— Вы художник? — спросил его Антонио по-итальянски.
— Художник я плохой, больше коллекционер, — ответил Рэй, со своей стороны не имея ни малейшего желания интересоваться, чем занимается Антонио. К тому же Коулмэн уже говорил ему, что Антонио — художник.
— Я рада, что наконец познакомилась с вами, — проговорила Инес. — Я хотела сделать это еще в Риме.
Рэй учтиво улыбнулся, отметив про себя, что ему, в сущности, нечего сказать.
Подошел официант, они сделали заказ, потом Инес спросила у Рэя:
— Вы собираетесь вернуться в Штаты?
— В общем, да, только сначала я еду в Париж. Мне нужно повидаться там кое с кем из художников.
— Моя работа его не интересует, — проворчал Коулмэн, не вынимая изо рта сигары.
— О Эдвард!… — Инес произнесла его имя на французский манер — «Эдуард».
Рэй сделал вид, что не слышит. Он был не в восторге от достижений Коулмэна на поприще поп-арта, хотя на самом деле ему просто никогда не приходило в голову пригласить Коулмэна выставляться в его галерее. Коулмэн теперь считал себя «европейцем» и, насколько было известно Рэю, даже не собирался выставляться в нью-йоркской галерее. Коулмэн бросил работу инженера, когда Пэгги было четыре года, и начал рисовать. За это Рэй как раз уважал его, и именно из-за этого мать Пэгги развелась с Коулмэном, потребовав оставить дочь ей. (Впрочем, не исключено, что в этой истории участвовала и другая женщина.) После этого не прошло и года, как мать Пэгги разбилась в автомобильной катастрофе. Коулмэн, проживавший тогда в Париже, узнал, что отныне становится опекуном дочери и что его бывшая супруга, женщина весьма и весьма богатая, оставила Пэгги состояние, которого Коулмэн не имел права касаться и которое должно было пойти на образование дочери и обеспечить ей вполне приличный доход по достижении двадцати одного года. Обо всем этом рассказала Рэю сама Пэгги. Двадцать один год ей исполнился, когда она уже была замужем за ним, и целых четыре месяца она с удовольствием распоряжалась своими деньгами. По ее словам, они не могли перейти к отцу или к кому бы то ни было другому, а в случае ее смерти должны были достаться ее американской тетушке.
— Вы собираетесь открыть в Нью-Йорке галерею? — спросила Инес.
— Да. Но у моего партнера Брюса Мэйна пока проблемы с помещением. Мы пытаемся разрешить их. — Рэю совсем не хотелось говорить, но он сделал над собой усилие. — Это отнюдь не новая идея. Мы с Пэгги собирались… — Он бросил небрежный взгляд на Коулмэна, заметив, как внимательно прищурились его маленькие глазки. — Мы собирались пожить годик на Мальорке, а потом переехать в Нью-Йорк.
— Вы прожили там чуть больше года, — заметил Коулмэн.
— Пэгги захотела остаться.
Коулмэн пожал плечами, словно желая показать, что не верит, будто желание Пэгги могло иметь какое-то значение.
— А здесь, в Венеции, вы тоже ищете, с кем можно было бы сотрудничать? — поинтересовалась Инес.
Рэй был благодарен ей за то, что она умела поддержать беседу.
— Нет, — ответил он.
Им принесли еду. Рэй заказал каннеллони — мясо имело совсем отвратительный вид, а каннеллони — всего лишь непривлекательный. Зато Коулмэн ел с аппетитом.
— Ну и о чем ты хотел поговорить? — спросил он Рэя, наливая из графина вино сначала себе, потом Рэю.
— Может, еще увидимся завтра? — проговорил Рэй.
Антонио внимательно слушал каждое их слово. Поначалу Рэй решил не обращать на него внимания, но ему вдруг пришло в голову, что Антонио может быть в сговоре с Коулмэном и согласится помочь Коулмэну избавиться от Рэя за небольшое вознаграждение. Рэй внимательно посмотрел в блестящие черные глаза Антонио, на его серьезные, еще юношеские губы, которые лоснились от оливкового масла. Коулмэн, переключившийся на беседу с Инес, так и не ответил ему на предложение встретиться завтра.
— Ты где остановился? — спросил Коулмэн Рэя.
— В «Пенсионе Сегузо».
— Это где?
— Возле «Академии».
В дальнем углу за большим столом веселилась шумная мужская компания. Рэй наклонился к Коулмэну и спросил в упор:
— Завтра у вас найдется время, чтобы встретиться со мной?
— Насчет завтра я не уверен, — проговорил Коулмэн, энергично пережевывая еду и не глядя на Рэя. — У нас здесь друзья, сегодня вечером мы с ними встречаемся. — Коулмэн бросил взгляд в сторону двери, потом на часы. — Инес, в котором часу мы договорились?
— В половине десятого, — ответила та. — Они ведь привыкли ужинать рано.
Рэй проклял себя за то, что согласился прийти. Обстоятельства складывались так, что ему ничего не оставалось, как быть вежливым и постараться как можно раньше уйти. Но, как назло, ему совершенно ничего не приходило в голову — ничего, чтобы поддержать вежливую беседу с Инес.
Время тянулось ужасающе медленно. Антонио с восторгом рассказывал Инес и Коулмэну о скачках в Риме. Слушать это было невыносимо.
Потом Коулмэн вдруг встал, уронив салфетку:
— А вот и они! Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.
К столику приблизились мужчина и женщина, Рэй с трудом попытался сосредоточить на них внимание.
— Привет, Лаура! А ты, Фрэнсис, как поживаешь? — приветствовал их Коулмэн. — Познакомьтесь, это — мистер и миссис Смит-Питерс, а это — мой бывший зять Рэй Гаррет.
Столь грубо представленный, Рэй поднялся и учтиво поздоровался, потом нашел и принес два свободных стула. Знакомым Коулмэна было за пятьдесят, и они выглядели как обычная американская чета, располагающая деньгами.
— О, спасибо, мы уже ужинали, — сказала Лаура Смит-Питерс, садясь за стол. — Мы, как все американцы, любим ужинать около восьми, — пояснила она, обращаясь к Инес.
У нее были рыжеватые волосы, а голос слишком высокий и чуточку гнусавый. По тому, как она произносила «р», Рэй догадался, что родом она, скорее всего, из Висконсина или Индианы.
— Мы проживаем в «Монако» на полупансионе, поэтому и отужинали сегодня там, так как на ленч выезжали в город, — с шутливой дотошностью объяснила миссис Смит-Питерс, обратив свое худое, птичье личико к Инес.
Рэй почувствовал, что миссис Смит-Питерс, вне всякого сомнения, собирается завести с ним разговор о Пэгги, и приготовился.
— Мы поистине с глубоким прискорбием узнали о постигшей вас трагедии, — сказала она. — Мы знали Пэгги, когда ей было восемнадцать. Правда, не слишком хорошо — ведь она тогда училась в школе. Такая милая девочка!
Рэй кивнул.
— Мы из Милуоки. То есть я, а мой муж — калифорниец, но мы почти всю жизнь прожили в Милуоки, за исключением последнего года. А вы откуда?
— Из Сент-Луиса, — ответил Рэй.
Коулмэн заказал еще вина и бокалы для Смит-Питерсов. Но миссис Смит-Питерс от вина отказалась, согласившись, по настоянию Коулмэна, выпить чашку чаю.
— Чем вы занимаетесь? — спросил Рэй у мистера Смит-Питерса, догадываясь, что за вопросом сейчас же последует ответ.
— Производством спортивного снаряжения, — с готовностью ответил тот и пояснил: — Мячи для гольфа, теннисные ракетки, снаряжение для подводного плавания. Мои партнеры сейчас ведут дело, а мне доктор настоятельно рекомендовал длительный отдых — год назад со мной случился сердечный приступ. Вот мы и ломаем теперь себе шеи, взбираясь на три лестничных пролета у себя дома во Флоренции, а сейчас вот носимся целый день пешком по Венеции.
— Дорогой, да когда это мы носились пешком? — возразила его супруга.
Рэй заметил, что мистер Смит-Питерс человек, судя по всему, активный и не любит долго оставаться на одном месте. Рэй с трудом мог представить этого солидного седовласого мужчину молодым, зато с легкостью представил молодой его жену, голубоглазую бойкую дамочку ирландского типа. Лицо мистера Смит-Питерса напоминало Рэю физиономии бывших бейсбольных знаменитостей, какие ему частенько приходилось видеть на страницах американских журналов, которые он никогда не удосуживался прочитать, — сухощавое, с ястребиным носом и неизменной улыбкой. Рэй не отважился поинтересоваться, занимался ли сам мистер Смит-Питерс каким-нибудь видом спорта до того, как начал свой околоспортивный бизнес. Он не сомневался, что услышит в ответ что-нибудь о гольфе или бейсболе.
Рэй чувствовал на себе пристальный взгляд миссис Смит-Питерс, старательно пытавшейся уловить в его облике какие-нибудь признаки неизбывного горя или, напротив, жестокости и холодности, которые стали причиной, толкнувшей Пэгги на самоубийство. Рэй не знал, что рассказывал о нем Коулмэн, но уж наверняка что-нибудь не слишком благоприятное. Во всяком случае, о том, что у него водятся деньги, Коулмэн, вне всякого сомнения, упомянул пусть и со слабым, но заметным презрением. Впрочем, и у самого Коулмэна был отличный нюх на деньги, если судить по его жене и по женщине, с которой он был сейчас. Вот и Смит-Питерсы были типичными людьми, с которыми Коулмэн всегда старался поддерживать отношения из практических соображений. Сами они, скорее всего, не имели отношения к искусству, зато Коулмэн мог впаять им одну из своих картин. Коулмэн вполне мог пригласить женщину, с которой задумал закрутить роман, на вечеринку, устраиваемую такими людьми, как Смит-Питерсы, и тем самым произвести на нее впечатление. Пэгги, несмотря на весь свой первобытный страх перед отцом и уважение к нему, презирала в нем это лицемерие и склонность использовать людей в своих целях.
