Купцы имели право относиться к третьей гильдии, если их капитал достигал как минимум восьми тысяч рублей. Многие вполне обоснованно считали, что заполучив такие деньги, они исполнили мечту всей жизни.
Поезд тем временем тронулся и, набирая ход, потащил наши вагончики. Скорость вряд ли превышала сорок верст* в час. Купеческая дочка, которую мать называла Варваркой, прилипла к стеклу и забавно приоткрыла рот.
Некоторое время я листал «Московские Ведомости», а потом достал «Записки охотника» Тургенева и углубился в чтение, не обращая внимания на купеческую семью, которых буквально распирало от желания узнать обо мне побольше.
Паровозы топились углем и немилосердно дымили. Чем престижней вагон, тем ближе к концу состава его прицепляли. И все равно, дым доставлял немало проблем.
Петербург встретил прохладной погодой и ветром, дующим с Балтики. Небо затянулось тучами, солнце скрылось.
С семьей купцов, своими невольными попутчиками, я расстался не очень приветливо. В дороге Прохоровы мне порядочно надоели. Уверен, и они обо мне думали как о гордеце, брюзге и неуче.
Багаж донесли до выхода из вокзала и сгрузили на брусчатку. Я расплатился и осмотрелся. Передо мной распахнулась Знаменская площадь, которую пересекала Лиговка. Здесь же начинался Невский проспект.
Контраст с Москвой бросался в глаза. Дома стояли сплошь каменные, да и люди выглядели более изысканно и интеллигентно.
— Что, барин, куда ехать требуется? — ко мне почти сразу подкатил извозчик на коляске с откидным верхом.
— На Малый Царскосельский, — я назвал улицу, где жили Хмелёвы. И не удержавшись, поддел. — Знаешь, где это?
— Обижаете, барин, — извозчик насупился, словно я посмел усомниться в его высоком профессионализме.
Он пристроил два моих чемодана на задней полке коляски, и мы тронулись. По пути я спросил, где находится Николаевское училище. Узнав, что дом Хмелёвых от него не очень далеко, решил сделать экскурсию, проехавшись по городу.
Глядя на широкие ровные улицы и каналы, мосты и фонари, на брусчатку, многочисленные магазины, ресторации и трактиры, я решил, что мне здесь нравится. Не как в Москве, не хуже и не лучше, а немного по-другому. Жаль только простых людей. Центральные улицы солидные, спору нет. А отойдешь немного, и открывается совсем другая картина: грязные стены и окна, чумазые детишки, нищета, нужда. Но я не считал, что в России хуже, чем у остальных, что страна отстала или заблудилась. Сейчас такое время, что во всем мире ситуация примерно одинаковая. Петербург может и не входит в десятку самых благопристойных и чистых городов Земли, то уж точно опережает большую часть остальных поселений и населенных пунктов. Вернее, соответствует им в общих чертах.
Через час я поднялся на третий этаж и дернул за шнурок, отчего где-то внутри зазвенел колокольчик. Вещи заносил извозчик. На него можно было положиться. Здесь так открыто не воровали, тем более, у него на груди имелась бляха с номером, по которому отыскать человека не составляет проблемы.
— Кого вам? — открыв дверь, спросила молоденькая гувернантка с подкрученными кудряшками и чистеньким передником.
— Хмелёвых.
— Заходите, я передам, — меня впустили внутрь и оставили ждать в просторной прихожей, в которую выходило несколько дверей. На вешалке висела верхняя одежда, а в специальной стойке стояли зонтики. Хмелёвы жили с размахов, в квартире насчитывалось восемь комнат.
— Ой, боже мой, это же Мишенька! — всплеснула руками Анна Сергеевна, едва меня заметив. Даже дома женщина носила красивое строгое платье и туфли. Выглядела она, как дама знатная дама с картины английского художника. Меня сразу же заключили в объятья и даже поцеловали. — Как добрался? Как себя чувствуешь? Не болен? Да что же ты молчишь, как немой? — на меня обрушился град вопросов, во время которых я просто физически не успевал ничего вставить. — Леночка, Паша, Илья, Игорь, идите скорее сюда! У нас гости.
В квартире поднялся переполох. Из комнаты выскочили многочисленные дети Хмелёвых, а чуть погодя из кабинета неспешно «выплыл» глава семьи Алексей Константинович, облаченный в стеганый халат поверх брюк и рубахи. В правлении железной дорогой он занимал внушительный пост и выглядел соответствующе — солидно и уверенно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Дворник занес с черного хода чемоданы и через час мы уже сидели в гостиной за большим круглым столом. Я вручил домашние подарки, на что меня пожурили, что совсем не обязательно оказывать подобные знаки внимания. Из писем мамы Хмелёвы уже знали, с какой целью я приехал в Петербург, но все равно засыпали меня многочисленными вопросами — о семье, о Москве и всем прочем. В комнате меня поселили с Пашей, и тот до полуночи закидывал меня вопросами о конных войсках, драгунах и уланах, как будто я уже стал офицером и все знал. Утром следующего дня я отправился в Училище представляться и предъявлять документы.
— Итак, господа юнкера, уверен, вы будете учиться усердно и прилежно, с оглядкой на славные традиции и тех доблестных сыновлюбимого нами отечества, что в свое время с успехом окончили училище, — речь командира Николаевского кавалерийского училища затянулась минут на десять, но слушали его внимательно. Звали его Яков Фёдорович Сиверс, и командование он принял буквально несколько недель назад.
Нас, только что принятых юнкеров, насчитывалось 216 человек. Из них 119 составляло казачье отделение, а 96 — мы, эскадрон юнкеров регулярной кавалерии. Наши спальни располагались на втором этаже, а у казаков — на третьем. И в столовой мы сидели по двум сторонам широкого прохода. Несмотря на достаточно тесное общение, я уже знал, что между двумя отделениями особой дружбы не наблюдалось. Каждое считало себя лучше другого.
Базовые требования и основы быта нам сразу же объявили ребята со второго курса. Их называли корнетами, так как обучение в училище занимало два года, и они уже готовились к выпуску. Сейчас два их отделения, так же казачье и регулярное, стояли на другой стороне внушительного плаца.
Выправка у ребят была что надо, по строю можно линейку проверять. Все подтянутые, худощавые, бравые. Они казались воплощенным будущим кавалерийских войск.
Таких новичков, как я, окончивших гражданскую гимназию, а не военную школу, насчитывалось немного. Больше было тех, кто пришел сюда из кадетских школ. На школьном жаргоне нас называли «курсантами с железнодорожного вокзала», и относились слегка свысока, давая шанс проявить себя и доказать, что мы ничем не хуже остальных.
После Сиверса слово взял император Александр II. Как я с огромным удивлением узнал, он не то чтобы на праздниках что-то говорил, но мог и взять и просто так, с улицы, заглянуть в казармы, пройтись по классам и проверить готовящийся на кухне обед. Ну, а всякие министры и генералы вообще посещали училище чуть ли не еженедельно.
Император одевался просто, но вид имел такой внушительный, что сразу всем становилось ясно — вот он, помазанник Божий, который отчитывается только перед Небесами. За его спиной неподвижно замерла многочисленная свита, сановники, офицера и специально приглашенный для торжественного молебна батюшка. Родители, родственники и друзья свежеиспеченных юнкеров стояли отдельной группой. На чистеньких и изящных дам, с зонтиками и в перчатках, было любо-дорого смотреть.
— Россия нуждается в вас и служба ваша есть надежная гарантия счастья нашей России и всех ее жителей, — император так же говорил недолго и закончил всеми понятными словами о патриотизме, долге и чести. Это было и так ясно. За этим большинство сюда и поступило. Слова Александра II звучали в таком молчании, что слышалось, как летают мухи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Прошел торжественный молебен, после которого состоялся официальный обед. Император и генералы поднимали тосты. Атмосфера была торжественной и немного неловкой. Только под вечер полковник Гнедович, командующий нашим эскадроном, позволил юнкерам разойтись по комнатам. В Старой Школе — так называли училище, у каждого имелось прозвище, обидное или не очень. Гнедовича прозвали Шпорой — шпоры он носил постоянно и их звон, когда полковник вышагивал по коридору, слышался издалека.
