Краса цветов
Поблекла…
Бесцельно годы пронеслись,
Пока в тоске любовной
Смотрю на долгий дождь…
…Пусть скоро позабудешь ты меня,
Но людям ты не говори ни слова…
Пусть будет прошлое
Казаться лёгким сном.
На этом свете всё недолговечно!
…Есть в этом мире
Один цветок, —
Невидим он,
Но блекнет без следа —
Цветок любви!2
Ки-Но Цураюки сравнил поэзию Комати с «прекрасной женщиной, пораженной болезнью».
Ки-Но Цураюки (ок. 866—945 или 946) – звездное имя поэзии эпохи Хэйян. Поэт происходил из древнего рода Ки, его предки – легендарные герои. Цураюки получил хорошее литературное образование, обладал большими энциклопеди- ческими познаниями. В 36 лет стал главным хранителем придворной библиотеки, составил антологию «Собрание древ них и новых японских песен». Он верил в бессмертие поэтического слова и в предисловии к антологии написал: «Пусть время меняется, все – уходит; пусть радость, печаль сменяют друг друга: слова этих песен – будут и будут!». Цураюки известен и как основоположник дневниковой прозы. Считалось, что мужчине так писать не подобает, поэтому в «Дневнике путешествия из Тоса» рассказ ведётся от лица женщины. Но в стихах Цураюки о любви-небе, любви-реке, любви-разлуке – мужество и благородство:
Летом высоко в горах
Плачет кукушка, —
Быть может, как я,
К небу возносит свой голос,
Томясь от бесплодной любви?..
…Я слов любви
Не говорил.
Лишь в сердце глубоко
Течет, не иссякая
Река любви…
…С тобою расстаюсь
И полнится сердце печалью.
Облаком белым
В туманной дали
Ты скоро растаешь…
Цураюки-философ размышляет о смысле бытия:
Да, сном и только сном должны его назвать!
И в этом мне пришлось сегодня убедиться:
Мир – только сон…
А я-то думал – явь,
Я думал – это жизнь, а это снится…
…Туман весенний, для чего ты скрыл
Цветы вишневые, что ныне облетают
На склонах гор?
Не только блеск нам мил, —
И увяданья миг достоин восхищенья!3
Цураюки прожил около 80 лет, умер в зените славы и в окружении почитателей своего таланта.
Идзуми Сикибу (ок. 976? —?) – еще одна блистательная придворная поэтесса эпохи Хэйян. Время сохранило истории о ее замужествах и романах с принцами, более полутора тысяч стихотворений, «Дневник», но не оставило ни точной даты рождения, ни настоящего имени (Идзуми – провинция, где служил отец поэтессы, «сикибу» – слово, образованное от названия Ведомства церемоний). Зато танка, написанные Идзуми, преодолели время, сохранили подлинные чувства и гармонию слов. Они легки и мелодичны, как жизнь этой женщины:
Всегда видеть тебя
Всегда ловить твои взгляды…
Ах, вот если бы ты,
Став зеркалом этим, ждал
По утрам моего пробужденья!
…Даже если тоска
Сердце мне разобьет
И оно разлетится сотней мелких осколков,
Ни в одном, даже самом ничтожном,
Не погаснет любовь к тебе4.
Акадзомэ Эмон (957—1041), подруга Идзуми, оставившая о ней воспоминания, сама была известным прозаиком и поэтом. После смерти мужа Акадзомэ стала возлюбленной правителя страны Фудзивара, около 1028 г. написала «Повесть о процветании», в которой рассказывалось о времени его властвования.
Родился новый жанр – историческое повествование. Образ правителя выписан мастерски, возвышенно, с обожанием истинно любящей женщины.
И по сей день на двух знаменитых людей Японии – Идзуми Сикибу и Фудзивара – потомки смотрят глазами Акадзомэ.
Лирическая поэзия Акадзомэ наполнена нежностью и печалью:
Был в мире ты,
И самый тяжкий путь
Не был тяжелым.
Но вот я одна, и покрыто росой
Мое изголовье из трав…
…Прошлой весной
Лепестки облетели, но видишь —
Вишня снова в цвету.
Ах, когда б и наша разлука
Оказалась цветам сродни!5
Классик японской поэзии Сайгё (1118—1190) – поэт, путник и скиталец, вошел в литературу не под своим настоящим именем Сато Норикиё, а под псевдонимом, имеющим значение «идущий к Западу».
Жизнь сулила молодому аристократу блистательную придворную карьеру, а в 20 лет к нему пришла и поэтическая слава. Но в 22 года Сато Норикиё внезапно оставил службу, дом, семью и постригся в монахи. Ни его современники, ни потомки не смогли разгадать причину столь решительного поступка. Есть лишь версии: несчастная любовь, обращение к буддизму.
Монах Сайгё много странствовал, с котомкой исходил всю Японию, жил в уединённой горной хижине, созерцая и творя. Стихи Сайгё современные исследователи сравнивают с глотком чистого воздуха в горной глуши, они наполнены свежестью и покоем созерцания:
Увидя тень прохладную под ивой
Где протекала чистая вода,
Я поспешил скорей туда.
Подумал: «Буду здесь недолго», —
Но, очарованный, остался до утра!..
…О, если б кто-нибудь
В пору цветенья сливы
За веткой приглянувшейся
В мой сад
Случайно заглянул!
Но встречаются и строки, полные грусти и одиночества:
«Плачь!» —
Не луна ль сказала, повергая
Меня в печаль
И слезы исторгая
Из глаз моих?..
…И даже мне, ушедшему от мира
Исполненного зла и суеты,
Так тяжки
Сумерки среди болот осенних
Где чайками покинуты кусты…6
Умер Сайгё в горном храме Хирокава. Стояла пора полнолуния и буйно цвели вишни…
Говорят, что Сайгё некогда связывали романтические чувства с Сикиси-Найсинно (1151—1201), дочерью императора Госиракавы, который правил в эпоху междоусобных войн. Сикиси-Найсинно была заподозрена в политическом заговоре, и ей пришлось постричься в монахини.
В печальных и искренних стихах Сикиси увядает любовь, несбывшиеся надежды осыпаются осенней листвой:
Листья павлонии
Все дорожки в саду засыпали.
Невозможно пройти.
Хотя сегодня как будто
Я и не жду никого…
…Нет никого,
Кто потревожил бы груды
Опавших листьев.
Птичьи лапки, и те не коснутся
Сегодня тропинки в саду…
…Несмотря ни на что
Ждала, но дни угасают
Один за другим.
И вместе с ними в сердце
Цвет любви увядает7.
Еще одно яркое имя в японской литературе – Сэй Сёнагон (ок. 966—1017?). С творчеством Сёнагон связывают рождение жанра дзуйхицу (эссе). Придворная дама императрицы Тэйси (Садако) писала заметки «обо всем на свете, иногда даже о совершенных пустяках». Получилась книга «Записки у изголовья», о которой узнали случайно. Случайно началась самостоятельная жизнь книги, которая пережила свою эпоху уже на десять веков. Случайно, словно вспорхнул мотылек, появился новый жанр – эссе, близкий к существовавшему в Китае суйби – «вслед за кистью».
В «Записках у изголовья» нет единой сюжетной линии, не описываются значительные события, проза близка к поэзии. Сёнагон, словно художник кистью, делает наброски своих впечатлений, штрихами зарисовывает дворцовую жизнь, оставляя на тонкой бумаге и блики чувств, и ясные наблюдения, отражающие мир.
«Весною – рассвет. Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу…»8, – так начинается эта удивительная книга-путешествие в давно ушедший мир изысканной аристократической культуры средневековой Японии. Знатный вельможа, тайно молящийся в буддистском храме во время паломничества, бойкая нищенка, требующая у фрейлин подношений, сметливый погонщик быков и юная прислужница, у которой разболелись зубы, тени императоров и императриц… Сэй Сёнагон, восхищавшейся изящностью новой тушечницы и храмовыми празднествами, удалось полетом кисти остановить время.
