[1927]
«За что боролись?»*
Слух идет бессмысленен и гадок,трется в уши и сердце ёжит.Говорят, что воли упадоку нашей у молодежи.Говорят,что иной братишка,заработавший орден, нынепро вкусноты забывший ротишкопод витриной кривит в унынье.Что голодным вам на завистьокна лавок в бутылочном тыне,и едят нэпачи и завыв декабре арбузы и дыни.Слух идет о грозном сраме,что лишь радость развоскресе́нена,комсомольцы лейб-гусарамипьют да ноют под стих Есенина.И доносится до нассквозь губы́ искривленную прорезь:«Революция не удалась…За что боролись?..»И свои 18 летпод наган подставят — и нет,или горло впетлят в ко́ски.И горюю я, как поэт,и ругаюсь, как Маяковский.Я тебе не стихи ору,рифмы в этих делах ни при чем;дай как другу пару рукположить на твое плечо.Знал и я, что значит «не есть»,по бульварам валялся когда, —понял я, что великая честьза слова свои голодать.Из-под локона, кепкой зави́того,вскинь глаза, не грусти и не злись.Разве есть чему завидовать,если видишь вот эту слизь?Будто рыбы на берегу —с прежним плаваньем трудно расстаться им.То царев горшок берегут,то обломанный шкаф с инкрустациями.Вы — владыки их душ и тела,с вашей воли встречают восход.Это — очень плевое дело,если б революция захотеласо счетов особых отделовэту мелочь списать в расход.Но, рядясь в любезность наносную,мы — взамен забытой Чеки*кормим дыней и ананасною,ихних жен одеваем в чулки.И они за все за это,что чулки, что плачено дорого,строят нам дома и клозетыи бойцов обучают торгу.Что ж, без этого и нельзя!Сменим их, гранит догрызя.Или наша воля обломаласьо сегодняшнюю деловую малость?Нас дело должно пронизать насквозь,скуленье на мелочность высмей.Сейчас коммуне ценен гвоздь,как тезисы о коммунизме.Над пивом нашим юношам лисклонять свои мысли ракитовые?Нам пить в грядущем все соки земли,как чашу, мир запрокидывая.
[1927]
«Даешь изячную жизнь»*
Даже мерин сивыйжелает жизни изящной и красивой.Вертит игривохвостом и гривой.Вертит всегда, но особо пылко —если навстречу особа-кобылка.Еще грациозней, еще капризнейстремится человечество к изящной жизни.У каждого класса свое понятье,особые обычаи, особое платье.Рабочей рукою старое выжми —посыплются фраки, польются фижмы.Царь безмятежно в могилке спит…Сбит Милюков*, Керенский* сбит…Но в быту походкой рачьейпятятся многие к жизни фрачьей.Отверзаю поэтические уста,чтоб описать такого хлюста.Запонки и пуговицы и спереди и сзади.Теряются и отрываются раз десять на́ день.В моде в каждой так положено,что нельзя без пуговицы, а без головы можно.Чтоб было оправдание для стольких запонок,в крахмалы туловище сплошь заляпано.На голове прилизанные волоса,посредине пробрита лысая полоса.Ноги давит узкий хром.В день обмозолишься и станешь хром.На всех мизинцах аршинные ногти.Обломаются — работу не трогайте!Для сморкания — пальчики,для виду — платочек.Торчит из карманчикакружевной уголочек.Толку не добьешься, что ни спроси —одни «пардоны», одни «мерси».Чтоб не было ям на хилых грудя́х,ходит, в петлицу хризантемы вкрутя.Изящные улыбки настолько то́нки,чтоб только виднелись золотые коронки.Коси́тся на косицы — стрельнуть за кем? —и пошлость про ландыш на слюнявом языке.А в очереди венерической клиникичитает усердно «Мощи» Калинникова*.Таким образом день оттрудясь,разденет фигуру, не мытую отродясь.Зевнет и спит,излюблен, испит.От хлама в комнате тесней, чем в каюте.И это называется: — Живем-с в уюте! —Лозунг: — В ногах у старья не ползай! —Готов ежедневно твердить раз сто:изящество — это стопроцентная польза,удобство одежд и жилья простор.
[1927]
Корона и кепка*
Царя вспоминаю — и меркнут слова.Дух займет, и если просто «главный».А царь — не просто всему глава,а даже — двуглавный.Он сидел в коронном ореоле,царь людей и птиц… — вот это чин! —и как полагается в орлиной роли,клюв и коготь на живье точил.Точит да косит глаза грозны́!Повелитель жизни и казны.И свистели в каждом онемевшем местеплетищи царевых манифестин.«Мы! мы! мы!Николай вторы́й!двуглавый повелитель* России-тюрьмыи прочей тартарары,царь польский, князь финляндский,принц эстляндский и барон курляндский,издевающийся и днем и ночьюнад Россией крестьянской и рабочей…и прочее, и прочее, и прочее…»Десять летпрошли — и нет.Память о прошлом временем гра́бится…Головкой русея,— вижу — детям показывает шкрабица*комнаты ревмузея.— Смотрите, учащие чистописание и черчение,вот эта бумажка — царское отречение.Я, мол, с моим народом — квиты.Получите мандат без всякой волокиты.Как приличествуетего величеству,подписал, поставил исходящий номер —и помер.И пошел по небесной скатерти-дорожке,оставив бабушкам ножки да рожки.— А этот… не разберешься — стул или стол,с балдахинчиками со всех сторон?— Это, дети, называлось «престолотечества» или — «трон».«Плохая мебель!» —как говорил Бебель*.— А что это за вожжи, и рваты и просты́? —Сияют дети с восторга и мления.— А это, дети, называлось «браздыправления».Корона — вот этот ночной горшок,бриллиантов пуд — устанешь носивши. —И морщатся дети: — Нехорошо!Кепка и мягше и много красивше.Очень неудобная такая корона…Тетя, а это что за ворона?Двуглавый орел под номером пятым.Поломан клюв, острижены когти.Как видите, обе шеи помяты…Тише, дети, руками не трогайте! —И смотрят с удивлением Маньки да Ваняткина истрепанные царские манатки.
[1927]
