Именно в этот момент и решила она свою личную и профессиональную судьбу. Уединившись и сторонясь посиделок с дешевым портвейном, она сшила себе первое платье. Мать приятно удивилась и одобрила ее рвение. После этого она скроила и сшила платье своей лучшей подруге – той самой, чей братец ее совратил. Кстати, после одной из примерок он предложил утешить ее очевидную грусть.
«Ты че – дурак?!» – шарахнулась она от него.
«Че ты ломаешься? – наседал он. – Че, Сашку будешь ждать? Дура! Нужна ты ему больно! У него в Москве таких, как ты…»
«От-ва-ли!» – выкрикнула она, оскалив ровные белые зубы, и замахнулась на него ножницами.
Она обшила полдома и нескольких подружек на стороне и кроме того что немного заработала, смогла подчинить себе своенравное время и заставила его работать на себя. В середине января она набралась храбрости и, как бы нечаянно встретив на площадке его мать, которой боялась куда больше, чем своей, спросила, как поживает ее сын, и ждут ли они его на каникулы.
«Говорит, что приедет!» – вполне приветливо отвечала та.
«Будете ему писать – передавайте привет!» – шалея от храбрости, попросила Алла Сергеевна.
«Обязательно!» – пообещала мать.
Февраль набрасывал на город одеяло за одеялом и размахивал полами так широко и часто, что печная гарь не успевала помечать их. И вот уже день его приезда, словно поезд показался вдали и, приветствуемый ее волнением, не спеша вырастал в размерах, пока не подполз и не уткнулся в назначенную дату.
Накануне она плохо спала и пыталась представить, как будет выглядеть их встреча. «У него в Москве таких, как ты…» – скрипело и перекатывалось в голове, заставляя ее ворочаться. Между прочим, времени она не теряла и договорилась с одной славной девочкой из их группы, что та пустит их к себе домой на несколько часов.
Весь день она прислушивалась к двери своей квартиры, которая была открыта слуху, как окно свету. Около шести вечера протопали тяжелые мужские шаги, неся на себе два громких мужских голоса, и дверь Сашкиной квартиры, выпустив на площадку придушенные восклицания его матери, захлопнулась. Оставалось ждать.
Не прошло и получаса, как на площадке послышались Сашкины покашливания, и она, одернув черный облегающий свитер, приоткрыла дверь и выставила туда лицо. На разведку. «У него в Москве таких, как ты…»
Сашка тут же обернулся на звук и вынул изо рта сигарету.
«Привет!» – сказала она.
«Привет!» – радостно ответил он, широким жестом выманивая ее из квартиры. Она помедлила, вышла на площадку и приблизилась к нему. Тонкий черный свитер, серая юбка выше колен, короткая прическа, подкрашенные брови и ресницы, выбеленное страхом лицо – она хорошо подготовилась. Он сделал ей навстречу шаг, взял за руку и потянулся к ней губами. Она ткнулась в его губы, испуганно отступила и оглянулась по сторонам.
«Ну вот, видишь, я же сказал, что приеду! Алка, я ужасно скучал!» – заговорил он, глядя ей в глаза.
«Ты начал курить…» – невпопад ответила она, все еще плохо соображая после приземления на другом краю бездны дней. Свою руку она освободила – за ним могли выйти в любой момент.
«Да нет, не курю. Так, ерунда, балуюсь! – отмахнулся он. – Слушай, ты так изменилась!»
«Как?»
«Ну, во-первых, ты повзрослела…» – начал он, с улыбкой вглядываясь в нее.
«Это хорошо или плохо?» – перебила она, стараясь выглядеть беззаботной.
«Это замечательно!»
«Ты надолго?» – спросила она.
«На десять дней!»
В ту ночь она никак не могла уснуть. Снова и снова приглядываясь к подробностям их короткой встречи, она пыталась проникнуть за их улыбчивый фасад и разглядеть внутреннее убранство его сердца – есть ли там ее фотография и на видном ли она месте или отодвинута на задний план. В какой-то момент мысль о том, что он здесь и спит всего в десятке метров от нее подстегнула ее воображение, и оно вдруг вспыхнуло огнями иллюминации и осветило скрытое потемками желание, и тут она, оценив, наконец, как соскучилась, тихо и сдавлено простонала.
На следующий день он собрал у себя нескольких друзей, в том числе ее с двумя подругами. Впервые она оказалась у него дома и увидела полированную мебель, ковры, хрусталь и его благодушных родителей в домашней, так сказать, обстановке. Какое странное и ржавое чувство она теперь испытывала, находясь вместе с ним в компании двух свои прежних любовников! Она словно смотрела на себя, неразумную, из далекого взрослого будущего. «Ах, какая я была дура, какая дура!» – страдала она. И на что, скажите, она могла рассчитывать с таким прошлым?
Улучив момент, она сообщила ему, что завтра они могли бы уединиться у ее подруги. У него загорелись глаза, и они тут же решили, как будут действовать, чтобы их не увидели вместе.
Назавтра в полдень они порознь вышли из дома и, совершив маневр, соединились на дальней автобусной остановке, где могли вести себя, как случайные попутчики. Весь путь они держались чинно и благородно, не забывая обжигать друг друга горючим веществом влюбленных взглядов. Уже недалеко от низкого деревянного домика рабочей слободы, куда лежал их путь, она взяла его под руку. Оказавшись на месте, они выслушали инструкции подруги, и едва за ней закрылась дверь, кинулись друг другу на шею. Затем он снял с нее пальто и толстую кофту, и ему открылось ее новое платье, которое она сшила к его приезду, вложив в него все свое умение.
«Какое красивое платье!» – не удержался он.
«Сама сшила…» – лучились ее глаза.
«Не может быть!» – изумился он.
Она взяла с собой кое-какое белье и пока застилала кровать, он в майке и трусах путался под ногами и, оглаживая через платье ее тело, пытался целовать ее голые руки. Наконец она сняла платье, и он, не имея терпения, повалил ее на кровать, задрал шелковый подол комбинации и, расталкивая холодными коленями ее послушные ноги, набросился на нее. Ощутив нервную дрожь его шалых рук, сухие жадные губы и горячий наконечник его каменного копья, она поняла, что он по-прежнему прошлогодний, летний, голодный и принадлежит только ей. Тем не менее, после того как они немного отдохнули, она сказала, усмехнувшись:
«Ну, рассказывай, Силаев, сколько раз ты мне изменил…»
«Почему ты считаешь, что я тебе изменял?» – обиделся он.
«Потому что мужчины без этого долго не могут…»
«Хм, откуда ты знаешь? У тебя что, было много мужчин?» – в свою очередь усмехнулся он.
Она смутилась и уткнулась ему в плечо.
«Прости меня…» – сказала она жалобно.
«За что?» – удивился он.
И она, скрывая глаза и путаясь в словах, рассказала ему и про то, как давно его любит, как мучилась и ревновала и почему изменила. В конце она заплакала, и он, прижав ее к груди, как мог, успокоил, сказав среди прочего:
«Глупенькая! Мужчины без этого прекрасно могут обходиться. Ведь я же смог…»
Он был нежен, заботлив и ненасытен, утомив ее и себя. Между прочим, ближе к концу он спросил:
«Не хочешь попробовать другую позу?»
«Это как это?» – не поняла она.
«Ну… я буду лежать, а ты сидеть на мне…»
«Это как это? – еще больше удивилась она. – Я что, буду сидеть на тебе голая, а ты будешь смотреть на меня? Ты что, вообще, что ли?»
«Ну, хорошо, я не буду на тебя смотреть…» – смутился он.
«А говоришь – не изменял! Откуда же ты про позу знаешь?» – возмутилась она.
«Алка, да не изменял я, ей богу не изменял! Ребята в общежитии рассказывали, ну, и картинки разные показывали…»
Она испытующе на него посмотрела и, тряхнув пышными русыми волосами, разделенными пополам и коротко подстриженными на манер городских комсомолок времен коллективизации, своенравно постановила:
«Нет уж, давай не будем! Я тебе не какая-нибудь там с твоей картинки!»
Они провели в кровати четыре часа, устали и проголодались. Она нашла в холодильнике яйца, масло, сало, хлеб, поджарила яичницу и, усевшись напротив, накормила его, наблюдая, как он жадно ест. Когда он закончил, она подошла к нему и прижала его голову к своему животу, испытав щемящее чувство умиления и нежности. Он доверчиво обхватил ее бедра и замер.
Потом они побывали в этом доме еще два раза, и каждая следующая их встреча оказывалась лучше предыдущей. В перерывах между жаркой возней он укладывал ее голову себе на грудь и рассказывал про столичную жизнь и про то, кем он станет, когда выучится. Рассказывал про новых друзей. О москвичах говорил: «Москвичи, москвичи… Подумаешь – москвичи! Понт один!» О москвичках отзывался пренебрежительно, как о заносчивых и надутых гордячках. Рассказал, как однажды напился по неопытности, и как ему было плохо. Она слушала, прижавшись к нему, и не могла отделаться от мысли, что все это ей снится – и дом, и кровать, и его ласки, и он сам.
Когда последний раз они расставались на остановке, чтобы попасть домой порознь, она спросила:
«Почему ты боишься, что нас увидят вместе? Ты что, стесняешься меня?»
«Глупенькая! – улыбнулся он. – Ты же у меня еще маленькая, пойдут разговоры, мать узнает – ты представляешь, что будет?»
