*…………*……….*
Царское село
13 декабря 1750 года
— Степан Иванович, искренне рад Вас видеть, — сказал я, приветствуя Шешковского.
Я действительно был рад его видеть, тем более, когда мой человек, не побоюсь этого слова, соратник, входил во дворец в Царском Селе не с заднего входа через подкупленных людей Разумовского, а с парадного, на всеобщем обозрении. Подобного допустить не могли не только сами казаки Разумовского, но и другие заинтересованные люди и службы. Уверен, что соглядатаи Тайной канцелярии, может, не на постоянной основе, но некоторыми набегами в месте моего заточения появлялись. Они точно были, даже и по сусалам разок получали.
Если Степан Иванович приехал вот так, открыто, значит, случились какие-то подвижки и изменения в моей судьбе. Это было бы очень даже вовремя, так как я уже начинал разрабатывать планы, как мне отсюда выйти. Рискованные планы, нужно сказать, которые при некотором видоизменении можно было переориентировать на другие судьбоносные и для меня, и для Российской империи направления.
— Ваше Высочество, государь-цесаревич! — в этот раз я не хотел одергивать Шешковского и указывать ему на то, что позволил обращаться по имени отчеству.
Я тоже человек, и ничто мне не чуждо, как и некоторая порция если не лести, то чинопочитания, даже от того, кто является моим главным, если убрать за скобки Ломоносова, тайнохранителем.
— Разъясните, Степан Иванович, что это за спектакля с гордым вашим вхождением через парадную дверь! — усмехнулся я, припомнив, как горделиво, с поднятым до облаков подбородком, Шешковский проходил пост охраны во дворце.
— Все меняется, государь-цесаревич, при дворе все судачат о том, что женское сердце Елизаветы Петровны оттаяло и она ищет способ, как бы половчее обставить Ваше возвращение, — Степан Иванович излучал неподдельную радость.
— Это девицы при дворе могут слухи разносить. Каковы истинные причины смены опалы на милость? — спросил я, нисколько не доверяя слухам. Особенно мне все меньше верилось в то, что на вершине власти сильно правят эмоции. Там еще тот цинизм и прагматизм, успел убедиться.
— Конечно, Петр Федорович, досужие сплетни часто около истины, но редко ею являются. Сейчас, да уже и чуть ранее, понятно, почему именно с Вами так поступили. Государыня, как и ее приближенные, стремились укрепить свое положение, приписав успехи в политике себе, — настроение Шешковского сменилось на угрюмое.
— А я так понимаю, что Ваше мнение иное? Считаете, что это я — кузнец русских побед? — я встал со стула и подошел к сидящему Шешковскому, положил ему руку на плечо. — Степан Иванович, это победы России, а вот кем я буду в империи, это действительно для меня важно, да и для Вас… Впрочем, проясните для меня те изменения, что происходят в Петербурге, может, что-то новое для себя и пойму.
— Конечно, Ваше Высочество, — было видно, что таким панибратством Шешковский проникся. — Извольте…
Особо ничего нового для меня безопастник не прояснил. Уже было понятно, что моя ссылка — это ничто иное, как одно из мероприятий для укрепления императорской власти Елизаветы Петровны. Гвардия ликовала, получив и премию, и повышение выплат, и довольствия. Флот также не был обделен подобными дарами от государыни. Многие офицеры среднего звена получали повышение в чине, даже Суворову дали аж бригадира, а Петр Салтыков стал генерал-фельдмаршалом. Серебро и имения лились на головы офицеров плотным дождем. Газета и журнал разразились хвалебными реляциями о мудрости, милости и щедрости императрицы, забывая упомянуть мое имя. Эх, Катя, Катя! Она же все еще редактор журнала «Россия». Могла бы пропустить в номер и более нейтральные статьи, хотя бы с моим именем на втором плане после «отцов русских побед» и их «матушки-государыни».
Трон государыни сегодня крепок, как никогда ранее, так что захоти я заявить о себе и потребовать свою порцию оваций и хвалебных возгласов, так не поняло бы общество, расценило бы желание наследника блажью и излишним себялюбием.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И когда я смогу вернуться к нормальной работе и забыть о тайных встречах, будто разбойник? — спросил я.
— Очень скоро к Вам приедет для разговора, скорее всего, Петр Александрович Румянцев.
— Что, настолько опасаются, что ищут верные варианты, как бы не наглупил? — я улыбнулся.
Действительно, уж кого нахрен не пошлю, так это Румянцева. Мы с ним начинали менять армию, дружны, если вообще позволена дружба будущему императору, ну и очевидно, что Петр Александрович — будущее русской армии, и уже далеко не только из-за моей протекции — действительно великий человек.
— Давай, Степан Иванович, поговорим о делах наших и планах, — резко переменился я в лице, так как следующее обсуждение было, вероятно, касательно одних из самых судьбоносных интриг для меня, да и для России также.
После обсуждения некоторых частностей и подробностей уже вырисовывающегося плана моего восхождения, Шешковский перевел тему на еще более неприятную.
— Екатерина Алексеевна тайно встречается с польским шляхтичем, состоящим на службе в английском посольстве Анджеем Иеронимом Замойским. Я докладывал об этом ранее, но нынче их связь стала известна и императрице, что вполне могло способствовать ее снисхождению до Вас, — начал доклад Шешковский, а я скривился от этого «снисхождения».
— Степан Иванович, Вы обскажите, как выглядит проблема отлучения Катерины, — перебил я безопастника. Мой переход на «Вы» означал предельную концентрацию и важность разговора. — Поверьте, особого наслаждения подробности жизни пока еще жены у меня не вызывают.
— Я собрал сведения о первоприсутствующих Синода, обер-прокуроре, как и примеров вторичного венчания. Увы, — Шешковский развел руками, — окончательное решение, относительно высшего света, принимает сама императрица, и таких случаев было только четыре. Три, по причине лишения ума у жены, один из-за продолжительной болезни. Касательно Вашего случая, должно быть еще сложнее, государыня ревностно следит за сохранением брачных уз, даже при условии адюльтеров обоих супругов.
— О времена! О, нравы! — продекларировал я.
И до этих слов я осознавал факт, что сослать в монастырь Екатерину будет практически невозможно. Ее банальное убийство претит моему отношению к этой женщине, как-никак у нас уже было, что можно вспомнить. И немало из этого — яркие и даже счастливые моменты. Но пойду и на это, если позволит ситуация. Сослать же силком в монастырь было пока невозможным. Пока… В скорости должно многое измениться.
— Стремление лишить ума Екатерину через употребление хмельного, табака, али опия не увенчались успехом. Да, Екатерина Алексеевна раздражительна, вспыльчива и излишне проявляет прилюдно свой норов, но то и все, в остальном неизменна, — Шешковский сделал паузу, давая мне возможность подумать.
— Что по членам Синода? — спросил я.
— Можно выделить двоих: архиепископа Платона и Арсения. Последний наиболее предрасположен к протесту и даже бунту. Он часто перечит государыне, выступает за чистые нравы, но не забывает и про сохранение церковных земель. Иной — московский архиепископ Платон, этот более умеренный, но также за соблюдение нравов. Имеет большое влияние на государыню, притом обязан ей своим возвращением из ссылки и возвышением, — дал характеристику церковникам Шешковский.
— Работайте по Замойскому, ищите у него слабые места, подсаживайте наших людей за игровой стол. Если поляк приедет играть в ресторацию, женщину ему… — я задумался. — Впрочем, подберите даму, но пока не сводите их.
Я стремился закончить разговор о проблемах моей семьи. Может потому съедали меня сомнения, что чувствовал в случившемся и свою вину. Все же, наверное, от хорошего мужа жены не бегают⁈ Или тут индивидуальный подход к личностям тех самых жен? Ну, или время, где это позволительно и не порицаемо, играет свою роль.
— Что по нашему плану относительно Иоанна Антоновича? — спросил я о другой интриге, которую собираюсь закрутить.
