Колесников. Это правда. У нас в ремесленном не любили гимназистов. (С упреком Таланову.) Не понимаю только, что дурного в том, что сын… после долгой разлуки… навестил отца!
Федор. Ну, во-первых, сынок-то меченый. Тавро-с! А во-вторых, прифронтовая полоса. Может, он без пропуска за сто километров с поезда сошел да этак болотишками сюда… с тайными целями пробирался?
Ольга. Чем ты дразнишь нас, Федор?.. чем?
Колесников. Вы напрасно черните себя. (В ответ на дерзкую улыбку Федора.) Не вижу, что здесь смешного. Вы споткнулись, правда… но, если вас выпустили, значит, общество снова доверяет вам.
Федор. Так полагаете?.. ага. Тогда… вот вы обронили давеча, что остаетесь в городе. Разумеется, с группкой верных людей. Как говорится — добро пожаловать, немецкие друзья, на русскую рогатину: пиф-паф!.. Так вот, не хотите ли взять к себе в отряд одного такого… исправившегося человека? Правда, у него нет солидных рекомендаций, но… (твердо, в глаза) несмотря на обиду, он будет выполнять все. И смерти он не боится: он с нею три года в обнимку спал.
Неловкое молчание.
Не подходит?
Колесников (помедлив). Я остаюсь только до завтра. Я тоже покидаю город.
Федор. Понятно. (Поглаживая усики.) Не потому ли так настойчиво и рекомендуете папаше драпануть отсюда?
Таланов. Я прошу тебя быть вежливым с моими друзьями, Федор.
Колесников. Я отвечу ему. Иван Тихонович безраздельно подарил себя людям. К нему ездят даже из соседних районов. Нам хотелось избавить его от опасностей. К тому же здесь будет довольно шумно, начнут оживать всякие мертвецы. Уже и теперь высовываются кое-где из подполья змеиные головки…
Федор. Значит, сестре моей, например, полезен этот шум?
Ольга. Я остаюсь со школой, Федор.
Федор (руки в карманах и покачиваясь). А не проще? Немцам потребуются видные фигуры для разных должностей…
Ольга (с намеком, резко). Боюсь, что они уже нашли их, Федор!
Колесников. Кончайте вашу мысль. Меня мать ждет в машине.
Федор. А не опасаетесь ли вы, что папаша здесь глупостей без вашего присмотра натворит?
Колесников. Вы озлоблены, но в вашем несчастье повинны только вы. Кроме того, мне некогда вникать в ваши душевные переливы. В другой раз. До свиданья, Иван Тихонович!
Они обнялись. Колесников перевел взгляд на Ольгу.
Ольга (тихо). Я провожу вас до машины.
Колесников (Федору). От души желаю вам найти себе место в жизни.
Федор (фальцетом). Мерси-и.
Ольга выходит вслед за Колесниковым.
Таланов. Догони и извинись, Федор.
Федор. Доктор Таланов никогда не сек своих детей… тем более без вины. С годами его взгляды на воспитание изменились?
Таланов устало полузакрыл глаза. Вернулась Ольга. Она зябко обхватила руками плечи.
Ольга. Звезды, звезды… И, кажется, уже летят.
Федор (полувиновато, отцу). Слушай, неужели ты и теперь боишься его? Сколько я понимаю в артиллерии, эта пушка уже не стреляет.
Таланов (гневно). Теперь я знаю твою болезнь. Это гангрена, Федор.
Ему дурно; ухватясь за край скатерти, он оседает в кресло. Ольга кинулась к нему.
Ольга. Папа, ты заболел?.. дать тебе воды, папа?
Вошедшая с ужином Демидьевна, торопится помочь ей.
Только тихо, тихо, чтоб мама не услышала.
Они успевают дать ему воды и подсунуть подушку под голову, когда приходит Анна Николаевна.
Мама, ему уже лучше. Ведь тебе уже лучше, папа?
Таланов. Трудный день выпал. Всё дети, дети…
Демидьевна (Федору). Ступай уж пока, ожесточенный. Потом постучишься… (совсем тихо) я тебя впущу.
Через плечо няньки Федор все смотрит на отца и суетящихся вокруг него женщин. Он, кажется, не верит, что пустяки могут вызвать такие следствия.
Ольга (подойдя к Федору). В самом деле, тебе лучше уйти теперь. Отец рано поднимается… работы много, очень устает. Пожалуйста…
Федор (беря пальто). Я не сразу понял, Оля, что это твой жених. Извини!
Ольга (с горечью). И это все, что ты понял за целый вечер, Федор?
Издалека, все повышаясь и усиливаясь, возникает сигнал воздушной тревоги. Федор слушает, подняв голову, потом уходит, никем не провожаемый. Молчание. Присев к столу и сжав уши ладонями, Ольга принимается за правку тетрадей.
Анна Николаевна (мужу). К тебе Кокорышкин с бумагами. Позови его, Демидьевна.
Демидьевна (на кухню). Войди, казенная бумага. Засох поди у печки-то.
Она уходит, взамен появляется Кокорышкин и уже на ходу достает чернильницу из кармана.
Таланов. Задержал я вас, Кокорышкин.
Кокорышкин. Пустяк-с. Зато помечтал на досуге.
Анна Николаевна. О чем же вам мечтается? (С болью.) Не о сыне ли?
Кокорышкин. Мои мечтания больше все из области сельского хозяйства. (Копаясь в портфеле.) Диоклетиан, царь, удалился от государственных дел для ращения капусты. В Иллирию! (Подняв палец.) Громадные кочны выращивал. (Подавая бумагу.) О проведении оборонных мероприятий.
Таланов. Это о курсах медсестер? (Подписывая.) А ведь был день, Аня… и у нас все наше, мечтанное, было впереди. И ты держишь экзамен, на тебе майское платье. И ты играла тогда… уже забываю, как это?
Анна Николаевна идет к пианино. Одной рукой и стоя она воспроизводит знаменитую музыкальную фразу.
И дальше, дальше. Там есть место, где врываются ветер и надежды.
Тогда она садится и играет в полную силу. Молча Кокорышкин подает, а Таланов подписывает бумаги.
Кокорышкин. И последнюю, Иван Тихонович.
Слышен разрыв бомбы, и второй — ближе. Музыка продолжается. Это борьба двух противоположных стихий. Когда героическая мелодия заполняет все, следует третий, совсем близкий разрыв. Дребезг стекла и грохот обвала. Свет гаснет. С разбегу Анна Николаевна успевает сыграть два последующих такта. Потом тишина.
Чернил не опрокиньте, Иван Тихонович. Погодите, я вам спичечку чиркну.
Анна Николаевна. Оля, зажги лампу. На окне стояла.
Вспыхнула спичка в потемках. Ольга уже у окна. Громадные тени колеблются на стенах. Короткая пальба и непонятный шум с улицы. Лампа разгорается плохо. Все на ногах. Портрет Феди лежит на полу, и как будто уже наступил другой вечер другого мира. Демидьевна с огарком входит из кухни.
Ольга. Принеси метлу, Демидьевна, стекла вымести. Федя упал.
Демидьевна уходит. Слабый шорох у двери. Только теперь Талановы замечают на стуле возле выхода незнакомого старичка с суковатой палкой между колен. Он улыбается и кивает, кивает плешивой головой, то ли здравствуясь, то ли милости прося и пристанища.
Таланов (с почтенного расстояния). А ты как попал сюда, отец?
Старик. Со страху заполз, хозяин. Небеса рушатся.
Ольга подносит лампу ближе. На госте грязные стеганые штаны и такая же кофта, сума и ветхая шапчонка лежат у ног. Точно принюхиваясь, Кокорышкин со всех сторон осматривает старика.
Ольга. Ты сам-то откуда, старик?
Старик. Странствую, как Лазарь… в пеленах, в коих был схоронен. И, эва, плита гроба моего еще глядит мне вслед.
И, стуча палкой, таким обострившимся взором уставился в угол, что все невольно покосились туда же.
