Собранная информация внушала некоторые надежды. Далеко не все из его прежних товарищей и подружек по комсомольским оргиям обзавелись семьями. Вот, например, Наташка Белкина холостая… Какая была красавица: худенькая, маленькая, верткая — воплощенный секс!
Сейчас она работала на загнивающем, дышащем на ладан питерском телевидении, но это ничего не значило. Питерские журналисты кардинально отличаются от своих столичных товарищей по цеху: они не такие подлые и продажные. Может быть, просто бедные, настоящих денег не нюхали? Вкуса их не ощутили? Во всяком случае, Маликов не боялся показаться перед Наташкой во всей красе.
Он позвонил ей из Москвы, выслушал негодующий («Подонок, не звонишь, зазнался в столице, забыл старых друзей!»), восторженный («Игорек, приедешь, правда, увидимся? Ты мой сладкий!») и очень многообещающий («Ну, если не побрезгуешь в гости зайти, может, и прощу тебя, так и быть…») Наташкин монолог, договорился о встрече и повесил трубку с ощущением, что предстоящий визит в Питер начинает складываться.
Одной Наташкой Маликов не собирался ограничиваться. Слишком он соскучился по Питеру, слишком сильны были ассоциации, которые вызывал в нем город его молодости, город легких и крупных успехов, город, где как по маслу катилась его юность и практически сложился фундамент, ставший основанием всей маликовской карьеры.
Главное дело, ради которого он туда ехал, презрев московскую суету и, казалось бы, совершенно неотложные мероприятия, самое главное дело — встреча с Боровиковым и окончательное решение вопроса о финансировании нового депутатского блока, организатором которого, разумеется, выступал Маликов. А Боровиков в телефонном разговоре намекнул ему, и довольно прозрачно, о том, что у него есть сейчас возможность развлечь московского гостя не хуже, чем в столице развлекают, что у него теперь целое «агентство оздоровительных услуг», причем самого широкого профиля.
Но сегодня до «агентства» дело не дошло. Сегодня Маликов полдня просидел в офисе Артема Виленовича на Васильевском острове, обсуждая проблемы финансовые. Здесь же и отобедали — ни Маликов, ни Боровиков не хотели афишировать свою встречу. Дело, которым они занимались, было не для посторонних ушей. Конечно, кое-какие слухи о том, что Маликов встречался в Питере с Артемом Виленовичем, наверняка, просочатся, но они должны остаться только слухами, от которых Маликов всегда мог откреститься — мало ли что болтают об известных людях, к этому уже давно пора всем привыкнуть.
Действительно, репутация Артема Виленовича Боровикова, носившего в миру кличку Гриб, представлялась далеко не безупречной. И молодой демократ, народный любимец, спортсмен и обаяшка Маликов по всем законам добра и зла не должен был иметь никаких общих дел с мафиози — с уголовным прошлым столь явным, что и о характере нынешних его занятий ни у кого не возникало ни малейших сомнений.
Разговор не стал для Маликова утомительным — скорее наоборот, речь ведь шла о суммах, которые он должен был получить от Боровикова. Империя Гриба была крайне заинтересована в поддержке нового депутатского блока. Но времени эти беседы заняли много, и Игорь Андреевич в сопровождении охраны, предоставленной гостеприимным хозяином, вышел из офиса, когда на улице уже стемнело.
По сотовому он позвонил Наташке, с которой договорился еще утром (что приедет на ужин со всеми вытекающими из него последствиями).
— Ну ты и гад! — крикнула Наташка. — Я тебя полдня уже жду! Деловой какой, понимаешь!
— Да я же говорил, Натуль, что к ужину приеду, — устало оправдывался Маликов, уже предвкушая безумную, а главное, совершенно свободную ночь. Свободную в широком смысле этого слова — когда голова не занята тем, во сколько завтра вставать, куда ехать, что говорить и как себя вести. На следующие два дня он был абсолютно свободен: такое в его московской жизни бывало не часто! «Чтобы стоять на месте, надо очень быстро бежать», — он любил вспоминать эту американскую поговорку.
А стоять на месте Игорь Андреевич не собирался — он намеревался двигаться вперед, и поэтому нужно было шустрить так, что только успевай поворачиваться.
— К ужину? — не унималась Наташка. — К ужину! Сколько времени-то сейчас ты хоть знаешь?
— А? Времени? Ну, девять… А что? Поздно? Ты так рано спать ложишься, Натуля?! Я тебя не узнаю…
— Это ты у себя там привык к ночной жизни… У нас ведь тут провинция, — ехидно отвечала Белкина. — У нас так не принято. Если к девушке собираешься, будь любезен вовремя…
— А мы что — на время договаривались? Что-то я не помню.
— Ладно, короче, ты где там?
— Недалеко.
— Конспиратор хренов!
Маликов улыбнулся. В Москве с ним никто так не разговаривал. Оскорбляли — да, оно, конечно, куда же без этого. По чтобы вот так — с любовью в голосе, по-женски зазывно, провокационно… Игорь Андреевич почувствовал давно не испытываемое им удовольствие, волнующее и какое-то домашнее. А ведь и в самом деле — он сейчас дома. И никакой больше работы! Все оставшееся время в Питере он будет только отдыхать.
Черный «Мерседес», предоставленный ему Грибом и похожий на известный ленинский броневик джип («Лэндкрузер») стояли возле входа в грибовский офис. Навстречу Маликову шагнул шофер джипа, высокий, широкоплечий парень в просторном пальто, под которым запросто можно было спрятать не только какой-нибудь «узи», но и обрез двустволки и «АКМ».
— …Ладно, Натуль, я сейчас буду. Купить что-нибудь?
— Ничего не надо. Все есть. Давай быстрее, биг-босс.
— Целую…
Маликов отключил трубку и поднял глаза на охранника-шофера.
— Куда? — спросил парень.
— Знаешь… Э-э… Витя? — вежливо спросил Маликов, нетвердо помня имя своего питерского телохранителя.
— Да.
— Витя, вы сегодня свободны. Я сам. Ключи…
Витя предупредительно протянул Маликову ключи от «Мерседеса».
— И ребят отпусти. Здесь рядом.
— Дорогу знаете?
— Я же питерский! — улыбнулся Маликов. — Да здесь и в самом деле недалеко.
— Все понял. Завтра…
— Я позвоню, если понадобитесь.
Номер мобильного телефона Вити был записан в ежедневнике Игоря Андреевича — с этого началась сегодняшняя беседа с Грибом.
— У нас город стал неспокойный, сказал ему Боровиков. — Лучше, если мои парни с тобой постоянно будут.
Однако после Москвы Маликову казалось, что здесь ему никто и ничто не может угрожать. «Дома и стены помогают, — подумал он еще тогда, когда встретивший его «мерс» мчался по Московскому проспекту. — Не знают они, что это значит — неспокойный город…»
На самом деле заставила его отказаться от охраны въевшаяся в кровь привычка никому не доверять на сто процентов. Он, конечно, понимал, что в Нигере, так же, как и в Москве, вечерами гулять небезопасно. Даже на «мерсе». Особенно, если ты лицо значительное, да еще из Москвы. Он просто не хотел «засвечивать» Наташкину квартиру… Ведь ясно: этот Витя немедленно и подробно отчитается перед Грибом, а тот мигом «пробьет» адрес, выяснит, кто там живет, и будет потом долго гадать, зачем туда поехал Маликов. И окажется Наташка в списке лиц, находящихся с ним в тесном контакте. И, случись что, ее потянут. Да и вообще, мало ли как может жизнь повернуться? Нет, пока есть возможность, лучше оставить для себя несколько «чистых», никому не известных адресов, где можно отсидеться, «залечь на дно» хотя бы на несколько дней, пусть даже не прячась от опасности, а просто — чтобы отдохнуть, чтобы никто не доставал.
— Все, Витя, до завтра, — простился Маликов с топтавшимся на месте охранником.
А… Ага. Всего доброго.
Маликов сел в машину и поехал на Грибоедова, где жила Наташка и тогда, когда они были студентами. В то время — с родителями, ныне, как выяснилось, покойными.
«Дождалась, — думал он, проезжая по Дворцовой площади. — Всегда хотела жить одна. Вот и посмотрим, как она управляется».
Сколько он помнил Наташку, она никогда не занималась домашним хозяйством. Ее комната вечно была не прибрана, пепельницы — не вытряхнуты. Когда родителей не бывало дома, то еду гостям приходилось приносить с собой: Белкина готовить либо очень не любила, либо просто не умела.
Но все ее «минусы» искупались с лихвой — общительностью, быстрым и светлым умом, веселой парадоксальностью суждений и немыслимой, сводящей с ума сексуальностью.
«Словно вымер город… — Машина Игоря Андреевича миновала Театральную площадь, где еще топтались на остановке автобуса несколько человек, и свернула к каналу Грибоедова, в темноту, показавшуюся привыкшему к московской толкотне и уличному оживлению Маликову просто странной. — Черт, это же центр города… А пусто, как будто в деревне глухой. Действительно, здесь они что — с наступлением темноты все по домам расползаются?..»
