Про мою взрослость и самостоятельность от папы мне еще слышать не приходилось. Но я его понял. Ему очень хотелось поехать с мамой к морю… И тут я согласился. Да, да, взял и согласился:
— Решено и подписано, еду к бабушке в Светлогорск заводить новых друзей. — Мама растерялась от моего неожиданного согласия, даже заплакала. А потом сказала, что такой жертвы с моей стороны не забудет никогда. Папа крепко пожал мне руку. Петька с этой минуты и до самого моего отъезда в Светлогорск не отходил от меня ни на шаг.
У меня началась райская жизнь. Папа с мамой кидались исполнять любые мои желания. Но, если честно, я даже начал дни считать до моего отъезда. Почему? На это у меня были причины: во-первых, мне очень хотелось увидеть бабушку, а во-вторых, у нас в классе учился сын заслуженного артиста республики Бурова. Вы спросите, при чем здесь Буров-старший? Да ни при чем. Он-то был гордостью нашего города, его в Москву приглашали работать, но он отказался. Не верите, что так бывает, спросите кого хотите, весь город это подтвердит. А вот Шурка… То есть Буров-младший, как он себя называет, ничьей гордостью не был, но очень хотел стать такой гордостью. И тут ему повезло. Дали ему нищего мальчишку в одном спектакле сыграть. Всех дел там у него было — со своим слепым дедом по сцене ходить и тянуть противным голосом: «Подайте на пропитание», — как раз по его способностям. Но воображать он после этого стал… Придет в класс, сядет за парту, ткнется лбом в кулак и сидит весь урок не шелохнувшись. Как на это у него здоровья хватало? Я бы умер, вот так истуканом сорок пять минут высидеть. Ни одно поручение не заставишь выполнить. У него всегда на все один ответ был: «Некогда мне. Сегодня опять весь вечер за кулисами провести придется». Девочки, конечно, млели от восторга, поддакивали, а по мне, он просто от поручений отлынивал. Я ему сказал, чтоб он про кулисы сказки не рассказывал, а жизнью класса занимался. А он пальцем согнутым постучал мне по лбу и сказал: «Зелен еще арбуз». Я его, конечно, стукнул. Пусть не выпендривается. Так со мной девчонки потом больше месяца не разговаривали. А Галина Андреевна вызывала маму в школу и сказала, что я варвар, не понимаю, на кого руку поднимаю. Мне, конечно, влетело. Но какой я варвар, если у Крылова зелен виноград, а не арбуз? А кулисы, это мне папа объяснил, — такие куски материи, которые висят вдоль сцены с двух сторон снизу доверху и закрывают от зрителя то, что ему, зрителю, не положено видеть. Мама на такой папин рассказ улыбнулась, а девчонки только зафыркали, когда я им про кулисы объяснить попытался. И я подумал, может, папа просто не захотел мне объяснить по правде, что это такое. Вот я и решил, раз на море не берут, повидаю бабушку, она мне толком расскажет, что это такое. Кто знает, может, я зря тогда Шурку стукнул? Может, я после того, как побываю за кулисами, тоже по сорок пять минут истуканом сидеть буду.
Поэтому, когда после аэропорта мы с бабушкой уселись за вишневый пирог, испеченный в честь прибытия высокого гостя, то есть меня, я сразу спросил:
— Бабушка, что такое кулисы?
Бабушка внимательно посмотрела на меня, потом не спеша разрезала пирог, положила на мою тарелку самый большой кусок и сказала:
— Кулисы, Серёжа, — это место, где актер проводит большую и лучшую часть своей жизни. Я, например, провела за кулисами всю свою жизнь и ничуть об этом не жалею.
— Ну и что? — спросил я.
— Что «ну и что»? — не поняла бабушка.
— При чем здесь кулисы? Чего он весь урок истуканом сидит? У него же лучшая часть жизни в школе на уроках проходит.
— Ты о ком говоришь, Серёжа? — ответила бабушка. — Кто и где у тебя сидит?
— Почему Шурка на уроках вот так сидит? — я ткнулся лбом в кулак, но не попал и с размаху стукнулся о тарелку с пирогом.
Вишневый взрыв потряс бабушкину комнату…
— Ты жив, Серёжа? — донесся до меня сдавленный бабушкин голос.
Я поднял голову, продирая залепленные глаза. Бабушка сидела напротив меня и тряслась от смеха, размазывая вишневую мякоть по лицу. Виновато помаргивающий ресницами, перепачканный алым соком, я сидел напротив, готовый заплакать от обиды в любую секунду.
Бабушка извинительно замахала руками.
— Прости мой дурацкий смех, Серёженька. Не смогла удержаться. Уж больно смешно у тебя получилось. Для этого надо иметь прирожденный комический дар.
— Она еще раз хихикнула и тут же сочувственно сказала: — Ступай-ка, дружок, в ванную.
— Так про какого истукана ты мне собирался рассказать? — спросила меня бабушка, когда мы снова уселись за стол, а растерзанный кусок на моей тарелке был заменен другим.
— Про Шурку Бурова, про кого же еще?
— Погоди-ка, — остановила меня бабушка, — это не сынок ли Александра Христофоровича?
— Да, — удивился я, — а ты его откуда знаешь?
— Давай рассказывай про Шурку, мне теперь понятнее будет.
Я рассказал.
— Знаешь, — внимательно выслушав меня, вздохнула бабушка, — Александр Христофорович в нашем театре начинал смолоду. Это потом его в ваши края пригласили, когда он тут прославился. Душевный он человек. А тут супруга его… — Бабушка молча пожевала губами и неопределенно пошевелила пальцами. — С характером дамочка. Все приставала к Александру Христофоровичу, будто ведет он себя несоответственно таланту своему, дескать, к хорошему не приведет, что все с ним запанибрата. Ее, по правде говоря, у нас в театре не любили. А с год назад слух до нас дошел — разошлись они. Она от Александра Христофоровича ушла, а сынок с ним остался.
— Шурка без мамы живет? — вытаращился я на бабушку.
— Выходит так, — сказала бабушка, — а ты не знал?
Я только покачал головой. Кто бы мог подумать? Шурка в классе никому ничего не рассказывал… Брюки у него всегда наглажены, пуговицы на месте, воротнички чистые… Кто же ему все это делал, неужели сам? Не Буров же старший…
— Я и говорю, — бабушка словно подслушала мои мысли, — еще до нас слух дошел, что в рюмку стал заглядывать Александр Христофорович после этого случая. Вот твой Шурик, поди, пропадает в театре за кулисами, чтобы за отцом присмотреть. При мальце-то стыдно ему будет с друзьями угощаться. Шурка твой, может, потом просто спит на уроках… А насчет «кусков материи», — передразнила она папу, — отец-то мог тебе объяснить, что куски эти необыкновенные, сила заключена в них волшебная.
— Я тебя про это и спрашиваю, — сразу забыл я про Шурку, — что в них необыкновенного, расскажи?
— Сейчас ничего говорить не буду. Придешь в театр, если у тебя кроме глаз душа имеется, во всем самостоятельно разберешься.
Мы с бабушкой принялись за пирог, и пошли расспросы про папу, про маму, про Петьку…
В конце ужина мне удалось встрять с заранее вызубренным вопросом:
— Бабушка, с реквизитом в твоем возрасте возиться уже тяжело. Почему бы тебе к нам не переехать жить?
— Это тебя папа научил? — ледяным тоном сказала бабушка.
Я отрицательно покачал головой, но она мне не поверила.
— Ты ему передай, Серёженька, пожалуйста, — напоминать женщине о ее возрасте, даже если она мать и бабушка, невежливо. Что касается моего переезда, то я просто не смогу жить без театра. Я всю жизнь дышала театральным воздухом, без него я задохнусь.
— Бабушка, а что если я потом не смогу дышать другим воздухом? — с опаской спросил я.
— Я была бы только рада этому, — оживилась бабушка. — Только твой отец надышался в свое время этим воздухом предостаточно, однако из него получился прекрасный инженер по технике безопасности. А сейчас, Серёжа, — предупредила она мой новый вопрос, — давай-ка примемся за посуду и на боковую. Завтра утром у нас детский спектакль про пиратов. Реквизита там воз и маленькая тележка.
— Бабушка, — взмолился я, — честное слово, последний вопрос! Что такое реквизит?
— А это ты узнаешь завтра, — заговорщицки подмигнула она.
История четвертая
Странная профессия
Светлогорск показался мне каким-то игрушечным: деревянные дома, деревянные заборы, деревянные тротуары. По таким тротуарам ходить совсем непривычно. Шагнешь — доска под тобой прогибается. Выпрямишь ногу, доска на место встает, да еще тебя подбрасывает чуть-чуть. Получается, будто по лодке с кормы на нос, с носа на корму ходишь. Я даже потихоньку от бабушки на асфальт сошел. Но асфальт почему-то тоже качался. Наверное, у меня голова закружилась. Я остановился и сразу в конце улицы увидел дом. Солнце только-только коснулось его своими яркими лучами, и окошки дома, составленные из разноцветных стекол, сразу же превратились в маленькие радуги! Тесовое крылечко, к которому меня подвела бабушка, добродушно проскрипело под нашими ногами: «Просим, просим». Резная дверь распахнулась, и мне вспомнились слова давным-давно слышанной сказки: «Кто, кто в теремочке живет? Кто, кто в невысоком живёт?»
