- Может, чтобы дядя стал разговорчивее, позвать на помощь нашего правдолюбца?
- Не возражаю...Давай его сюда, - с готовностью поддакнул "капитан". Мне тоже кажется, что этот пикадор собирается корчить из себя молодогвардейца...
Один из гражданских, сухой как вобла, достал из-за пазухи небольшой паяльник и начал глазами искать розетку. Вскоре Рощинский почувствовал запах раскаленного металла, который однозначно исходил от "правдолюбца". Он понял: промедление для него хуже смерти. Он был способен на многое только не на пытку. Его правая рука, которая была ближе к окну, сунулась за штору и, нащупав шероховатый рисунок обоев, заскользила вверх.. Затаив дыхание и прикрыв глаза, он взял в руки нечто, приподнял, как поднимают пальто, прежде чем снять его с вешалки, и уже не таясь, с шумом выдернул руку из-за шторы. На непрошеных гостей хищно глянул трехствольный обрез бельгийского "франкота". Узрев это дивное диво, "капитан" колебался лишь мгновение. С криком "кабан, брось пушку!" он рванулся к окну. И почти дотянул до него, однако, в этот момент правый ствол обреза грозно брызнул волчьей картечью. Ковер сплошь покрылся осколками былой роскоши Рощинского - антикварной люстры с 3682 хрустальными подвесками. Выстрел был настолько убедительный, что вся банда, как по команде, распласталась на полу.
Рощинский восседал на стуле, устроив тяжелый ствол обреза на его спинке. Он видел как "капитан" сгруппировался для прыжка. Толстяк сквозь зубы процедил: "Предупреждаю, я не в том настроении, чтобы отвешивать вам поклоны..."
Мысленно он выбрал новую мишень, по которой , с целью устрашения, будет стрелять: большое овальное зеркало, висящее в простенке между дверью и бельевым шкафом.
Начал допрос с "лейтенанта".
- Я спрашиваю, сосунок, по чьей наводке сюда притащились?
Однако вопрос повис в воздухе: главарь с ловкостью степного кота перевернулся на спину и в руках у него заворонел пистолет. В сноровке они почти уравнялись: выстрелы прозвучали одновременно, хотя бас "франкота" поглотил вероломный фальцет браунинга. Картечь прошла по касательной с вытянутой рукой бандита, оторвав от нее пистолет вместе с пальцами. На зеркало легли густые пятна крови. Зажимая раненую кисть, "капитан" начал рвать зубами рукав форменки. "Ага, каторжник, - подумал Рощинский, - это в их привычках по всякому поводу клацать зубами..."
- Ну, я жду...- голос его выровнялся, в нем уже не было угрозы и натиска. - Чистосердечное признание облегчит вашу участь, - процитировал Толстяк недавно сказанное "капитаном".
Чтоб ты сдох, кабан! - главарь поднял умытое кровью лицо. - Мы могли тебя давно пришить, но не были уверены, что сами найдем металл...
Голос его был глухой, однако слова звучали довольно отчетливо. Он продолжал:
- На твоем месте мог оказаться любой другой, но именно на твоей харе написано, сколько унций золота и каратов находится в твоем зобу.
- А что ты скажешь, маргофон? - обратился Рощинский к "лейтенанту".
- Я не в курсе, - с пионерской готовностью откликнулся ряженый милиционер. - Идея его, - он указал на раненого главаря, - его идея, моя машина, а это - статисты...
"Капитан" перестал рычать и бить истерику. Почти смирившись с участью, заметил:
- Мы тебя, кабан, застолбили при покупке платинового портсигара...И нам все равно, кто оказался бы на твоем месте. Решили сходить к тебе...
Рощинский с олимпийским спокойствием стал перезаряжать обрез. Два патрона он взял в коробке стоящей на подоконнике.
- К вашему сведению, орлы, я не покупал портсигар, а лишь к нему приценивался. Так что вы меня не за того приняли...А сейчас давайте-ка выворачивайте свои карманы, сымайте обувку и ремни со штанов. Только делайте это как можно шустрее, у меня немеет палец на курке...
Но ведя разговоры, Рощинский на мгновение выпустил из виду малозаметного, с испитой рожей, "понятого". Тот быстрой ящерицей приблизился к Толстяку и взмахнул рукой. Но, видимо, Бог берег хозяина дома: в последний миг он ухватил глазом длинный голубой клинок, змеей приближающийся к его сонной артерии. И "франкот", словно живое существо, мгновенно отреагировал на опасность. Его стволы сместились вправо и один из них в упор расстрелял нападавшего.
Человека отбросило назад, что-то липкое, неопределенного цвета разлетелось по сторонам. "Лейтенант" от такого зрелища аж взвыл. Он отвел взгляд от человека, который на его глазах остался без головы. И только Рощинский, не меняя позы, спокойно взирая на происшедшее, заявил: "Теперь, надеюсь, вы понимаете, что тут не рождественская распродажа шмоток..."
Главаря по приказу Рощинского обыскал второй "понятой". На ковер легли ключи, зажигалка, пачка сигарет, портмоне, из которого посыпались деньги и какие-то бумажки. Толстяк видел, что обыскивающий человек свое дело делал недобросовестно и он ему попенял: "Слышь, маргофон, ты не стесняйся, поройся у него в нагрудных карманах..." И верно, в одном из карманов милицейской тужурки находилось удостоверение и несколько визитных карточек.
- Давай это добро сюда, - приказал он "понятому". - И даю вам на сборы две секунды...Убирайтесь, пока я не передумал...
Он держался из последних сил. Его несло по какому-то жуткому кругу и, казалось, еще немного и центробежная сила оторвет ему голову. Он уже почти был без сознания, когда банда уносила ноги. Когда затихли шаги, он вдруг обмяк, придавленный к стулу какой-то чудовищной силой. Из его свинцово-тяжелых рук выскользнул и стукнулся об пол обрез.
И сам хозяин дома, потеряв равновесие, тряпичной куклой отдался силам гравитации, упав на бок рядом со стулом.
Сколько времени он пролежал без сознания, Рощинский не знал. Пришел в себя уже в сумерки. Он долго не мог понять, где он и что делает на полу. Но, увидев рядом безголовое туловище человека, он все вспомнил. Его начал бить озноб и Толстяк снова погрузился в муторное беспамятство. Ему мерещился огромный крокодил, в широко открытую пасть которого залетали маленькие с синими крылышками птички. Он поднял камень и запустил им в крокодила, но тот вдруг превратился в "капитана"...
Когда Рощинский окончательно пришел в себя, он пополз на кухню и каким-то неимоверным усилием воли дотянулся до полки с лекарствами. Потом он согрел чайник и выпил несколько чашек крепкого чаю. С трудом передвигая ноги, он вышел в другую комнату и начал набирать номер телефона Авдеевой.
... Он долго держал в руках трубку, прислушивался к назойливо громким гудкам и не мог решиться позвонить. Труп, находящийся в другой комнате, нес угрозу всей его более или менее устоявшейся жизни.
Рощинский положил трубку на рычаг, потер рукой грудь, где ныло и страдало сердце, взглянул через окно, за которым по-прежнему царила сиротливая будничность. Он поморщился, покашлял в кулак, как бы разгружаясь от остатков пороховой гари в легких, и снова взялся за трубку. И когда в ней послышался ровный, но с вопросительной интонацией голос Авдеевой, он сказал:
- Аня, видно, циклон приближается, сердце... а может, нервишки пошаливает,..- он помолчал, прикрыв веки. - У меня кончился "седуксен", привези что-нибудь успокоительное.
Встретил Авдееву на крыльце. На ней был темно-синий английского покроя костюм, к которому так подходили ее русые волосы, забранные сзади в "пирожок", скрепленный простенькой заколкой. Однако в глазах светилась настороженность, причину которой, наверное, и она сама еще не знала.
- То, что ты сейчас услышишь, воспринимай как идиотский фильм, Рощинский обнял женщину за плечи и попридержал на самом пороге. - Аня, дальше не ходи, дело серьезное и, боюсь, с ужасными для меня последствиями.
- Ты так говоришь, как будто убил человека...
- Ты не ошиблась, - Рощинский рукавом рубашки вытер вспотевший лоб. Здесь, в моем доме, действительно произошло убийство.
Он увидел как Авдеева отступила от двери и тяжело опустилась на крыльцо. Закрыла руками лицо и так сидела до тех пор пока Рощинский не закончил рассказ.
- У меня просто не было выбора...Нож того ублюдка был настолько близко от меня, что я почувствовал, как он разрывает мне сонную артерию...
- И ты никого из них раньше не знал? Значит, все произошло случайно? Какой-то сумасшедший дом, - женщина заплакала.
- Плачь не плачь, а труп надо из дома убирать. Самому мне с этим не справиться...
- И ты для этого меня позвал? - Авдеева подняла заплаканное лицо, искаженное страдальческой гримасой.
- Да Бог с тобой, Аня! Да я...Я сам зубами потащу этого кретина, но никак не ты...Я о другом веду речь...Может, у тебя есть кто-то на примете, я хорошо заплачу...
Оба долго молчали.
Из водосточной трубы назойливо стучали капли, метрономом отсчитывая траурные доли такта.
- Надо заявить в милицию, все равно это добром не кончится. Да, ты убил человека, но у себя дома, защищаясь. Никто тебя за это судить не будет.
Рощинский поднял к небу лицо, обрамленное серебристой трехдневной щетиной, и с тоской смотрел на постепенно расчищающееся от туч небо.
