Чево, чево чресла-то разверзла, вдовица каменная!
Анна Николаевна (вполголоса). Наверно, больной… на прием к тебе притащился.
Таланов (уже профессионально). И давно странствуешь, отец?
Старик. Ведь как: ум-то жадный, немилосливый, шепчет — год, год, а ноги-то стонут — триста, триста! Так и бреду, в два кнута.
Ольга. Так ты не туда забрел, дедушка.
Старик. Дом-то фаюнинской?
Таланов. Дом-то фаюнинский, да тебе через площадь надо. Номера не помню, тоже бывшего купца Фаюнина дом. И там проживает доктор вроде меня, с бородочкой. Он как раз специалист по странникам. К нему и ступай.
Анна Николаевна. Пускай переждет, пока налет кончится.
Старик. Спасибо, Анна Николаевна, за жалость твою.
Анна Николаевна (насторожась). А вы меня откуда знаете?
Старик. Может, и во сну встренулись ненароком. Вот креслице стоит, мягонькое… и креслице снилось не раз. На нем еще подпалинка снизу есть.
Ольга. Никакой подпалинки там нет, вы ошибаетесь.
Старик. Есть, дочка, есть. Сон был такой: колечко золотое закатилось, а дворник свечку под низ и поставь. Чуть пожара не наделал.
Таланов. Я такого случая не помню.
Старик. А давай взглянем, Иван Тихонович. Подержи-ка батожок мой, хозяюшка. (Кокорышкину.) Помоги, мушиная чахотка.
Вдвоем с Кокорышкиным они кладут кресло набок. На холщовой подбивке явственно видно большое горелое пятно. Талановы переглянулись.
Тебя, дочка, еще на свете не было, а вещь эта уже в конторе у Николая Сергеевича Фаюнина стояла.
И что-то в отношениях решительно меняется. Кокорышкин почтительно и чинно кланяется старику.
Кокорышкин. Добро пожаловать, Николай Сергеевич. Измучились, ожидамши. Свершилось, значит?
Старик. А потерпи, сейчас разведаем. (Жесткий, даже помолодевший, он идет к старомодному телефонному аппарату и долго крутит ручку.) Станция, станция… (Властно.) Ты что же, канарейка, к телефону долго не идешь? Это градский голова, Фаюнин, говорит. А ты не дрожи, я тебя не кушаю. Милицию мне. Любую дай. (Снова покрутив ручку.) Милиция, милиция… Ай-ай, не слыхать властей-то!
Кокорышкин (выгибаясь и ластясь к Фаюнину). Может, со страху в чернильницы залезли, Николай Сергеевич, хе-хе!
Фаюнин вешает трубку и сурово крестится.
Фаюнин. Лета наша новая, господи, благослови.
Теперь уже и сквозь прочные каменные стены сюда сочится треск пулеметных очередей, крики и лязг наползающего железа.
Ныне отпущаеши, владыко, раба своего по глаголу твоему с миром. Яко видеста очи мои…
Его бесстрастное бормотанье заглушается яростным звоном стекла. Снаружи вышибли раму прикладом. В прямоугольнике ночного окна — искаженные ожесточением боя, освещенные сбоку заревом, люди в касках. Сквозь плывущий дым они заглядывают внутрь. Это немцы.
Действие второе
Картина первая
И вот беда грозного нашествия застлала небо городка. Та же комната, но что-то безвозвратно ушло из нее: стала тусклой и тесной. Фотографии Федора уже нет, только срамное, в паутине и с гвоздем посреди, пятно зияет на обоях. Сдвинутые вещи, неубранная посуда на столе. Утро. В среднее окно видна снежная улица с тою же, но уже срезанной наполовину колокольней на бугре. Соседнее, высаженное в памятную ночь, забито поверх одеяла планками фанеры. Откуда-то сверху — то усилится, то затихнет — доносится унылое, от безделья мужское пение. Ольга, одетая по-зимнему, собралась уходить. Анна Николаевна держит дверь за скобку.
Ольга. Мама, мне каждая минута дорога… Мама!
Анна Николаевна. А я не пущу тебя, Ольга, не пущу.
Ольга. Пойми, дети могли собраться… Из шестидесяти хоть трое. Что будет с ними?
Анна Николаевна. Сядь и рассуди: какие же занятия сегодня? И кто, безголовый, пошлет своего ребенка в школу!
Два, один за другим выстрела. Пригнув голову, кто-то суматошно и беззвучно пробежал под окном.
Отойди от окна, Ольга.
Ольга (переменив место). Некоторые живут при глухих бабках, а те и землетрясенья не услышат, если бы случилось… Я должна, мне нужно пойти. Я деньги за это получаю, мама!
Таланов (из соседней комнаты). Дай человеку что-нибудь делать, Анна.
Анна Николаевна. Ты хочешь потерять и дочь? Последнюю, Иван.
Демидьевне, которая вошла из кухни.
Чего они там распелись-то? Точно отпевают кого…
Демидьевна. И верх и флигелек во дворе заняли. Куды ни глянь — солдат торчит. (Доверительно.) Опять нонче четверых немцев нашли заколотых. А сверху записочка на всех общая.
Анна Николаевна. А в записке что?
Демидьевна. А в записочке надпись, сказывают, — «добро пожаловать». Наро-оду похватали! И у нас на дому синяя бумага висит. Большие деньги сулят, кто докажет. Ищут…
Анна Николаевна. Кого же ищут-то?
Демидьевна. Кто его знает, Андрея какого-то. А у нас в городу Андреев-то штук тридцать поди наберется.
Ольга. Нам это неинтересно, Демидьевна. Мы люди мирные. И вам лучше заниматься своим делом.
Демидьевна. В немки, что ль, записаться? (Обиженно.) Картошка-то у нас на погребе, мимо немца идти. Рази Аниску послать? Она, как ветерок, проскочит.
Анна Николаевна. Пока не стихнет, никому из квартиры не выходить. Пошли ее сюда, на столе прибрать. (Ольге, после ухода Демидьевны.) Расспроси-ка ее сама, что в Ломтеве-то делается!
Ольга, не раздеваясь, терпеливо садится на стул. Вошла Аниска.
Аниска. Меня баушка послала. Что делать-то надо?
Анна Николаевна. Прибери посуду, девочка, только не побей чего-нибудь.
Пыхтя от важности порученного дела, Аниска приступает к работе.
А вот Ольга говорит, что зря ты из Ломтева убежала.
Аниска (рассудительно). Чево зря! Лютовать стали, Анна Миколавна. Избу вытопят, сестры нашей, бабенок, нагонят, распатронят как следовает быть… и пошла карусель. У меня подружка была, на одной парте сидели, Клавушка… Так, нагишом, в ледяную воду и кинулась. (По-бабьи, концом головного платка она коснулась глаз.) Чать, помните озерышко-то наше?
Анна Николаевна. Помнишь, Оля, ломтевские озерки? Ивы старые кругом… помнишь?
Ольга безучастно смотрит в окно.
Аниска. Офицер один боле всех зверовал. Белобрысый, ровно дым, а хроменькой. Надругается да еще спину сургучом припечатает. С чего бы это, Анна Миколавнушка? Ведь баба-то, чать, не письмо.
Ольга (решительно поднявшись). Ну, мамочка, я пошла. А то мне поздно станет.
Анна Николаевна. Платок-то порванéй надень. Да горбься, горбься на улице-то. Горбатая да убогая кому глянется.
Ольга отворила дверь и тотчас закрыла. Долетел шум ссоры: ворчливый басок Демидьевны и знакомый тенорок Фаюнина.
Ольга (отцу, в соседнюю комнату). Иди, папа. Начинается светлая жизнь. К тебе власть с визитом. Я черным ходом пройду. (Обернувшись.) Не беспокойся, мама… я скоро вернусь.
Она ушла. Обороняясь от наступающего гостя, появляется Демидьевна. На Фаюнине летний просторный пиджак со складками от лежанья в заветной укладке. Сапоги, стоячий воротничок и лысина блестят, как натертые воском. У него вид и повадки дореволюционного филера.
Фаюнин. Не заигрывай, голубушка, старик я. Пусти руки, не заигрывай.
Демидьевна. Не посмотрю, что Лазарь. Вдругорядь уже поглубже закопаем, чтоб не вылезал.
Фаюнин. Ай-ай, дуреха какая. Уйди, не расстраивай меня, уйди.
Таланов (выходя к Фаюнину). И правда, уйди, Демидьевна.
Косясь и ворча, та отходит в сторону.
