Роман схватил стакан и влил коньяк в себя с такой поспешностью, словно от этого зависела его дальнейшая жизнь.
– А как же она? – вновь зашептал он. – Я с таким вожделением призываю смерть, но совсем не думаю о Геле. Она ведь приехала ко мне, потому что на всём свете у неё никого не осталось! Разве я имею право даже думать о смерти? Но что же делать? Что делать?!
Роман застонал и заскрежетал зубами. Пальцы сжимались в кулаки с невероятной силой, до хруста в суставах. А душа его стонала, кричала, выла, совсем как та нынешняя пурга в пике своей разнузданности! И так же как пурга природная, разродившаяся прекрасной Ангелиной, пурга в душе Романа тоже свершила роды. Она родила успокоение. Или, быть может, эмоции, перебродив и перезрев, утратили свои силы и угомонились на время? Как бы там ни было, но Роман почти успокоился, и лишь грусть, засевшая в его душе, как осколок гранаты в теле, уютно высветилась в его воспалённых глазах.
Роман взъерошил рукой волосы, в которых седина ещё абсолютно не освоилась, и, отчаянно махнув рукой, почти бодро произнёс:
– Пускай! Пускай всё идёт так, как идёт, а что будет дальше, о том никто не сможет сказать. У меня же есть сила воли, да ещё какая! Я вырву, я выжгу эту свою ненавистную любовь! – и Роман яростно, с придыхом стукнул кулаком по столу, но тут же спохватился: – Господи, я ведь разбужу Гелу!
И действительно, она проснулась и вышла из своей комнаты. На ней, поверх ночной рубашки, был накинут симпатичный халатик, разрисованный полевыми цветами. Чуть прищурив на свету глаза, Гела оглядела комнату: за столом, на котором валялись упавшие от удара кулака бутылка и стакан, сидел Роман, и выглядел он так печально, так скорбно, что она медленно подошла к нему, обняла его за шею, прижалась щекой к его голове и прошептала:
– Как часто папа мечтал, что, вот, возьмёт большой отпуск, и мы приедем к вам на целое лето. Последние годы он только и жил этой мечтой. Но работа, эта его дурацкая работа, она его не отпускала. Она же его и убила…
На глазах Романа набрякли слёзы, и Гела это почувствовала:
– Не нужно плакать, Роман Петрович, папа бы это не одобрил.
Но слёзы только сильнее закапали из глаз Романа, и было в них много горечи об ушедшем друге, но ещё больше горечи было о своей любви, которую теперь нужно было как-то убить!
IV
Тропинка ловко бежала над берегом речки, словно клубок пряжи разматывался перед сказочным героем, но ступала по этой тропке ножка, конечно же, сказочной красоты, но героини абсолютно реальной. Это была наша Ангелина.
Вот тропинка, словно змеиный язык, плавно раздвоилась: правая её сторона нырнула с высокого берега и помчала к реке, а левая устремилась на юг. Потом она легко вскарабкалась на небольшой холмик и, пробежав немного краем поля, изредка окунаясь в тень густых зарослей ольхи и черёмухи, резко отвернула вправо, прямо в эти зелёные кущи. Прошелестев сквозь кусты, тропинка с разбега влетела в небольшой ручеёк и словно растворилась в нём. Над самым ручьём, глубоко врывшись в его берег, будто вечный страж, навис огромный камень. С другой стороны этого камня разлеглась ровная, почти круглая полянка, метров двадцати в поперечнике. В её центре чернел ожог кострища, как видно, место это было часто посещаемо. Именно сюда и направлялась Ангелина. Камень этот показал ей Роман недели две назад, в самом начале мая, когда они, опьянясь чудной тёплой погодой, решили устроить пикник…
Дрова в костре прогорели, и вот-вот уже испечётся картошка, зарытая в тлеющие угли. Роман и Ангелина сидят рядом, молча глядя на умирающие огоньки. Глаза поэта грустны, но это для нас не новость, ведь мы-то отлично знаем, как несладко ему приходится в последнее время. Но Ангелина, её-то волшебные глазки почему в плену такой же грусти?! Или скорбь об ушедшем отце не отпускает её ни на минуту? А, может быть, у неё сегодня всего-лишь плохое настроение? Хорошо, хорошо, не буду вас терзать, только, чур, прошу не обвинять меня в том, что я выстраиваю сюжет лишь себе в угоду, и пытаюсь сочинить какую-то идиллию. Ещё раз осмелюсь напомнить: я ничего не сочиняю, я лишь описываю то, что вижу!
Ах, моя милая, любимая Ангелина, за что же тебе выпало всё это?! Мало было потери самого близкого человека, так нет, надо же ещё влюбиться! И в кого?! В старого, сумасшедшего, противного фантазёра! Хотя нет, это я перебрал. Роман, конечно, не очень молод, но о старости его говорить преждевременно, да и то, что он сумасшедший, я тоже слегка приврал. Ну, а о фантазёрстве – разве ж в этом есть что-то нехорошее? Но, как бы там ни было, и кем бы ни был Роман на самом деле, но Ангелина его полюбила! Она это почувствовала сразу, в первую же встречу, когда, осыпаемая снежной пылью, поймала этот взгляд, в котором были и удивление, и восхищение, и боль, и… любовь! Она так ясно видела эту любовь, что ощутила её всем своим существом, она пила её! И любовь, вливаясь в сердце и в душу Ангелины, наполняла их трепетом, радостью и… грустью.
Так вот они и сидели, грустя каждый об одном и том же, но не зная этого и не смея признаться друг другу в своих чувствах.
Роман вдруг остро ощутил неестественность ситуации и поспешил это исправить:
– А хочешь, Гела, я тебе расскажу об этом камне?
– Конечно, Роман Петрович, – оживилась она.
– А он тебе никого не напоминает?
– Мне кажется, он похож на слона. Нет-нет, на мамонта, на старого, уставшего мамонта!
– Поразительно! Ведь все и правда называют его Мамонт-камень!
– Честно-честно? – не поверила Ангелина.
– Честно-честно, – улыбнулся Роман и начал: – Жило-было стадо мамонтов: вожак, пять его любимых жён, несколько почти взрослых самцов и десять или девять детёнышей. Жили они хорошо и дружно, а вожак, понимавший, что он всё больше стареет, частенько стал задумываться, как бы ему передать власть молодому преемнику, но без боя – этот вожак так не любил драки. Однажды утром земля затряслась, а север дыхнул холодом. Очень скоро до мамонтов стал доноситься треск и скрежет, а потом мимо них помчались звери, и все они причитали: льды идут, льды идут! Да, это надвигался ледник! Его натиск был решителен и быстр. Ели и сосны он ломал как травинки, а небольшие холмы без усилий сглаживал, и властно занимал всё пространство. Долго стадо уходило от ледника, но тот был быстрее и неумолимо нагонял животных. Мамонтята устали и еле-еле передвигали ноги. И вожак понял, что им не уйти. Но вожак этот был могуч и упрям, а ещё он больше всего на свете любил своих детей и, конечно же, жён. И тогда он отправил стадо дальше, а сам повернул назад и пошёл навстречу леднику. И вот он совсем близко – серые, угрюмые льды, скрежеща, словно недобро усмехаясь, в нескольких шагах. Вожак затрубил громко и решительно, бросая вызов леднику, расставил ноги пошире и упёрся упрямой головой в ледяную стену! И затрещали бивни, затрещал череп, но затрещал и ледник! И остановился злой ледник, и не прошёл дальше!
– Он его остановил! Ура! – закричала Ангелина, абсолютно поверившая в эту историю, придуманную Романом.
– Да, остановил, – кивнул он, словно и сам в это верил. – И вот с тех пор вожак и стоит тут. Он почти такой же, каким был тогда: лохматый, могучий, упрямый! Но – окаменевший. А этот вот ручеёк – всё, что осталось от злого ледника.
Ангелина долго смотрела в глаза Романа, потом покачала головой:
– Нет, вы это не придумали, это всё так и было!
А Роман, залпом выпивший взгляд девушки, с ужасающим восторгом понял, что все его героические старания по умерщвлению любви к Ангелине полопались так же легко, как пузыри на лужах в конце дождя!
V
На самой верхушке Мамонта-камня, на его загривке, обняв руками согнутые ноги и положив на колени голову, сидит Ангелина. Она неподвижна, словно спит. И нет для неё сейчас ни отцветающих черёмух, ни захлёбывающихся радостным пением жаворонков, ни сладкого, почти приторного аромата цветов. Её не радует высокое полуденное солнышко и чистейшее, словно отполированное ярко-сиреневое небо. Да и здесь ли, в этом ли мире она? Что произошло за две недели, прошедшие после пикника?
На следующий день после похода к Мамонту-камню Роману понадобилось срочно уехать на два дня по каким-то неотложным делам. Ангелина тотчас же решила воспользоваться этим, чтобы прибраться в его комнате, потому что в своём присутствии Роман этого делать не позволял, заявляя, что чем больше беспорядка на столе, тем больше порядка в голове. Но Ангелина с этим соглашаться не желала, и, как только за Романом закрылась дверь, она засучила рукава и энергично принялась за дело. На столе она решила ничего не трогать, но посмотреть на то, что там находится, всё же рискнула. И вполне естественно, что последнее произведение поэта было ею обнаружено. За два с половиной месяца, которые Ангелина прожила тут, она прочитала почти всё, что было написано Романом, но об этой вещи даже не слыхала. Мгновенно позабыв про уборку, она уселась на диванчик и погрузилась в чтение.
