Ночью, после небольшого отдыха, я стоял в Портретной галерее. Во дворце было тихо. На стенах висели картины, горели редкие светильники. Длинный коридор терялся в сумраке. Пахло музеем.
Я стоял и мечтал, чтобы все быстрее закончилось, и можно было идти спать. Шагов не слышал, но негромкое покашливание взбодрило меня и моментально привело в тонус.
На мой пост вышло два человека. Первого я узнал сразу — его портреты висели у нас в Школе, да и каждый военный обязан был знать в лицо будущего императора. Передо мной стоял Николай, старший сын Александра II. Высокий, бледный и симпатичный парень с умными глазами и спокойными манерами был еще жив. В истории, которую я знал, он должен умереть в этом году. Или в следующем, подобные мелкие детали я помнил плохо. Недавно ему исполнился двадцать один год. Похоже, ему не спалось, и он решил прогуляться.
Сопровождал его генерал-майор Оттон Рихтер — статный и подтянутый мужчина с шикарными усами. Участник Кавказских походов и Крымской войны, Рихтер сделал быструю карьеру, попав в свиту цесаревича и получив генерала в тридцать четыре года.
— Ваше Императорское Высочество! — я четко отдал честь, успев мысленно поблагодарить всех тех, кто вбил в меня дисциплину буквально на инстинктах. — Корнет Соколов, дежурный по дворцу.
— Вольно, корнет, — цесаревич не стал вести себя формально и просто остановился рядом, в трех шагах. Рихтер держался за его плечом, поглядывая на меня без всякого интереса.
В этот момент я понял — вот он мой шанс. Шанс всей жизни. И не зря судьба помогла нам встретиться. Все произошло не случайно. Может для этого я и родился в прошлом?
Продолжая преданно смотреть в глаза, я постарался внушить наследнику мысленный посыл: корнет Соколов — загадочный дворянин. Что-то в нём есть. Он кажется преданным, умным и необычным. Есть смысл узнать его получше.
Прямо сейчас я не считал, что сильно вторгаюсь в чужую судьбу. Тем более, юноше совсем скоро предстояло умереть от туберкулеза. И он умрет — если ему не помочь. Выглядит он не очень-то здоровым.
— Удивительно, — только и сказал Николай, переступая с ноги на ногу и с удивлением оглядываясь по сторонам, словно не в силах осознать, что же произошло. — Странное ощущение, — он слегка улыбнулся, проводя рукой по волосам. — Расскажите о себе, корнет.
— Не имею право беседовать на посту, — возразил я. Кажется, я и так вел себя не совсем правильно. Часовой, а я именно часовой, не должен вообще ни с кем заговаривать.
Тем более, я со страхом ожидал, что из носа пойдет кровь. Да и на ногах держался с трудом, с каждой секундой усталость наваливалась все сильнее.
— Верно, — в голосе Рихтера послышалось едва заметное одобрение. — Он правильно говорит, Ваше Императорское Высочество.
— Хорошо. Я желаю с вами поговорить, — решил наследник. — Мы встретимся позже, после того, как вы освободитесь. Я вас вызову.
Они ушли, а я, вытерев пот со лба и кровь из носа, которую каким-то чудом удерживал дыханием, прислонился к стене и едва не сполз на паркет. Секундный импульс вымотал меня, словно я пробежал три версты. Немного переведя дух, я выпрямился, принял надлежащую позу и принялся размышлять, получилось у меня или нет. Сердце медленно успокаивалось, усталость проходила, да и кровь, к счастью, остановилась быстро.
Похоже, Николай решил посмотреть, как я отреагирую на его внимание. Это была проверка — расскажу я или нет своим друзьям о том, с кем познакомился. Естественно, я промолчал. Думаю, когда цесаревич все узнал, а он узнал, ему подобное понравилось.
К нам в караулку, где мы отдыхали между дежурствами, заглянул вестовой.
— Корнет Соколов вызывается к генерал-майору Рихтеру, — передал он, вытягиваясь во фрунт*.
— Ступайте, корнет, — отпустил меня командир смены капитан Кутепов.
— Что случилось? Где ты успел проштрафиться? — заинтригованные друзья и товарищи засыпали меня градом вопросов.
Я пожал плечами и отправился на встречу с цесаревичем. Во дворце можно было запросто заблудиться, но вестовой показал путь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Нашу первую беседу иначе как необычной и не назовешь. Время — два часа после полуночи. Место — одна из малых гостиных, где на стенах висят картины, а окна прикрывают тяжелые шторы. В канделябрах горят свечи. Цесаревич сидит на низкой кушетке с гнутыми ножками, я стою напротив. Рихтер, получив разрешение, удалился и прикрыл дверь.
— Михаил Соколов… Я так понимаю, вы из хорошего рода, — цесаревич говорил неторопливо, словно раздумывая. Наверное, он и сам толком не понимал, по каким причинам состоялся наш разговор и что же ему от меня надо. — Мне почему-то кажется, что нам с вами есть о чем побеседовать. С чего желаете начать? Чай? Кофе? Сигару?
Цесаревич вел себя любезно, но мне нельзя терять время. Я не знаю, как долго будет отсутствовать Рихтер. Если генерал состоит в свите, то пользуется доверием, но все же лучше такой разговор начинать наедине.
— Нет, спасибо. А начнем мы с вашей близкой смерти, Ваше Императорское Высочество! — в нас, будущих кавалеристов, буквально вбивали такие слова, как натиск, дерзость, смелость. Вот я и решился.
— Что? — несмотря на выдержку и безупречное воспитание, он закашлялся и округлил глаза.
— Я кое-что знаю… К сожалению, вы больны! И если прямо сейчас не возьметесь за свое здоровье, скоро умрете от туберкулеза, — наверное, мои слова звучали излишне резко. Известие о собственной смерти, да еще такой неожиданной и близкой, мало кого обрадуют. Такими вещами не шутят, а подобные темы позволено поднимать лишь среди родственников и близких друзей. А мы ими не являлись. Пока не являлись. Но я надеялся, что так будет не всегда.
— О чем вы? Туберкулез? Что это? — взволнованный юноша вскочил на ноги.
— Чахотка, — я только сейчас сообразил, что слова «туберкулез» еще никто не знает.
— Я вас не понимаю! Извольте выражаться яснее! Или лучше закончим наш разговор, — он бросил быстрый взгляд на дверь и я понял, что прямо сейчас меня хотят выставить. Все повисло на очень тонком волоске.
Мне приходилось действовать быстро, не давая ему возможности опомниться. Я был ограничен временем. Да и второго шанса судьба могла и не подарить.
— Я знаю будущее. Вы серьезно больны, Николай. Пожалуйста, поверьте мне, я не желаю вам вреда, но хочу лишь помочь. Скажите, в последнее время вы не чувствовали недомогания? Слабости? Кашель?
— Признаться, с осени мое здоровье пошатнулось. Но виной всему наш сырой морской климат, — он ответил не сразу, раздумывая, стоит ли выкинуть меня куда подальше или все же дать выговориться.
— Нет, не климат, — я покачал головой. — Вы должны мне поверить и срочно обратиться к врачу. Время еще есть.
— Через день я отправляюсь в вояж по Европе, — мой напор заставил его задуматься. — Я не могу его отменить.
— Можете. Если вам дорога собственная жизнь.
— Объяснитесь, — приказал он и прошелся по покою, сжимая кулаки. Сомнения в его голосе никуда не делись, и на меня он смотрел странно, как на фантазера или душевнобольного. — Что значит «я знаю будущее»?
И я рассказал. О том времени, в котором прошла моя первая жизнь, и о том, что знал и помнил. Немного, он бы все равно не поверил, но так, чтобы создать определенно впечатление.
Рисковал ли я, открывая карты перед совершенно неизвестным человеком? Безусловно, и весьма сильно. Но рисковал всего лишь тем, что меня могли посчитать душевнобольным и отчислить из Школы, поставив крест на карьере. Значит, прорвемся. К тому же я всерьез рассчитывал на благородство и честность юноши. Подобные слова не являлись пустым звуком в Российской Империи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Вы можете сомневаться во мне. Но как только посетите врача, и он подтвердит мои слова, то многое прояснится. А после мы продолжим наш разговор — если вы того захотите, Ваше Императорское Высочество, — закончил я свою речь. К счастью, Рихтер так и не пришел.
— Хорошо, я последую вашему совету. Во всяком случае, пройду обследование. Наш лейб-медик пользуется всеобщим уважением и сможет правильно поставить диагноз, — он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом. — Что я могу сделать лично для вас, Соколов? Как вас отблагодарить?
