Мальчишка с черными бусинками глаз, с выгоревшим, почти белым чубом спрашивает у меня:
— Это правда, что вы два раза тонули в море?
— Нет, — отвечаю я. — Мы умирали от жажды. Не было пресной воды.
— А как же вы не умерли? — с удивлением спрашивает девочка-мальчик.
Я не знаю, что ответить, и пожимаю плечами:
— Так, взяли и не умерли.
— А ты хочешь с нами играть в лапту? — спрашивает второй мальчик. У него тоже разбойный вид и синяк под глазом.
— Давайте лучше в футбол! — говорит девочка-мальчик и дергает мальчишку с черными бусинками глаз за белый чуб.
Второй мальчишка дает ей сильного щелчка сзади и отбегает в сторону. Девочка-мальчик догоняет его и бьет ногой под зад.
Но на выручку приятелю бросается первый мальчишка, дает ей подзатыльник. Она оборачивается, дает ему сдачи, после чего бежит в конец балкона, за ней — мальчишки, за ними — я.
Уже внизу, во дворе, они мирятся, и мы начинаем играть в лапту. Но вскоре бросаем игру.
— Мы лучше сейчас тебе покажем наш двор, — говорит мальчишка с белым чубом. — Тебя как звать?
— Гарегин, — отвечаю я.
— А меня — Витя.
— А меня — Сашко! — говорит второй мальчишка, шмыгая носом.
— Но мы его зовем Топориком, — хмуро улыбаясь, говорит Виктор. — Не умеет плавать. Идет ко дну, как топор.
— А вот и научусь плавать! — задорно отвечает Сашко. — И получше вас!
— А это — наша Лара, — представляет девочку-мальчика Виктор, не обращая внимания на Топорика. — Наш лучший нападающий.
— И совсем не Лара, а Лариса! — протестует девочка-мальчик.
— К тому же тогда — и Пржиемская! — хохочет Топорик и обращается ко мне: — Сможешь выговорить: Пр-жи-ем-ская?
— А думаешь, твою заковыристую фамилию легче выговорить — Побегайло-Синегуб? Ха! — И Лариса кружится на одной ноге.
Виктор, оказывается, сын бурового мастера Павлова! Что мы соседи — это радует меня. А Лариса живет где-то в конце балкона. Матери у нее нет, а отец служит в таможне. У Топорика есть мать, но нет отца. Их квартира тоже где-то в конце балкона.
Обо всем этом я узнаю из первого же разговора с ними, направляясь к залитому водой подвалу, достопримечательности этого двора. Как и почему его залило — никто из моих новых товарищей не может объяснить. Знают лишь одно: случилось это несколько лет тому назад, в войну.
Я спускаюсь по лестнице вниз, смотрю в распахнутые подвальные двери. Черная вода. Гудят комары. Пахнет сыростью.
— И очень здесь глубоко? — спрашиваю я.
— Больше аршина. — Топорик шмыгает носом и, в свою очередь, спрашивает: — А в Волге ты ловил рыбу?
— Ловил, — говорю я.
— А правда, что там попадаются вот такие сазаны? — И он разводит руками, становясь на цыпочки.
— Правда, — отвечаю я. — И побольше ловил.
— Заливает! — смеется Виктор. — Таких больших сазанов и не бывает.
Знакомство с двором продолжается.
— Вот в первом этаже, — говорит Виктор, идя впереди, — до войны были всякие магазины. Винные, колбасные, мануфактурные, даже аптека. Сейчас в них, конечно, ни черта нет.
Его перебивает Лариса:
— Нет, есть! Там пустые бутылки, их можно достать и продать, получить денежки, купить халвы.
— А двери? Как открыть двери? — налетает на нее Топорик. — Ключи-то у Вартазара?
— Ну, ключи можно и самим подобрать, — равнодушно отвечает Лариса и по-мальчишески сплевывает сквозь зубы. — Мы с Федей лазили в прошлом году вон в тот магазин. Кроме бутылок там можно найти еще корешки от всяких квитанций. Вот такие большие! И разных цветов!
— Когда это вы лазили? — подозрительно покосившись на нее, спрашивает Виктор.
— Вот дурак! — говорит Лариса. И большие синие ее глаза вспыхивают лихорадочным огнем. — Ты же летом был в Георгиевске, гостил у своих родственничков.
— Гостил! — угрюмо передразнивает ее Виктор. — Я тебе дам шляться с Федькой!
— А ты мне ни отец, ни брат, ни сват! Тоже нашелся командир! — И она, положив руки на бедра, кружится на одной ноге.
— А в этих двух магазинах живут, ничего квартиры, — пытаясь погасить спор, говорит Топорик. — Вот эта — «императрицы Екатерины», матери Феди. Федю мы потом тебе покажем. Злой как черт и дерется всегда. Мы его зовем Грубая Сила. — Сашко поднимается на стоящий под окном топчан, покрытый какой-то дерюгой, заглядывает в щелочку в ставне и подмигивает мне: — Потом мы кое-что тебе и расскажем!.. А на этом топчане спит Федя.
Мы проходим мимо уборных с унылой очередью и поднимаемся на второй этаж.
Меня водят по флигелям дома. В одном — сапожная, в другом — мастерская китайских игрушек.
Над сапожной — еще надстройка, в одну комнату. Лариса ударом ноги распахивает дверь, кричит во всю глотку:
— Ничего не надо купить?
В пустой комнате у стены стоит тахта, покрытая рогожкой, на ней сидит человек. Это и есть японец. Перед ним на табуретке — небольшая коптилка. Наклонившись над пламенем, японец держит в зубах длинную металлическую трубку с утолщением на конце, что-то замешивает в ней и сильно втягивает в себя воздух. Мы вчетвером стоим на пороге и ждем, что он ответит. А он ничего не отвечает. Он сосет свою трубку, снова улыбается.
— Ничего не надо купить? — орет мальчик-девочка. — Хлеба? Папирос? Винограда?
Японец ничего ей не отвечает и, откинувшись к стене, сосет трубку и строит нам рожи.
Лариса с силой захлопывает дверь, и мы мимо флигелька поднимаемся на крышу, куда ведет широкая лестница.
— Почему этот японец молчит и улыбается? — спрашиваю я у Ларисы.
— А потому, что он с утра нажрался своего дурацкого опиума! — отвечает она, яростно жестикулируя. — А под вечер к нему придут три дурака, среди них один военный моряк, и он их будет учить английскому. Так и живет!
Но мы уже на крыше. Она большая и плоская, как стол. Покрыта асфальтом. На двух ее концах стоят футбольные штанги, за ними высятся крытые железом чердаки.
— Здесь мы играем в лапту и в футбол, — рассказывает Виктор.
— И в альчики, — добавляет Топорик.
— Альчики? — спрашиваю я.
— Ну, бабки! — отвечает раздраженно Лариса. — Не все ли равно, как их называть?.. А мяч лучше гонять днем. Вечером соберутся взрослые, и нас могут выставить.
— А вечерами, — рассказывает Виктор, — здесь играют в карты, пьют вино, приводят девочек…
Лариса отворачивается и говорит:
— Но спать все равно весь дом приходит сюда. Вот увидишь, как это интересно!
— Ну, конечно, не все, — возражает ей Виктор. — Кто боится воров, тот спит дома. Нерсесу Сумбатовичу или, скажем, нашему Философу никакая духота не страшна.
