Перестали чавкать соседи, подавали слепцу щедро.
А там, на аллейке, где пел соловей, Где чисто звенела гитара, С девчонкой прощался моряк молодой, Надолго её покидая… Подали команду: «Поднять якоря!» Свист боцмана резкий раздался, Он снял бескозырку, махнул ей рукой: «Прощай, дорогая Маруся! Вот скоро возьмём Севастополь родной, К тебе я, родная, вернуся!»
Новороссийская и севастопольская была, чёрт побери, вокруг земля, геройская, флотская.
Я слепцу не подал — стыдно мне почему-то подавать. Вышел за ним в тамбур. Мы покурили. Автора песни слепец не знал, сам им тоже не был. Ослеп при бомбёжке Анапы, ещё мальчишкой. Отец погиб в войну. Мать жива, в Анапе. Был женат. Жена умерла от водянки в прошлом году. Две дочери. Одна уже работает, другая в седьмом классе.
Космический теплоход, череп и кости
В беседе с корреспондентом ТАСС начальник отдела морских экспедиционных работ Академии наук СССР, доктор географических наук, дважды Герой Советского Союза И. Д. Папанин сообщил:
— Экспедиционный флот Академии наук СССР пополнился новыми экспериментальными судами: «Долинск», «Вежица», «Ристна», «Аксай», «Бороничи», «Космонавт Владимир Комаров», «Невель». Они предназначены для проведения работ, связанных с изучением верхних слоёв атмосферы и космического пространства.
На экспериментальных судах будут производиться научно-исследовательские работы по наблюдению за космическими объектами в районах Атлантического, Индийского, Тихого океанов и Средиземного моря.
Новые корабли науки. Водный транспорт, 1967. 20 июня
Весной я прилетел с Чёрного моря в Ленинград, отгулял двадцать дней и получил назначение на экспериментальное судно «Невель».
Знал о будущем мало. «Невель» производит работы по наблюдению за космическими объектами в Южном полушарии. Последний рейс длился одиннадцать месяцев, без заходов в советские порты. В рейсе слегка психически заболел один из старших командиров.
Таким образом, я попадал в эпицентр мировой научно-технической революции.
У причала с магическим номером «33» теплохода «Невель» ещё не было, хотя в кадрах уверяли, что он там перетёр в пыль и муку швартовы, ожидая меня.
Светило солнышко, пустынно было — причал № 33 на самом краю порта. Травка чахла между шпал на путях. Громоздились под брезентами грузы. Весь остров Вольный был завален ими.
Слева виднелись низкие причалы Кривой дамбы, впереди плыл в июньской дымке Лесной мол, правее уводил в узкие просторы Финского залива Морской канал.
Видение Лесного мола не умиляло меня. Я вспоминал безобразную погрузку досок на Лондон.
На причале торчало несколько павильончиков — для сувениров, газетный. Они, как положено, были заколочены, хотя причал пассажирский. И заколоченность павильончиков вызывала во мне осеннее настроение. Знаете заколоченные павильончики на берегу Финского залива осенью? И чёрные вороны ходят по холодному песку. И пива нигде не выпьешь.
Мне не хотелось в рейс.
Предчувствие девятимесячного болтания в экзотике южных морей давило душу. А ветерок с залива налетал мягкий. И света вокруг было много. Около воды всегда света больше.
Из ближайшего пакгауза я позвонил диспетчеру. Диспетчер утверждал, что «Невель» стоит у причала № 33. Разубедить диспетчера было не в моих силах. Чёрт бы его побрал. Прибытие на новое судно всегда тревожит. И хочется, как на экзамене: пускай скорее начинается и скорее заканчивается. И вот вы пришли на экзамен, а его отложили. Только гуще делается тревожность. Кто экзаменатор? С кем окажешься за одним столом? У доски? В коридоре? С дураком и мерзавцем? Или найдёшь друга? Но кто в моём возрасте находит новых друзей? В моём возрасте их теряют…
Я уселся на скамеечку, закурил тайком.
В кармане лежало письмо из Мурманска. Писал мне бывший капитан белоснежного лайнера «Вацлав Воровский», мой тёзка, с которым мы возили рыбаков к Нью-Йорку и туристов в Арктику. «Здорово, паренёк! Я в каюте Володи Самодергина. Он супротив меня заполняет табель рабочих дней и между делом говорит: „Передай Конецкому, что он сукин сын“. Через час я отхожу в моря, а Вовка Самодергин отходит через четыре часа. Я в сторону веста, а они как раз наоборот… После коллективной читки журнала „Звезда“ отдельные места фарша под названием „Солёный лёд“ подверглись резкой критике и злобным нападкам коллектива. В пароксизме ярости Самодергин заявил, что возбудит против тебя дело. Боюсь, что дипломатические отношения между вами находятся на грани разрыва. Зачем ты сообщил, что он чесался на рейде Булони и что его дед выдернул себе бороду?.. Здесь даже возникла идея скупить весь тираж „Звезды“, но, когда покрутили арифмометр, оказалось, что это довольно круглая сумма, и от идеи пришлось отказаться в пользу другой — поймать тебя в тёмном углу и вытряхнуть лишнюю пыль из твоего организма. По-дружески советую — смени адрес…»
Сквозь обычный юмор висельников и утопленников я чувствовал обиду Володи Самодергина. Вот так и теряешь друзей.
И совет о смене адреса был добрый совет.
Но дело было не только в этом. Они опять уходили. Один на ост, другой на вест. Последняя радиограмма тёзки: «Вышли Одессы Мурманск, впереди Бискай, посети Никольскую». А сейчас он шёл из Мурманска на Риеку, чтобы обеспечить перегон плавкрана. И опять у него на пути был Бискай. Другой — обиженный мною — сейчас влезал в Горло Белого моря и проклинал каботажное плавание.
Извечный стыд перед теми, кто уплывает или плывёт, опять толкнул меня в рейс. Девять месяцев! Без советских портов! В ресторан ни разу не сходишь, чтобы выпить как следует «вдали от небесной плантации», как говаривал Тисса, погонщик слонов, махаут в рассказе Киплинга.
Когда исчезнет мой стыд перед уплывающими?
Прошлый раз я считал, что надо побывать там, где нырял и выныривал пророк Иона. Я просто обманул себя записками параноика.
За Кривой дамбой медленно двигалось странное сооружение — океанский теплоход «Невель». Сооружение было утыкано непонятными антеннами. Они штопорами вкручивались в небо, крестили вокруг крестами, с топа мачты торчали огромные раструбы, десятки штырей покачивались над надстройками, как бамбук.
Так выглядела моя очередная судьба на ближайшие девять месяцев.
Судьба ошвартовалась перед самой моей скамеечкой.
Пока они прижимали корму, работая на шпринге полным вперёд, я гадал: выдержит ли шпринг, снесёт он мне башку вместе со скамеечкой или нет. Покидать скамеечку было как-то неудобно.
И ещё я мучительно пытался вспомнить, что или кого напоминает космический теплоход «Невель». Это было так мучительно, как в Босфоре, когда я смотрел на древнюю крепость, к вратам которой, по преданию, вещий Олег приколотил щит, и готов был поклясться, что уже видел её. Видел! Хоть повесьте! А шёл я тогда при дневном свете Босфором первый раз. Через добрую неделю мучений я вспомнил гравюру на стенке своей комнаты. Гравюра из тех, что хранятся совсем бездумно, висела ещё у бабушки; увидел ты её, когда открыл глаза, и привык её не замечать и не помнить. На гравюре была Босфорская крепость. А я уже твёрдо уверовал в то, что видел крепость в своих прошлых жизнях.
И теперь я мучился тем, где и когда видел нечто похожее на «Невель». Оказалось, он напоминает мне сумасшедшие рисунки раннего Сальвадора Дали. Только его гениальный и воспалённый глаз мог ещё до начала космической эры увидеть немыслимые конструкции современных антенн.
Я поднялся по трапу, нашёл старпома, под обычными любопытствующими взглядами вручил ему направление кадров. Он сунул его в карман, сказал, что второй помощник на корме, дела и обязанности следует принимать сегодня же, рапорт — завтра.
