мать умерла, то живой дочери от нее отрекаться не следует. Верующим во Христа не должно забывать, что первыми людьми, узнавшими, что Христос родился, и ему поклонившимися, были Маги, Волхвы. Знали они, конечно, поклоняясь Ему, кем Он будет и что сделает; знали, что Он, Христос, родился, чтобы кончить то, что начали они, или хотели начать, — смертью смерть победить — воскреснуть и воскресить мертвых. Если Христос вечно рождается, умирает и воскресает, в сердце человеческом, то и дело Магии — вечное. Вся она — путь в ночи, по одной ведущей Звезде, к двум целям, — к тому, чтобы Христос родился, и к тому, чтобы Он воскрес.
«Цель человеческого рода заключается в том, чтобы осуществить полноту созерцания, сначала для него самого, а потом для действия», по чудному слову Данте в «Монархии», одной из самых пророческих и непонятных книг.[584] «Цель всей этой книги… не созерцание, а найденное новое действие», opus inventum, no слову Данте, в «Комедии».[585]
Эта цель человека и всего человечества есть выход из «состояния несчастного» — земного Ада, в «состояние блаженное» — Рай Земной, из вечной смерти в вечную жизнь — воскресение мертвых.
Слово «поэзия» — от греческого слова poiein — «делать».[586] Данте, поэт, больше всех других великих поэтов — «делатель»: вся его поэзия — величайшее из всех человеческих дел — «теургия», «магия», воскрешающая мертвых силою любви:
Любовь, что движет солнце и другие звезды.
Здесь, уже в механике — начало «магии»; «всех чудес начало», — в необходимости.
