спине, как будто я ребенок. Затем наклоняется, касаясь моей шеи губами. Он целует меня легко и интимно.
– Почему ты все время об этом твердишь? – Он мягко смеется. – Ты мне нравишься, Ужасно Испорченная.
Он начинает двигаться в ритме какой-то беззвучной песни, и я танцую с ним. Голые ноги холодит ночной воздух, а его теплая рука согревает мне спину. Мы переплетаем пальцы.
– Вот что для меня важно, Оливия.
– Ты передумаешь, – говорю я убежденно. – Когда ты… поймешь, кто я.
– Я уже знаю, кто ты.
Я качаю головой. Глаза щиплет от неизбежных слез.
– Ты ничего не знаешь.
– Я знаю все, что мне нужно знать. Тише.
Так что я затыкаюсь, проглатывая свое признание… снова. Времени все меньше, правда жжет меня изнутри. Но прямо сейчас он напевает Yellow группы Coldplay, и мы танцуем под открытым небом, в последний раз обнимая друг друга. Пусть Леа скажет ему. Я останусь трусихой.
Позже той ночью я сушу волосы полотенцем, стоя в халате, когда слышу громкий стук в дверь. Отбросив полотенце, я открываю дверь нараспашку, ожидая увидеть Калеба.
– Привет, Оливия.
Леа.
Она непринужденно улыбается, как будто мы давние друзья.
– Какого черта? – спрашиваю я больше у себя, чем у нее.
Она кажется позабавленной. Я пропускаю ее в дом.
Леа играется с волосами, накручивая одну прядь на молочно-белый палец. Буднично проходит по квартире, разглядывая комнату.
– Ты успела прибраться.
Я поднимаю брови. Мне скучно. Если она пришла за противостоянием, то я в этом не заинтересована.
– Ну? – говорю я. – Чего ты хочешь?
– О, я здесь, чтобы заключить с тобой сделку. – Она выжидающе смотрит на меня, сузив глаза.
От нее разит дорогим парфюмом и новой одеждой. Я смотрю, как она присаживается на подлокотник моего дивана, как будто диван недостоин того, чтобы она села на него по-настоящему.
Она выглядит здесь как китайская фарфоровая фигурка в ломбарде. Я подхожу к Леа и смотрю ей в глаза.
– Говори, зачем пришла, и выметайся, – требую я.
Она прочищает горло – тихий щебечущий звук – и складывает руки на коленях.
– Ты уже наверняка поняла, что у меня в руках оказался кое-какой компромат.
– Я поняла, что ты украла мои письма и фотографии, да, – отвечаю я.
– С твоей стороны было довольно умно провернуть подобное с Калебом. – Она достает именной портсигар из сумочки и открывает крышку. – Он упоминал, что ты манипулировала им еще тогда, в колледже, когда вы только начали встречаться. Но все равно – я поражена!
Она постукивает сигаретой по ладони и проводит большим пальцем вдоль колеса зажигалки. Джим делал так же. Я больше не очарована этим процессом.
– Ты как застарелая простуда, Оливия, – все никак не уходишь. Но ты уйдешь. И оставишь меня и моего жениха в покое.
– Он такой же твой жених, как мой, – огрызаюсь я. – Насколько я знаю, в его ящике с носками лежит обручальное кольцо, которое он не планирует дарить тебе.
С удовлетворением я наблюдаю, как она бледнеет.
– Если бы не авария и если бы не ты, я бы уже давно носила это кольцо. А знаешь почему? Потому что он выбрал меня – он бросил тебя и теперь со мной. Ты для него – всего лишь способ отвлечься. Ты ничего не значишь для настоящего Калеба.
Она тяжело дышит, в ее глазах – огонь, похожий на ее дурацкие волосы.
Порох вспыхивает у меня в венах. Она ничего о Калебе не знает. Он влюбился в меня первый. Я причинила ему наибольшую боль. Нас с ним прочно связывали разбитые сердца, слезы и сожаления. Клянусь богом, эта связь прочнее, чем все, на что она может с ним надеяться.
– Если ты считаешь меня такой незначительной, почему ты здесь?
Она задумывается.
– Я здесь, чтобы предложить тебе выход.
Я с подозрением смотрю на ее алые губы, обхватывающие кончик сигареты.
– Я слушаю.
– Если Калеб узнает, что ты им воспользовалась… что ж, ты наверняка и так понимаешь, что произойдет. – Она стряхивает пепел на мой изуродованный кофейный столик. – Но если ты прекратишь встречаться с ним, если просто исчезнешь, то я ему не скажу.
– Ты «не скажешь ему»? – Я передразниваю ее детсадовский набор слов и закатываю глаза. – Он все равно узнает, что я сделала, когда память вернется. Какая разница, скажешь ты ему сейчас или он узнает позже?
– Ты сможешь уйти сама, по своему выбору. Сохранить подобие достоинства. Подумай об этом, дорогая: когда он узнает о твоей маленькой лжи, ты будешь унижена. Будет скандал со слезами и взаимными ранами, которые еще долго не заживут. Не пойми меня неправильно, мне совершенно на тебя плевать – я всего лишь хочу защитить Калеба.
– Почему-то мне сложно поверить, что ты думаешь только о его благе, – говорю я прямо.
Она встает, роняя окурок от своей «Чарльстон» на мой ковер, и тушит его ногой.
– Это ты здесь эгоистичная сука, Оливия. Не путай. Я бы никогда с ним так не поступила. Никогда!
Ее слова жалят меня своей правдивостью. Даже эта девушка-опухоль никогда не обманула бы того, кого любит. Я так напугана ее словами, что делаю к ней угрожающий шаг.
– Когда я встретила его, он все еще страдал от боли, которую ты ему причинила. – Леа обвиняюще показывает на меня пальцем. – У меня ушел целый год, чтобы убедить его, что ты того не стоишь. Год! – шипит она. – Ты – всего лишь мусор, и я ни за что не позволю тебе приблизиться к нему! Ты меня поняла?
Я понимаю. Может, если бы я сражалась за него так же яростно, как она, мы до сих пор были бы вместе.
Я вздыхаю. Если я откажусь, она пойдет сейчас прямо к нему со своими доказательствами. Конечно, я могу рассказать ему в ответ про мою разрушенную квартиру и про ее шантаж, но даже так ее преступление не перевесит моего. Я – диарея, а она – всего лишь несварение. И что насчет Калеба? Он точно отвергнет Леа, если узнает об этом, но тогда он останется в одиночестве. Каким бы монстром я была, если бы снова позволила ему так страдать? Особенно – просто назло Леа. Если я исчезну, он в итоге просто забудет обо мне. Как уже забыл прежде.
Я решаюсь.
– Ладно. Выметайся.
Я подхожу к двери и открываю ее, не глядя на Леа. Я хочу, чтобы она ушла – из моего дома, из моей жизни. Никого на свете я не ненавидела больше, чем ее, – может, только себя
