Их было четверо, двое в масках, вязаных шапках с прорезями для глаз, двое других лиц не прятали… Домик, который купили супруги находился на отшибе, с тыла его подпирал лес, соседи только с одной стороны, да и от них отделял широкий прогон. Налётчики, видимо, специально выждали момент, когда в доме осталась одна женщина. Они ворвались, когда уже смеркалось и вот-вот должен был позвонить Сиротин. Зажав хозяйке рот, они потребовали золото и «зелёных». Перепуганная Ольга честно созналась, что в доме кроме трёхсот рублей и её обручального кольца никаких ценностей нет. Ей не поверили и прямо как в заправском боевике начали пытать, одновременно переворачивая всё вверх дном в поисках…
Они, явно рисуясь, сначала просто били её, потом по «киношному» прибегли к помощи утюга… Когда и после всех этих «процедур» охрипшая от криков женщина продолжала стоять на своём… до налётчиков дошло, что они «лопухнулись» и вместо «богатеньких», нарвались на столичную нищету. Осознав ошибку, они совсем озверели, тем же утюгом сильно ударили женщину по голове. Один даже намеревался прибегнуть к сексуальному насилию – не уходить же совсем с «пустыми руками», тем более, что несмотря на возраст и гипертонию Оля внешне, по-женски смотрелась достаточно аппетитна. Этого не случилось только потому, что ей вдруг стало совсем плохо, она даже стала терять сознание. При таком «раскладе» налётчики предпочли срочно покинуть дом, предварительно хрястнув об пол злополучную трубу «мобильника»…
Примчавшийся утром с первой электричкой Сиротин, обеспокоенный, что Оля не вышла на связь… Он обнаружил жену в полузабытьи, в синяках, кровоподтёках и окровавленной головой. На её груди краснел отпечаток от утюга… на той самой груди, которую он столько лет с неослабевающим желанием нежно ласкал… целовал. С ней во время пытки случился микроинфаркт, и она в таком состоянии пролежала полночи на полу, где её бросили, а вторую половину на кровати, куда она кое как добралась, когда очнулась… Следователю она рассказала всё, что помнила. Налётчиков она не знала. Следствие почти сразу зашло в тупик. Олю же поместили в кардиологическое отделение одной из московских клиник.
Сиротин буквально дневал и ночевал возле неё. Его сразу предупредили, что жена, скорее всего, выйдет из больницы инвалидом – у неё стала плохо двигаться одна рука, её сильно утомляла обыкновенная ходьба, сердце стало «хватать» значительно чаще. Но Сиротин готов был быть при ней и сиделкой и нянькой, лишь бы она жила… Увы, когда спустя почти два месяца дело казалось пошло на поправку, в одну из ночей её разбил инсульт, она впала в забытьё и не приходя в сознание умерла… Умерла на его глазах, он как всегда находился рядом.
Это случилось уже осенью. Всю зиму Сиротин пребывал в сомнамбулическом состоянии, медленно осознавая сложившуюся реальность… Результатом этого осознания стало то, что он пошёл на рынок и купил пистолет…
3
Жители небольших населённых пунктов, расположенных неподалёку от железнодорожных станций, где останавливались московские электрички, имели счастье добираться до столицы относительно быстро, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В советские годы, когда вся российская провинция сидела на «голодном пайке», те электрички неофициально именовались продовольственными. В постсоветские годы, когда в провинции позакрывалось большинство предприятий, в столицу ездили в основном уже на работу…
Константин работал в Москве и вставал в четыре утра, чтобы успеть на первую электричку. Он работал сутки через трое и поднимался в такую рань дважды в неделю. Потом, после дежурства он сутки отсыпался, потом день ходил как чумной, и только на третий день входил в нормальную «колею»… и опять по новой. Сумасшедшая жизнь, но платили хорошо, а ближе и лучше устроиться было невозможно. В таком ритме Константин работал уже четвёртый год. Тяжело, но в свои тридцать пять, он пока на здоровье не жаловался, разве что на ощущение постоянного недосыпа.
В тот памятный день Константин вернулся домой после дежурства как обычно с десятичасовой электричкой. Встревоженная жена, Татьяна, сообщила что их соседей, дачников-москвичей, этой ночью пытались ограбить, хозяйку сильно избили и там уже была милиция… Она испытывала угрызения, что не решилась никого позвать, когда ночью услышала дикие крики из дома соседей. Татьяна сразу поняла, что там происходит что-то необычное – скандалов между пожилыми супругами быть просто не могло. Она даже им завидовала, тому что у них в такие годы сохранились по настоящему тёплые, непоказушные отношения. Напугавшись, они с дочкой заперлись на все запоры и сидели в полной темноте, не включали телевизора, изображая, что в доме никого нет… Потом крики прекратились, и Татьяна в окно увидела, как в густых сумерках четыре тени метнулись от соседского дома к лесу. Она всю ночь не сомкнула глаз, но к соседям пойти так и не решилась. Утром вернулся муж соседки и, прибежав, попросил вызвать скорую и милицию, а сам поспешил назад, приводить в чувство жену.
Константин ни минуты не сомневался, чьих это рук дело. Дремучий интеллект его бывших дружков, сбитых с толку сотовым телефоном, вновь сыграл с ними злую шутку – полезли в дом, где нечего взять. Сам он «завязал» уже давно и накрепко. Хоть и было ему тогда всего восемнадцать, но у него хватило здравого смысла остановиться, ибо кореша были слишком невоздержанны. В отличие от них, он не пропивал с шумом добытые ночами деньги, не продавал за бутылку золотые украшения, что они «экспроприировали» у прибывающих из Москвы в тёмное время с последней электричкой дачников. Они их поджидали в леске, что располагался на пути от платформы к дачному посёлку. Ограбленные заявляли в местное отделение милиции, но там такие дела, как правило «замораживали», не желая наживать врагов в селе. Что такое дачники: приехали-уехали, а здесь все вместе жили, росли… хлебали одно «дерьмо». Константин занимался «бомбёжкой» почти до самой Армии и у него скопилось приличное количество часов, колец, серёг, цепочек… Он не стремился всё это как можно скорее реализовать, он прятал, копил… Предчувствие ему не изменило, он оказался в выигрыше: во первых с годами золото не девальвировалось, а главное, когда на его корешей «вышли» через продаваемые ими на базаре в райцентре ценности, он остался в стороне.
Кореша, родные братья Васька и Венька получили по пять лет, а Константин благополучно ушёл в Армию. Отслужив, он вскоре женился на Татьяне, своей бывшей однокласснице. Женился на доме… на хорошем доме с садом, гаражом, возделанным участком. Всё это осталось Татьяне от её погибших в одночасье, в автокатастрофе родителей. Она являлась единственной наследницей, а для такого хозяйства нужны были мужские руки… У дома, впрочем, имелся и существенный недостаток – он располагался на окраине села, рядом с лесом. Но Константина это не смущало – разве ему кого-то, или чего-то бояться. Это его первого на селе ухаря, всегда боялись. Рисковым разбойным делом он больше не баловался, остепенился, влез в хозяйство… Он несколько лет искал работу и наконец нашёл… в Москве в охранной фирме. Венька и Вовка, «отбухав» первый срок, вскоре залетели на второй. Когда и его «отмотали», вернулись… они не узнали своего бывшего товарища, семейного, а главное зажиточного, имеющего дом полную чашу, машину… Константин естественно о старом уже и не помышлял, а вот братья к нормальной жизни, к работе после отсидок оказались уже не годны. Пути старых друзей разошлись. Меж бывшими «коллегами» существовал негласный договор: Константин нигде никогда не вставал «поперёк» бывших коллег, не давал на них компромата, а братья не «работали» вблизи жилища Константина…
И вот договор нарушен… Братья в последнее время всё чаше сходили с «катушек», много пили, не гнушались брать, что «плохо лежит» даже у своих соседей. С возрастом они совсем не изменились, оставаясь на четвёртом десятке теми же, что и в юности, агрессивными, бесшабашными… и нищими. А вот Константин давно был уже не тем. Мало того, что он прилично зарабатывал, он браконъерил в лесу и на окрестных водоёмах, втихую сбывал свои трофеи: шкурки бобров, лосятину, кабанятину, рыбу, которую не гнушался добывать с помощью толовых шашек. Он валил корабельные сосны в лесу, ночью до света привозил их домой и распускал на циркулярной пиле, продавал доски и брус дачникам. Ему завидовали односельчане, у которых не хватало духу, смелости, вот так же, не опасаясь лесников, рыбнадзора… завидовали и побаивались. О его доходах ходили слухи, иногда раздутые до нелепости, но пятнадцать тысяч зелёных в НЗ он действительно имел. Во всём остальном селе, в триста с лишком дворов, пожалуй, не набрать и половины той суммы. Деньги он копил, не позволяя ни себе, ни жене ничего лишнего и всё это ради…
Удивительное дело, этот расчётливый, холодный, жестокий человек никогда никого не любивший, включая и родную мать… У него появилось существо, которое он любил искренне, бескорыстно, больше самого себя… Нет, это была не жена, не любовница, первая принесла ему дом с хозяйством, вторая удовлетворяла возникающее иногда желание смены сексуальных ощущений… к ним обоим он был также равнодушен, как и ко всем… за исключением… Константин боготворил свою дочку Настю, которой исполнилось тринадцать лет. Всё что он делал в последние годы: рано вставал, далеко ездил на работу, рисковал в лесу и на озёрах, «пахал» на своём приусадебном участке, копил деньги… Всё это только ради неё. Настя росла красивой, бойкой, сметливой, не в мать, невзрачную и медлительную, не в отца, угрюмого, звероватого и необщительного. И отец и мать, когда ходили в школу учились неважно, а вот дочь… Симпатичная отличница Настя росла балованной, ни в грош не ставила мать, с малых лет сообразив, что в доме всем и вся является отец. С него же со временем она приспособилась «вить верёвки», выпрашивать почти всё что хотела: платья, туфли, «видик», музыкальный центр, парфюмерию, которой не только у подруг, у родной матери не имелось. Главным в её взаимоотношениях с отцом было не «переборщить», угадать его настроение, ни в коем случае не подойти со своей просьбой «не в добрый час». В таких случаях безграничная отцовская любовь тут же оборачивалась приступом ярости и тогда «домашняя принцесса» могла отведать и ремня. Но такое случалось крайне редко.
