Пенни делает приторный голос Джеймса Тейлора потише и поднимает бровь, пытаясь понять, уж не ссорятся ли братья.
Эммануэль поднимается и выглядит почти пристыженным, но тут же спохватывается.
— Он говорит, что отец отложил какие-то деньги. Будто он их где-то прятал. Не будь таким упрямым засранцем, Якоб. Бернштейн хочет видеть нас обоих. Сразу после похорон. Он может встретиться с нами в воскресенье, в полдень. Я уже договорился.
— Ты даже не дождешься, когда тело остынет, Манни? Будь хорошим сыном. Быть хорошим евреем тоже важно, но ты ведь не поэтому так торопишься.
— Иди к черту. Ты хотя бы понимаешь, куда ты катишься со своими картами? Может быть, твоя Лора ходит в мехах и шелках? Может быть, это случайность, что ты никак не заменишь коробку передач в своем «ниссане»?
— По крайней мере, у меня честный доход, — отвечает Якоб, вспоминая, как брат впервые взял деньги у наркоторговца и отпустил его. Даже отцу было за него стыдно.
— Зато у меня, в отличие от тебя, хоть какой-то доход есть.
— Хотите еще кофе?
Пенни, добрая душа, заходит с кофейником, но Эммануэль уже протискивает в дверь свои угловатые плечи и скалится точно так же, как в школе, когда он мухлевал в карты и его застукали. Пенни уворачивается от его руки, проходя мимо. Они с Якобом обмениваются взглядом.
— Значит, это твоя благодарность за то, что я проведал Лору, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? — спрашивает Эммануэль. — Вот, значит, как?
— Я же сказал тебе спасибо, — отвечает Якоб, делая первый глоток остывшего кофе и вспоминая, что отец всегда пил черный, с тремя ложками сахара. По счету всегда платил кто-то другой.
— Увидимся на похоронах, — произносит Эммануэль и открывает дверь. — Если будут какие-то новости о том, кто это сделал, я дам тебе знать.
Затем он вновь оживляется. В голосе сквозит жадность, визгливые нотки.
— И насчет этого самого… я тебе позвоню.
— Увидимся, — говорит Якоб и машет рукой в спину брата. Он не переспрашивает насчет «этого самого». Это самое — это всегда деньги, которых у Эммануэля вечно нет.
* * *
К концу рабочего дня все нужные телефонные звонки сделаны, все всхлипывания и вздохи выслушаны.
Впрочем, мать отнеслась к известию удивительно спокойно. Стойкий оловянный солдатик их семьи, она направила свою скорбь на поиск правильного гроба и лучшего повара для поминок. Тетки и дядья Якоба все узнали из новостей по телевизору, где показывали, как вертолеты с камерами кружат над местом убийства в надежде найти какие-нибудь улики. Тетя Ди сказала, что видела, как ветер от лопастей поднял черную шляпу Авраама и сдул ее в воду, где она держалась на плаву какое-то время. Тетя Ди решила, что это добрый знак. Якоб успел поговорить с журналистами, дальними родственниками и бывшими клиентами отца.
Не позвонила только Лора.
Она провела весь день в Амаганссетте, где делала цветочные украшения сразу для двух свадеб — в обоих случаях с лилиями и стрелициями. У ее помощницы спустило колесо, и она не смогла приехать. Ее мобильник не ловил сеть. Один из клиентов пытался сильно сбить цену. Обычный день. Теперь она стоит в пробке по дороге домой и случайно слышит по радио, что ее свекра убили четырнадцатью выстрелами в грудь. Улица стоит. Она съезжает в сторону и петляет между грузовиков курьерских служб, думая о муже.
Она сидит в рабочем комбинезоне и плачет, удивляясь, откуда в ней столько слез. Ведущий рассказывает о «зверски убитом мирном продавце автомобилей» и о том, что, «со слов полицейских, в убийстве явно замешаны преступные группировки». Она всхлипывает, вытирает губы и слышит собственные сдавленные вздохи. Тут до нее доходит, что на самом деле она плачет потому, что они с Якобом не смеялись вместе с прошлого Нового года. Она никогда не любила его отца, и это была взаимная нелюбовь. При этом, как ни удивительно, старая миссис Шталь всегда считала, что высокая девушка с юга — хорошая партия для сына, даже если она в жизни не примет иудаизм. При каждой встрече они играют в карты. Ей не приходится поддаваться, потому что старушка прекрасно выигрывает сама. Она притворяется, будто не знает, что только ее старший сын честно зарабатывает на жизнь. Даже Эммануэль давно не смеет рассказывать анекдоты про блондинок в присутствии Лоры. Как-то раз он шлепнул ее по заднице. Не моргнув она предложила ему попробовать еще раз, чуть повыше, если только хватит смелости. Он тогда убрал руку и больше ее не трогал.
Метрополитан-авеню. Она поворачивает налево, и шины издают визг под грохочущей железнодорожной эстакадой, которая напоминала ей старые фильмы с Джеймсом Кегни, когда она только переехала сюда из Теннесси. Она и не помнит толком лицо Авраама, только его зубные коронки, белевшие, когда он смеялся. Как сейчас выглядит Якоб? Она пытается представить себе его лицо, поворачивая налево у «Пицца хат» и останавливаясь на красный. Сидит, как всегда, за своим столом. Он так постарел за последний год… Чем он сейчас занят? Рыдает и бьет себя в грудь от горя? Или просто сидит, уставившись на картинку Эвереста, как будто она может ему рассказать что-то новое? Я вышла за трухлявого старика, трухлявого, как это здание, которое он превратил в свой склеп, думает Лора, глядя, как светофор загорается зеленым. Он говорил, что мы ровесники, но он солгал. Он ископаемое. Его любимые карты и то живее, чем он сам.
Лора знает, что нужно делать. Она чувствует, что в скором времени им предстоит совсем другой важный разговор, но сегодня вечером нужно быть женой, которой она уже много месяцев себя не ощущает. Она паркуется неподалеку от лавки и достает из багажника пару веток плюмерии и сирени. Затем вытирает дорожную пыль с лица и идет вниз по тротуару, уже представляя себе, как займется с ним любовью этой ночью. Она все еще помнит, что ему нравится в постели. Синяя неоновая вывеска «Стратегии выхода» моргает впереди. Лавка как раз в это время закрывается. Даже в день смерти своего отца Якоб сидит на работе ровно до семи.
Она резко останавливается в тени под эстакадой.
Человек в коричневой куртке, которого она видит, — ее муж. А второй силуэт принадлежит девушке. Молодой и очень симпатичной, насколько можно судить с такого расстояния. Лора узнает Пенни, безотказную секретаршу, которая прошлась бы босиком по битым стеклам, если бы Якоб ее попросил. Она хватает его за руку и что-то шепчет на ухо. Лицо Лоры вспыхивает, но она стоит на месте. Она не хочет попасться в ловушку собственного воображения. Люди ошибаются сплошь и рядом. Она крепче вцепляется в букет, как будто это бейсбольная бита, и ждет, что будет дальше. Дальше может быть что угодно. Может быть, Пенни просто выражает соболезнования. Что угодно.
До нее доносятся обрывки фраз. Лора слышит, как Пенни произносит что-то вроде: «…очень жаль, Якоб», а Якоб отвечает: «…за твою помощь». Затем они смотрят друг на друга молча. Затем грохот метро поглощает все, что они, возможно, говорят друг другу дальше. Лора вздыхает с облегчением. Якоб. Хороший мой. Я вышла за настоящего джентльмена. За героя, который по ошибке застрял в лавке с картами.
Тут Пенни встает на цыпочки. И целует Якоба. Он ее не останавливает. Поезд уносится прочь к Вильямсбургскому мосту, оставляя Лору в тишине, одинокую, с букетом, под железными балками. Она думает, не выбросить ли цветы и не вернуться ли в машину. Или закатить им сцену? Но нет. Она чувствует странный задор от захватившей ее ярости, которая теперь бурлит в горле, как теплая газировка. Она подходит к ним, выставив перед собой букет и натянув улыбку.
— Якоб! — зовет она, еще не подойдя достаточно близко, но как раз вовремя, чтобы Пенни не успела прервать поцелуй и сделать вид, что ничего не происходит.
— Милый! — восклицает Лора, крепко обнимая мужа и сминая оказавшиеся между ними цветы. Она снова начинает плакать, но теперь совсем по другой причине.
— Лора, дорогая.
Якоб прижимает ее к себе, целует в щеку. В его голосе сквозит то ли вина, то ли радость. Если бы Лора не видела то, что видела, она бы решила, что радость.
Пенни молчит. Ее застали врасплох, так что она просто стоит рядом, молча глядя на них, в ожидании следующего жеста судьбы. О да, несомненно, она его любит.
В этот момент Лора решает, что она пойдет на похороны и на поминки с Якобом.
А затем уйдет от него.
— Милый, — повторяет она, сдерживая новый приступ слез и крепче прижимаясь к мужу.
Адвокат
Стэн Бервик любит, чтобы в машине было тепло. Он водит «кадиллак-эльдорадо», который Авраам заставил его купить много лет назад, и с тех пор в чертовой тачке вечно что-то барахлит. Но радиатор — о, на радиаторе можно печь буженину.
— Никогда здесь не был, — говорит Эммануэль, которого раздражает, что им пришлось тащиться на север, в самый конец долины Гудзона. Весь последний час ему постоянно приходится отвечать на звонки по мобильному. Якоб, сидящий на заднем сиденье, игнорирует шквал звонков на свою трубку. Кредиторы отца принялись названивать после первого же упоминания убийства в новостях и с тех пор не отстают. За окном машины — равнодушное серое октябрьское небо. Но Стэн, человек из породы верных семейных адвокатов, сияет ярче солнца.
