Министр ответил мне:
— Что касается займа в пятьсот тысяч франков, передайте ваши контракты нам, и мы его вам предоставим как аванс, — правительство не станет препираться с вами о расходах. — Он был даже настолько любезен, что добавил: — Если бы я вел переговоры от своего имени, я счел бы, что вы вполне достойны получить аванс без залога; но я веду переговоры от имени нации; и поскольку она, в моем лице, берет на себя обязательства по отношению к вам, мне необходимо материальное обеспечение. Что же до слухов о войне, то все ружья будут ввезены раньше, чем эти слухи могут оправдаться; пусть господин де Лаог, раз уж он едет в Голландию для завершения операции с ружьями, приложит к этому все свое рвение и настойчивость. Он просит о военном ордене за свои заслуги в прошлом. Если он хорошо проведет это важнейшее дело, то по возвращении будет награжден; давайте покончим на цене, которую я назначил, — на тридцати франках в ассигнациях. За два-три месяца их нынешняя стоимость не может претерпеть больших изменений; и не забывайте, что мы не так уж несправедливы и очень нуждаемся в оружии.
В чем мог я упрекнуть министра де Грава? Только в том, что при всей его любезности он был излишне робок. Я сдался; я надеялся, подобно ему, что не пройдет и двух месяцев, как шестьдесят тысяч ружей будут во Франции, что поспешными действиями можно упредить опасные события, уравновесить и даже уменьшить риск.
Итак, поскольку я пошел на условия, выдвинутые не мной, всякому здравомыслящему человеку ясно, что я мог выпутаться из этого дела, сократить и ослабить риск, только торопясь как на пожар, я был в этом заинтересован. Вот мой ответ всем безмозглым пустозвонам, которые, ничего не понимая и судя обо всем, кричат в канцеляриях и на площадях, что я сделал все возможное, чтобы помешать доставке оружия. О господин Лекуантр! Господин Лекуантр! По каким ужасным памятным запискам вы работали?
Мы заключили соглашение с г-ном де Гравом; но в последний момент он заявил мне, что не может его подписать, поскольку ему предложили те же шестьдесят тысяч ружей не по тридцать франков в ассигнациях, как он платит мне, а по двадцать восемь франков.
— Сударь, — сказал я ему, — я замечаю, что ваши канцелярии неплохо осведомлены; это всего лишь уловка, чтобы сорвать соглашение, но есть отличная возможность разобраться, что к чему. Вместо того чтобы порвать наше соглашение и заключить другое, из которого ничего не выйдет, поскольку ружья после наших заключительных переговоров безвозвратно переданы мне нотариально оформленной купчей, пойдите на обе сделки — на ту, что предложена вашей канцелярией, и на мою, — но обяжите поставщиков уплатить неустойку в размере пятидесяти тысяч франков в случае невыполнения условий договора. Вы понимаете, что один из двух поставщиков окажется не в состоянии выполнить обязательство, так как одни и те же ружья не могут быть одновременно проданы двумя поставщиками; таким образом вы выиграете одну из наших двух неустоек, или, вернее, увидите, как ваше предложение разгонит этих почтенных людей, подобно зимнему борею, сметающему сухие листья.
Министр улыбнулся и принял мое предложение. Я переписал акт, включив в него неустойку в размере пятидесяти тысяч франков, как и предлагал. Произошло именно то, что я предвидел. При первом упоминании о неустойке моих порядочных людей в тот же день как водой смыло, а мы подписали соглашение.
Здесь я хочу обратить внимание на одно весьма важное обстоятельство, неоспоримо свидетельствующее о моей искренности и добросовестности при заключении этого соглашения. Взвесьте как следует это обстоятельство, Лекуантр, мой следователь! Оно даст вам ключ ко всем моим поступкам. Хотя я и получил от министра всего пятьсот тысяч франков в ассигнациях, я, зная, что у меня дома хранится пакет контрактов на шестьсот тысяч франков, сказал министру, подписывая наше соглашение, что оставлю у него в качестве залога не пятьсот тысяч ливров, а шестьсот: поскольку я договора порывать не собирался и все эти контракты должны были ко мне вернуться, мне было совершенно безразлично, хранится ли их у него на пять или на шесть тысяч франков.
Наш акт был подписан; но, собравшись отнести свои облигации, чтобы получить пятьсот тысяч франков, я обнаружил, что у меня нет пакета на шестьсот тысяч ливров, а есть только на семьсот пятьдесят тысяч. Поскольку я не хотел дробить его и поскольку мне, как я уже говорил, было совершенно безразлично, оставлять ли в обеспечение пятисот тысяч франков в ассигнациях денежные бумаги на пятьсот или шестьсот тысяч, я, испытывая полное доверие к порядочности министра и найдя у себя лишь пакет контрактов на семьсот пятьдесят тысяч франков, вручил его министру без всяких колебаний в обеспечение пятисот тысяч франков. Г-н де Грав был столь добросовестен, что сказал мне:
— Поскольку в нашем соглашении о ружьях не содержится ни требования, ни упоминания об этих лишних контрактах, то вы можете быть уверены, что найдете их здесь, если они вам понадобятся для получения новых средств, чтобы ускорить эту операцию.
— Надеюсь, — сказал я, — что в этом не будет нужды.
Я тем не менее поблагодарил его; ясно, однако, что ни мне, ни ему не приходило в голову, что мой добровольный вклад в размере двухсот пятидесяти тысяч франков, зиждущийся на доверии, а не на принуждении и сделанный мной в превышение выданного мне аванса, может быть оспорен и не выдан мне по первому требованию, в особенности если эти бумаги понадобятся для операции с ружьями. Мы увидим в свое время, какую несправедливость проявили другие министры, о которых пока не было речи, затеяв чудовищную игру, сорвавшую операцию с ружьями, и отказав мне в моих собственных деньгах, необходимых для этого дела.
Министр иностранных дел Дюмурье вручил г-ну де Лаогу весьма важные депеши, и тот отбыл на следующий день. Я торопил его отъезд, опасаясь, как бы канцелярии (проведавшие о договоре, в чем я убедился по предложению, которое исходило от них и истинную цену которого мне удалось показать) не сыграли со мной злой шутки, если я упущу хотя бы одного курьера, и не послали своего, опередив меня, чтобы затруднить нашу сделку какими-нибудь кознями.
Как я, однако, ни торопил г-на де Лаога, как ни мчался он день и ночь, имея в своем бумажнике от семисот до восьмисот тысяч франков в переводных векселях, едва он, по прибытии в Брюссель, ввалился к одному моему другу и рассказал ему о не терпящей отлагательства цели своего путешествия, как к тому же другу явился видный деятель вражеской партии с вопросом, не знает ли он, приехал ли уже некий г-н де Лаог, который должен прибыть к нему из Парижа? Мой друг прикинулся удивленным и сказал, что не получал никакого уведомления.
— Этот человек у нас на подозрении, — сказал чересчур болтливый оратор, — ему тут придется несладко.
Тотчас после его ухода г-н де Лаог решил уехать в Роттердам, захватив с собой моего брюссельского друга, который и сообщил мне эти тревожные подробности в письме от 9 апреля, отправленном из Малина. (Таким образом, враги уже приступили к действиям.) Но сколь ни были проворны мои друзья, в Роттердаме они столкнулись с тем, что голландское правительство осведомлено о нашем парижском соглашении не хуже нас самих, точно так же, как и правительство Брабанта. Мне тотчас сообщили об этом. «Браво! — подумал я тогда, — Честные парижские канцелярии! Ах, я был слишком прав, когда настаивал на том, чтобы держать вас в стороне». Я ответил друзьям:
— Поторапливайтесь, спешите, как на пожар, интрига гонится за нами по пятам.
Что же произошло? Да то, что война, вместо того чтобы разразиться не раньше чем через три-четыре месяца после заключения соглашения о ружьях, как то полагал г-н де Грав, была объявлена 20 апреля[20], то есть через семнадцать дней после его подписания. И тут начались трудности.
Что произошло еще? Да то, что брюссельское правительство, зная, что эти ружья принадлежат такому ревностному патриоту, как я, призвало голландское правительство ставить, если возможно, всяческие препоны передаче оружия в другие руки и его вывозу; вы увидите сейчас, как лихо взялись за это голландцы.
Что произошло еще? Да то, что мой бедный брюссельский поставщик потерял лицензию, данную ему императором на все остальные брабантские ружья; у него отняли даже уже собранную им партию в семь или восемь тысяч, и он написал мне с горечью, что весь доход, который он рассчитывал получить с двухсот тысяч ружей (только потому, что он вступил в соглашение со мной, то есть отдал ружья Франции), сведется к тому, что окажется возможным извлечь из шестидесяти тысяч, коих я являюсь обладателем. Тут я увидел, как он сожалеет, что согласился по моему требованию на сортировку оружия, вместо того чтобы продать мне ружья оптом. Я, как мог, утешил его, побранив и указав ему, что все это только лишний довод, чтобы любым способом ускорить доставку ружей во Францию, поскольку каждый день промедления увеличивает опасность потери на ассигнациях, не говоря уж о процентах, которые накапливаются на столь значительных денежных суммах. Какая была мне выгода оттягивать операцию? Я полагаю, мне дозволено задать такой вопрос моему изобличителю. Пусть ответит на него, если может!
