Итак, повторяю еще раз, я претерпел все потери, вероятность которых мог предвидеть; и вот уже более девяти нескончаемых месяцев мои несчастные средства вложены в это дело, а я страдаю, как мученик!
Следовательно, вы не изобличили меня, господин Лекуантр, в предполагаемом намерении закупить оружие с целью отнять его у Франции и снабдить им ее врагов? Вы оказались бы человеком слишком несправедливым, если бы осмелились выдвинуть подобное обвинение! Противное доказано столь очевидно!
Вы, разумеется, не изобличили меня также в воображаемом замысле поставить Франции сомнительное оружие (подобно упомянутым мной молодчикам); предосторожности, принятые мною, дабы обеспечить противоположное, сделали бы подобное обвинение чудовищным, а вы ведь порядочный человек.
Вы, конечно, не изобличили меня также и в том, что я продал эти ружья по слишком дорогой цене или намеревался нажиться, ибо я уступил их, вопреки своему желанию, по восемь флоринов за штуку, несмотря на весь риск и вероятность потерь! Вы погрешили бы против собственного разума, ибо, изобличая меня, вы не хуже меня самого знали все то, что я сейчас сообщил другим.
И все же я обвинен, хотя пока меня не в чем упрекнуть; но, быть может, мое поведение в дальнейшем дает основание для обвинений? Нам с вами надлежит это рассмотреть. И все же я обвинен! Я предусмотрел все случайности, но не избег ни одной из них из-за вероломства людей, более чем кто-либо обязанных поддержать меня в сем достойном предприятии!
Посмотрим, не был ли скован мой патриотизм и мое горячее рвение! Следуйте же за мной, Лекуантр, и будьте взыскательны, ибо это вас стремлюсь я убедить.
И пусть моя записка не блещет красноречием — во всяком случае, она совершенно необходима, дабы показать нашим согражданам, каким опасностям подвергали бы нас повседневно злодеи, если бы отважные люди, в свою очередь, не изобличали их перед общественным мнением! Именно этим я и займусь во второй части моей записки.
Второй этап
Я начал эту записку предупреждением, что министров, с коими имел дело, я отнюдь не намерен судить, как человек, принадлежащий к определенной партии и слепо осуждающий все в людях, которые придерживаются иных, чем он, взглядов, и в то же время снисходительно закрывающий глаза на ошибки тех, кого он считает своими единомышленниками. Их надлежит судить по делам, как я хотел бы, чтобы судили и меня. Мы предстанем вместе — они и я — перед Национальным конвентом, более того — перед всей Францией. Не время что-либо утаивать. Тот, кто предает родину, должен заплатить головой за действия, столь бесчестные!
Когда я представляю себе, однако, несчетные хлопоты и страдания, о которых должен дать отчет, холодный пот покрывает мой лоб. Не слушая моего обвинителя, вы, граждане, встретили аплодисментами на скамьях оскорбительный декрет, который обрекал меня на смерть, если бы моим трусливым врагам удалось меня схватить; вы содрогнетесь от собственной жестокости, все как один. Обвинять мы горячи! Хватит ли только у вас терпения прочесть меня? И, однако, все, друзья и враги, должны это сделать; одни — чтобы поздравить себя с тем, что сохранили ко мне уважение; другие — чтобы найти в моей записке улики против предателя и вынести мне приговор, если я виновен, если факты не оправдывают меня полностью.
Не прошло и двенадцати дней после отъезда Лаога в Голландию, когда он, испуганный трудностями, на которые натолкнулся в Зеландии после подачи первого требования, отправил курьера, не отдыхавшего ни днем, ни ночью, с депешей, сообщавшей мне, что еще до объявления войны между Францией и Австрийским императорским домом Мидльбургское адмиралтейство (мои ружья находились в Зеландии) сочло необходимым потребовать от меня залога в размере трехкратной стоимости моего груза оружия, как условия для выдачи разрешения на его погрузку в Тервере и в качестве, как нам заявили, гарантии того, что эти ружья пойдут в Америку и не будут использованы французской армией. Таков был ответ, полученный от адмиралтейства, на нашу первую просьбу дать разрешение на вывоз!
Но что за дело было Голландии до ящиков с товарами, находившихся там транзитом и оплаченных по таксе? Разумеется, голландцы не имели права ни на какую политическую инспекцию, куда бы я, французский гражданин, ни намеревался этот груз отправить; и поскольку Голландия была к тому же дружественной державой, это требование, нелепое, не будь оно столь гнусным, не могло быть и не было в действительности (как показали последующие события) ничем иным, как злонамеренной препоной, объяснявшейся желанием выслужиться перед Австрией, у которой было не больше прав, чем у Голландии, на это оружие, коль скоро голландский покупщик, получивший его от императора, уже расплатился сполна наличными. От него потребовали залога в сумме пятидесяти тысяч немецких флоринов в обеспечение того, что ружья пойдут в Америку. Он этот залог дал. И в случае, если он не подтверждал залоговой распиской с пометкой о доставке или квитанцией о выгрузке, что оружие туда прибыло, он отвечал этим залогом: терял пятьдесят тысяч флоринов. На этом кончались права императора.
Этот покупщик, удержав свою долю прибыли, продал оружие иностранным покупщикам, которые, не оплатив ему это оружие, перепродали его, в свою очередь с прибылью, моему брюссельскому книготорговцу, а он, также не оплатив, продал его мне в надежде на хорошую прибыль; и я, которому это оружие было нужно только для того, чтобы вооружить наших граждан в Америке или любом другом месте, в зависимости от наших насущных надобностей, я, возмещая все эти надбавки на перепродажу и расплачиваясь с первым покупщиком — единственным, кто раскрыл свой кошелек, — получал те же права, что и все остальные, и прежде всего права голландца. И ему одному должен был я возместить внесенный залог. Он один имел право потребовать от меня такое коммерческое обязательство при сделке, поскольку он сам уже его выполнил. Но ни Голландия, ни, в еще меньшей степени, Австрия, с которой полностью рассчитались, никакого права на это оружие не имела; тем не менее последняя могла влиять, а первая — угождать. Вот как, господин Лекуантр, надлежит ставить вопрос. Его-то мы и поставим на обсуждение, а отнюдь не права, на которые якобы претендует Провен или кто-либо иной, как вы заявили в вашей изобличительной речи, где что ни слово, то фактическая ошибка. Что касается ошибок в умозаключениях, то я не намерен здесь заниматься педагогикой.
Этот несчастный Провен, никогда не плативший по своим векселям, не ставил и не мог ставить никаких препон вывозу нашего оружия; его бы подняли на смех! Так что он поостерегся это делать. Но вы узна́ете от меня, что́ его понудили сделать в Париже (а вовсе не в Голландии), чтобы воспрепятствовать прибытию ружей в наши порты. Вы устыдитесь, что по своей доброте и послушливости проявили легковерие!
Прочтите прежде всего, чтобы в этом убедиться, первое прошение, поданное Лаэйем от нашего общего имени, в Мидльбургское адмиралтейство, — вы увидите, кто тут прав, кто не прав, и имеют ли к этому какое-либо касательство все те порядочные люди, о которых вы говорили!
Двадцатого апреля, получив почту, уведомлявшую меня о вероломном намерении Голландии нанести нам вред, я поспешил написать министру иностранных дел Дюмурье следующее письмо в форме памятной записки.
«Господину Дюмурье, министру иностранных дел.
Париж, сего 21 апреля 1792 года.
Сударь!
Почта, полученная из Гааги, вынуждает меня прибегнуть к Вашей помощи. Вот что случилось:
Я купил в Голландии от пятидесяти до шестидесяти тысяч ружей и пистолетов. Я заплатил за них; мой поставщик передает мне их в Тервере, в Зеландии, где стоят два корабля, готовых к погрузке; однако адмиралтейство намерено потребовать от меня в момент отплытия залога в сумме тройной стоимости этого оружия, чтобы быть уверенным, как оно заявляет, что эта партия оружия предназначается мной для Америки, а не для Европы.
Сие препятствие, учиненное французскому негоцианту дружественной Франции державой, побудило моего корреспондента срочно послать мне нарочного. Никому лучше Вас не известно, сударь, что часть этих ружей предназначена для наших Антильских островов, так как я уведомил об этом французскую администрацию, полагая, что это обрадует ее, поскольку избавит от необходимости посылать туда оружие из Франции; остальные ружья предназначались мною для Американского континента, который вооружается против дикарей; принимая все это во внимание, я умоляю Вас, сударь, соблаговолите написать Вашему поверенному в делах при Генеральных штатах, дабы устранить помеху, препятствующую двум кораблям отойти от причала и замораживающую значительные средства.
