– Давай так условимся. Если я выбьюсь в люди, то денег тебе возвращать не стану, а если не смогу, то кровь за деньги сдам, но долг тебе верну.
Я, честно говоря, не смог уловить логики Хэ Чжиу, долго сопротивлялся, но в итоге одолжил-таки ему десять юаней.
Вернемся к событиям того дня, когда я, прислонившись к стене, наблюдал, как Большеротый Лю и Лу Вэньли играют в настольный теннис. Учитель Лю игроком был средненьким, но страстно любил настольный теннис, особенно ему нравилось соревноваться с девочками. Все девочки, которых отобрали в школьную команду, были далеко не уродинами, а Лу Вэньли среди них и вовсе самая красивая, а потому учитель Лю предпочитал играть с ней. Подавая, учитель Лю невольно разевал свой огромный рот, но не просто разевал – из его глотки раздавались странные квакающие звуки, словно внутри поселилось несколько жаб. Когда учитель Лю играл в настольный теннис, на него было неприятно смотреть, да и слушать тоже. Я знал, что Лу Вэньли очень не хотелось играть с учителем Лю, но он член администрации школы, так что она не смела отказаться. Поэтому, когда она играла с учителем Лю, на ее лице появлялись отвращение и брезгливость, а движения становились размашистыми и небрежными. Я столько всего наболтал, чтобы обрисовать вот такую драматическую сцену: учитель Лю, разинув свой большой рот, с кваканьем подал мяч, Лу Вэньли кое-как отбила, и тут блестящий белый шарик, словно бы обретя зрение, залетел прямиком в рот учителя Лю. Зрители на мгновение остолбенели, а потом расхохотались, у одной учительницы по фамилии Ма лицо, и так красное, от смеха стало алым, как петушиный гребень. Даже Лу Вэньли, которая сначала стояла с кислым видом, тоже хихикнула. Только я не смеялся, я был ошеломлен, как могло так получиться, и вспомнил историю, которую поведал дедушка Ван Гуй, известный в деревне рассказчик. Когда Цзян Цзыя[14] волей судьбы опустился на самое дно, то, взявшись торговать мукой, попал в страшный ураган; когда решил продавать уголь, то зима выдалась теплой, тогда бедняга лег навзничь и издал протяжный вздох, и тут ему в рот попал птичий помет. Ровно через двадцать лет, осенью 1999 года, когда я садился в метро, чтобы ехать на работу в газету «Цзяньча жибао», то в вагоне продавец газет громко зазывал покупателей:
– Посмотрите только, во время Второй мировой войны советский снаряд попал прямиком в орудийный ствол немцев!
Его слова тут же навеяли воспоминания о том случае, когда Лу Вэньли попала шариком в рот учителя Лю. Тогда случилось вот что: все засмеялись, но почувствовали, что смех неуместен, и тут же прекратили. В соответствии со здравым смыслом учитель Лю должен был тут же выплюнуть шарик и отшутиться – он славился своим чувством юмора, – Лу Вэньли, краснея, извинилась бы, а потом они продолжили играть. Но ситуация приняла неожиданный оборот. Мы увидели, что учитель Лю не выплевывает шарик, а, напротив, вытянув шею и выпучив глаза, старательно пытается его проглотить. Плечи учителя подергивались вверх-вниз, а из горла доносились странные булькающие звуки. Он чем-то напоминал курицу, проглотившую ядовитого жука. Мы остолбенели и не знали, что делать, а через мгновение к бедолаге подскочил учитель Чжан и начал колотить по спине, затем подбежал учитель Юй и попробовал схватить учителя Лю за шею, но тот вырвался. Учитель Ван из числа «правых элементов», выпускник медицинского университета, имел опыт в таких делах. Он крикнул, чтобы Чжан и Юй отошли, а сам вытянул длинные, как у обезьяны, руки, сзади крепко ухватил Лю за талию и резко дернул – мячик вылетел изо рта учителя Лю, сначала ударился о стол для пинг-понга, отскочил, несколько раз подпрыгнул, а потом приземлился и почти сразу остановился, не покатившись дальше. Ван отпустил руки, учитель Лю странно крякнул и осел на землю, словно ком глины. Лу Вэньли бросила ракетку на стол и убежала, спрятав лицо в ладонях и рыдая. Учитель Ван несколько минут растирал учителя Лю, лежавшего на земле, и только тогда он с помощью окружающих поднялся на ноги и, оглядываясь по сторонам, хриплым голосом заорал:
– Где эта Лу Вэньли? Где она? Эта девчонка чуть меня не угробила!
(2)
Когда я проводил Хэ Чжиу, на душе стало неспокойно. Хотя временно работать на хлопковом заводе все равно лучше, чем в деревне трудиться в поле, однако мой социальный статус не изменился, я продолжал считаться крестьянином, а если все так и останется, то ты человек низшего сорта. На заводе в тот момент с десяток людей перевели с временной работы на постоянную. Они щеголяли в кожаных ботинках и часах, всячески демонстрировали свое превосходство и посматривали на остальных свысока. К тому времени я уже прочел классические романы «Троецарствие», «Сон в красном тереме» и «Путешествие на запад», знал наизусть несколько десятков танских и сунских стихотворений[15] и красиво писал иероглифы ручкой. Я частенько помогал одному старому рабочему, вышедшему на пенсию, писать письма его сыну, который служил в Ханчжоу.
Письма у меня получались наполовину на современном языке, наполовину на вэньяне[16] с нагромождениями всяких цветистых фраз, до сих пор как вспомню, так уши горят. Тот старик всем меня нахваливал, говорил, что я «молодой представитель мелкой интеллигенции», да я и сам считал себя непризнанным талантом и грезил, как смогу широко заявить о своих способностях. Ясно, что на заводе я долго не задержусь, но при мысли о возвращении в деревню я чувствовал себя точно скаковая лошадь, которую заперли в коровнике. В то время в университеты принимали без экзаменов, по рекомендации крестьян-бедняков и середняков, и хотя теоретически я подходил для поступления, фактически это было невозможно. Каждый год небольшого количества мест не хватало для детей местных партработников, так что очередь вообще не могла дойти до меня, паренька с пятью классами образования, выходца из семьи середняков, большеротого, со странной внешностью. Я очень долго думал и понял, что пойти служить – единственный способ сбежать из деревни и изменить судьбу. Попасть в армию было хоть и сложно, но попроще, чем в университет. С 1973 года я каждый год регистрировался как призывник, сдавал физическую подготовку, но всегда получал отказ. Наконец в феврале 1976-го, после бесконечных перипетий, я получил-таки повестку благодаря протекции многих уважаемых людей. И вот в одно снежное утро, пройдя пешком пятьдесят ли[17], я переоделся в военную форму, влез в грузовик и поехал в уезд Хуан, где поселился на территории бывшей усадьбы рода Дин[18] и начал проходить курс молодого бойца. Я снова посетил былые места осенью 1999 года. В этот момент уезд Хуан переименовали в город Лункоу, а усадьбу рода Дин, где некогда расквартировывали солдат, превратили в музей. Дом, который тогда производил впечатление огромного и величественного, показался маленьким и приземистым, это значит, что мой кругозор расширился. После того как закончился курс молодого бойца, нас с тремя новобранцами распределили в так называемый «секретный отдел министерства обороны». Многие односельчане завидовали тому, что я попал в хорошее место, но, прибыв туда, я испытал крайнее разочарование. Оказалось, что это всего лишь станция радиоперехвата, которую в скором времени собираются расформировать. Вышестоящая инстанция находилась аж в Пекине, поэтому мы подчинялись тридцать четвертому полку гарнизона Пэнлай на территории уезда Хуан. Но полк нас не контролировал, даже не то чтобы не контролировал, скорее не мог с нами справиться. Наша часть носила номер двести шестьдесят три. Даже присказку сочинили: «Наша часть – для всего полка напасть». Теперь вы понимаете, в какую хреновую часть я попал. В мои обязанности, помимо боевых дежурств, входила еще и работа в поле. Единственным, что вызывало теплые чувства, был грузовик, точь-в-точь как грузовик отца Лу Вэньли. Та же модель, тот же цвет, тот же возраст. Водил грузовик офицер лет сорока, по фамилии Чжан, – низкорослый мужичок с седыми волосами и половиной вставных зубов. Мы его звали техником Чжаном. Он был второй раз женат, вторая жена с дочерью перебралась в Цзинань, где устроилась на работу, а сам он с сыном от первого брака жил в части. Оба, и отец и сын, обожали баскетбол и частенько на баскетбольной площадке бросали мяч в кольцо с какого-то определенного места, а тот, кто проигрывал, должен был с середины площадки довести мяч до кольца, ударяя по нему головой. Когда я только-только приехал, то частенько видел, как техник Чжан заставляет сына на карачках передвигаться по площадке, отбивая мяч. Через год, наоборот, в основном сын заставлял отца отбивать мяч. Кстати, парню дали диковинное имя – Циньбин, то есть «личный охранник», так вот этот Циньбин безо всякого сожаления бил палкой по высоко поднятому заду техника Чжана, приговаривая: «Быстрее давай, быстрее! А то ползешь, как росток фасоли в выгребной яме, который выдает себя за длиннохвостую личинку мухи!»
