— Какая досада! — говорилъ баринъ. — Какой тетеревъ здоровый былъ.
— Не обижайтесь, Алексѣй Павлычъ, сейчасъ на куропатокъ наведу, — утѣшалъ его Панкратъ. — Дождикъ-то только вотъ развѣ что начался. Ахъ, ужъ и погода-же нынче! Передохнуть дождь не даетъ. Только выглянетъ солнышко — смотришь, опять скрылось за тучу и зарядилъ дождь. Вѣдь вотъ весь мокрый иду. Вотъ кабы теперь да изъ фляжечки вашей… — началъ онъ заискивающимъ тономъ.
— Наведи прежде на выводковъ, — перебилъ его баринъ.
— Наведу, Алексѣй Павлычъ, сейчасъ наведу. Давайте вотъ влѣво держать на сторожку. Тутъ сторожка сейчасъ будетъ. Вѣдь вотъ отъ порубки охраняютъ лѣсъ, а смотри какъ вездѣ вырубили! тo и дѣло свѣжіе пни попадаются. Охъ, грѣхи, грѣхи! А и грѣшенъ-же здѣшній сторожъ Ефимъ. Только слава, что сторожъ, а будемъ говорить такъ, что первый мазурикъ, со всѣми ворами заодно. Дай полтину и руби, Ужасти какъ нынче народъ избаловался!
Лѣсъ становился гуще. Показалась сосна.
— Вы вотъ давеча, Алексѣй Павлычъ, говорили насчетъ посѣвовъ, — опять началъ Панкратъ. — А стоитъ-ли по нынѣшнимъ временамъ сѣять? Вотъ я сдалъ свои полоски старостѣ и правъ. Овесъ нонѣ у лавочника купить — четыре рубля съ гривенникомъ, картошку вонъ по тридцать пять копѣекъ мѣшокъ продаютъ, рожь не почемъ, сѣно никто не покупаетъ даже, такъ какой тутъ посѣвъ! Такъ ужъ развѣ у кого заведено, такъ чтобы не останавливать. А мнѣ какой расчетъ? Лошади у меня нѣтъ. Коровенка… Да и коровенку къ зимѣ думаемъ продать. Молочишка понадобится, такъ на пятачекъ и купимъ. А вѣдь за коровой уходъ нуженъ. А старуха у меня облѣнилась. А потомъ ежели говорить такъ, то я отъ господъ сытъ, а ей дочка изъ Питера нѣтъ-нѣтъ да и вышлетъ что ни на есть. У меня, ваше благородіе, дочка хорошо въ Питерѣ живетъ, на манеръ барыни живетъ. То-есть она собственно у барина въ услуженіи и надо-бы ее, шкуру барабанную, хорошенько мнѣ проучить за ейное уксусное поведеніе, ну да кто Богу не грѣшенъ, царю не виноватъ. Берегу ее, чтобы подъ старость насъ съ старухой кормила. Она и теперь: то мнѣ на табакъ, то старухѣ свои обносочки съ оказіей… Нынче господскихъ сигарокъ пятнадцать штукъ мнѣ прислала, потомъ жилетку такую травками господскую, отъ своего барина. Не съумѣлъ только я сберечь-то ее, а жилетка чудесная была, дай Богъ здоровья Танюшкѣ. Танюшкой у меня дочь-то звать. И какъ это только она надъ своимъ бариномъ властвуетъ, такъ это просто удивительно! Пожилой ужъ онъ и съ женой не живетъ. Да, вотъ на это далъ ей Господь разумъ. Въ бархатномъ пальтѣ щеголяетъ, при цѣпочкѣ и при часахъ ходитъ. По веснѣ я возилъ господину Голубцову щенковъ отъ евонной рыжей суки, такъ заходилъ къ ней. Бикштесъ изжарила и сразу полдюжину лива выставила. «Тятенька, кушайте, тятенька, закусите». Нѣтъ, она хоть и набаловавшись, а почтительная. Три рубля потомъ на дорогу мнѣ дала, слова не сказала. Живетъ она у барина по кухарочной части, а ежели будемъ разсуждать такъ, то на манеръ какъ-бы въ воспитальницахъ. Пошла она меня провожать на желѣзную дорогу, вырядилась, такъ я думалъ, что барыня. Ей-Богу. Сзади это у ней во какъ оттопырившись.
— Гдѣ-же выводки-то? Гдѣ куропатки? — перебилъ Панкрата баринъ.
— А вотъ сейчасъ. Ужъ я наведу, наведу васъ, Алексѣй Павлычъ, имѣйте только терпѣніе. Одно вотъ, что дождь, а куропатка, она дождя не любитъ. Эхъ, дождь-то зачастилъ! А вѣдь вы, баринъ, промокли, — сказалъ Панкратъ.
— Да. Но что-же изъ этого?
— И я-то промокъ. Конечно, мы къ этому привычны, но главная шутка та, что куропатка дождя боится. Зря идемъ. Лучше переждать дождикъ. Переждать и пообсушиться. Вонъ сторожка стоитъ. Тутъ можно.
— Знаю, знаю, къ чему ты подговариваешься, — пробормоталъ баринъ.
— Эхъ, ваша милость! Намъ-бы только господамъ угодить, потому мы обязаны указать такое мѣсто, гдѣ господинъ обсушиться можетъ. А здѣсь въ сторожкѣ сторожиха вашей милости и самоваръ поставитъ и все эдакое.
Панкратъ наклонился къ уху барина и шепнулъ:
— Здѣшняя сторожиха и коньякъ для господъ охотниковъ держитъ. Право слово, держитъ. Привозятъ имъ его, а они для господъ…
Баринъ улыбнулся.
— Веди, веди къ ней. Что ужъ съ тобой дѣлать!
— Да я не для себя. Видитъ Богъ, для господъ.
Панкратъ посвисталъ собаку и повелъ барина къ почернѣлой сторожкѣ, выглядывавшей изъ-за молодыхъ деревьевъ.
А дождь такъ и сѣялъ, какъ сквозь сито.
Въ пригородныхъ мѣстахъ
I.
— Ты что-же, хлѣбопашество-то ужъ совсѣмъ бросилъ?
— Какое, вашескоблагородіе, у насъ тутъ хлѣбопашество! Посѣешь съ Божьимъ благословеніемъ зерно, а уродится, прости Господи, съ позволенія сказать… Да что тутъ! И говорить не стоитъ!
Тщедушный мужиченко съ красными воспаленными глазами и съ плюгавенькой бородкой травками махнулъ рукой, потомъ затянулся окуркомъ папиросы и сплюнулъ сквозь зубы длинной слюной. Одѣтъ онъ былъ въ линючую ситцевую рубаху замасленную жилетку безъ пуговицъ, на головѣ имѣлъ коломянковую грязную фуражку, а босыя ноги его были облечены въ старыя резиновыя калоши.
— Что-жъ — земля у васъ очень плоха? — спросилъ охотникъ, тучный пожилой мужчина въ приличномъ охотничьемъ нарядѣ, сидѣвшій на кочкѣ и отиравшій краснымъ фуляромъ обильный потъ, катящійся съ его лба.
— Земля-то? — переспросилъ мужиченко. — Да не то чтобы она была плоха, а навозу нѣтъ… А безъ навозу сами знаете… Да и не то чтобы навозу совсѣмъ не было, а нѣтъ, не стоитъ пригородному мужику съ хлѣбопашествомъ вязаться. Хлопотъ не стоитъ.
— Стало быть твой надѣлъ подъ лугомъ?
— Зачѣмъ ему быть подъ лугомъ! Я его арендателю за восемь рублей сдаю.
— А ему-то все-таки стоитъ вязаться?
— Ну, онъ мѣщанинъ. Онъ дѣло другое… Онъ торговый человѣкъ. Нонѣ даже такъ, что хочетъ записаться въ купцы. Онъ овесъ сѣетъ. Онъ у многихъ у нашихъ тутъ надѣлы снялъ.
— Стало быть имѣетъ барыши?
— Еще-бы не имѣть! Богатѣетъ. Народъ, сударь, у насъ тутъ голодный, пропойный, за зиму-то съ охотниками пьютъ, пьютъ, разопьются — свои достатки пропивать начнутъ. А весной охоты нѣтъ, господа не наѣзжаютъ, голодно, выпить не у кого и не на что — вотъ они къ нему и идутъ… Ну, онъ ихъ сейчасъ пахать, сѣять и три гривенника въ зубы. Больше у него и платы нѣтъ. Ну, за дешево въ отличномъ видѣ все и обработаютъ.
— Онъ торгуетъ чѣмъ-нибудь, этотъ мѣщанинъ?
— Почта у него земская. Ну, лавочку имѣетъ. Иной разъ деньгами-то и не даетъ. Хочешь, говоритъ, пять день отработать за жилетку или тамъ десять день за сапожный товаръ?
— Да голодному-то человѣку зачѣмъ-же жилетка или сапожный товаръ? Вѣдь отъ нихъ не откусишь.
— А продать можно. Сапожный товаръ сейчасъ сапожнику, жилетку-то писарю волостному, либо… Да ему какое дѣло! Ему до этого дѣла нѣтъ, что отъ жилетки не откусишь, а коли къ нему кто приходитъ и проситъ — онъ сейчасъ и говоритъ: «вотъ, говоритъ тебѣ жилетка, а денегъ у меня нѣтъ». Ну, двугривенный-то, пожалуй, и дастъ.
— И работаютъ?
— Да вѣдь что-жъ подѣлаешь! Я самъ разъ за гармонію четыре дня у него работалъ, а потомъ ее на кирпичный заводъ порядовщику продалъ.
— На своемъ надѣлѣ работалъ? — интересовался охотникъ.
— На чужомъ и на своемъ. Пришлось такъ, что и на своемъ.
— Такъ ты-бы, не сдавая своего надѣла, самъ его и обработывалъ.
— Эхъ, сударь! Куда мнѣ съ овсомъ, коли у меня лошади нѣтъ, а только одна корова? Корову овсомъ кормить не станешь. Да и сѣмянъ нѣтъ. Вѣдь сѣять овесъ, такъ сѣмена надо. Нѣтъ, нашему брату не сподручно. Мы и корову-то нонѣ по веснѣ съ женой продали.
— Зачѣмъ-же это? Вѣдь корова кормительница и поительница.
— Какое кормительница! Да и какъ ее держать, коли сѣна нѣтъ? Ему-же, этому самому мѣщанину и продали. Коровѣ, ваша милость, сѣно нужно, мѣсятка…
— Ну, что-жъ изъ этого? Молоко продалъ сѣно и мѣсятки купилъ.
— Ей-ей, ваша милость, не стоитъ вязаться. Тутъ у насъ господа охотники наѣзжаютъ, такъ они молоко не требуютъ. Они водку пьютъ, пиво. Да и за коровой тоже ходить надо. А уйдетъ баба зимой на облаву, такъ кто за коровой ходить будетъ? Мы съ женой какъ два перста. Ни подросточковъ у насъ, да и малыхъ-то дѣтей не бывало. A за облаву господа охотники каждой бабѣ по сорокъ копѣекъ въ день платятъ да еще водкой поятъ.
— Стало быть у тебя теперь ни скота, ни хлѣбопашества? — интересовался охотникъ.
— Четыре куры при сосѣдскомъ пѣтухѣ есть. Нынче двѣ насѣдки цыплятъ вывели. Не желаете-ли? Пять цыпленковъ еще отличныхъ осталось. Вотъ супругѣ взамѣсто дичи и принесете, — предложилъ мужиченко.
— Ну, съ какой стати! Цыплятъ можно и въ Петербургѣ купить. И наконецъ все-таки я надѣюсь что-нибудь убить сегодня.
— Ходить-то вы много не можете. Тучность эта, самая у васъ… Животъ мѣшаетъ.
— Да… А между тѣмъ отъ тучности-то да отъ живота я вотъ и хочу поосновательнѣе заняться охотой! Авось, черезъ моціонъ сбавлю.
