Самолет начал снижаться. Земля становилась ближе, но нисколько не привлекательнее: те же скалы, ущелья, ни единого кустика.
Приземлились мы па аэродроме близ маленького, неуютного городка Хами. Нас отвели в гостиницу, сказали, что здесь придется подождать до утра. В холодном помещении царил полумрак: в окнах вместо стекол оказалась промасленная бумага. Когда глаза привыкли к сумраку — мы разглядели, что кровати застланы настолько грязными простынями, что у мало — мальски заботливой хозяйки половики бывают чище.
Алексей Сергеевич подозвал мальчика, прислуживающего в гостинице, и, указав на кровати, попросил заменить постельное белье. Мальчик (бой) кивнул головой и куда‑то убежал.
…Полет был утомительным. Наскоро приготовив ужин из продуктов, предусмотрительно захваченных с собой, мы поели и, не раздеваясь, легли спать. Проснулся я от крикливых возгласов за окном. Мне показалось, там кто‑то ссорится. Отогнув угол промасленной бумаги, я увидел трех мужчин. Никто из них драчливых побуждений не выказывал. Позже мы убедились, что громкий, крикливый разговор — обычен для китайцев, и не стали обращать на это внимания.
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ ХУАНХЭ
В Ланьчжоу (провинция Ганьсу) у нас высвободилось время для осмотра города. Как раз здесь проходила Великая Китайская стена. В том, что она действительно великая, мы убедились собственными глазами. Ширина ее такова, что по ней могла бы свободно промчаться тройка лошадей. Какой же титанический труд пришлось затратить китайскому народу, чтобы возвести такое мощное сооружение и обезопасить себя от нападений врагов! Теперь эта стена, конечно, потеряла свое военное значение и представляет интерес лишь как исторический памятник.
В Ланьчжоу стена проходит по крутому обрывистому берегу Хуанхэ. В сочетании с этой естественной преградой она выглядела в давние времена неприступной крепостью. С высоты ее мы долго любовались открывшейся перед нами панорамой. На противоположном берегу раскинулись рисовые поля. По реке плыли плоты, оригинально сделанные из бараньих шкур, надутых воздухом. Вода под ними отливала желтизной. Хуанхэ — река мощная и своенравная. Она часто прорывает оградительные дамбы и приносит людям большие бедствия.
На аэродроме в Ланьчжоу мне довелось познакомиться с начальником базы полковником Владимиром Михайловичем Акимовым. Эта база служила своего рода транзитным пунктом, через который из Советского Союза в Китай перебрасывались летчики — добровольцы, военная техника, снаряжение и другие грузы. Существовали два маршрута. Один через Сиань и Ханькоу вел в центральные районы страны, другой — через горы в 8–ю Национально — революционную армию Чжу Дэ.
Дел у Акимова было немало, и все‑таки он хорошо справлялся со своими обязанностями. В Китае он находился с 1925 года, участвовал в гражданской войне. За героизм, проявленный в боях, Советское правительство наградило его в 1927 году орденом Красного Знамени. Акимов свободно владел китайским языком и хорошо знал местные обычаи.
Начальник базы обеспечил нас всем необходимым на дальнейший путь, но меня, человека, впервые попавшего в Китай, интересовало многое другое. Ведь здесь нам предстояло жить и работать. А Акимов хорошо знал эту страну, побывал во многих городах, встречался с некоторыми руководящими деятелями.
Много интересного начальник базы рассказал, в частности, о Чан Кай — ши и его жене, о продажности правящей клики. Он одобрительно отозвался о действиях 8–й Национально — революционной армии, которой командовал Чжу Дэ, разъяснил, какие взаимоотношения сложились в данный момент между Коммунистической партией и гоминданом.
Пора уже было уходить, но Акимов продолжал говорить. Чувствовалось, что его очень обрадовала встреча с соотечественником.
— Да, я же не сказал вам самого главного, — вдруг вспомнил при расставании Владимир Михайлович. — Вь! о Курдюмове слышали?
— Слышал. Вы имеете в виду командира эскадрильи?
— Совершенно точно. Так он погиб.
— Как погиб? — вырвалось у меня. — В бою?
— В том‑то и дело, что нет. При посадке сгорел вместе с самолетом.
Это сообщение сильно встревожило меня. Курдюмов был опытным командиром. Не случайно ему доверили возглавить первую группу советских летчиков — добровольцев, направлявшихся в Китай.
— Как же это случилось? — спросил я у Акимова.
— На китайской трассе, — ответил Акимов, — аэродромы находятся на значительном расстоянии друг от друга. Поэтому сбор группы после взлета нужно производить очень быстро, а садиться обычно с ходу. Иначе может не хватить горючего. Как опытный летчик, Курдюмов предусмотрел это. Но другого он не учел — меньшей плотности воздуха на тех аэродромах, которые расположены высоко в горах. Привычная посадочная скорость здесь оказывается высокой. К тому же было темно. Самолет выкатился за пределы полосы, перевернулся и сгорел.
«Какая нелепость, — подумал я. — Долететь от Брянска до Китая, преодолеть столько трудностей и вдруг погибнуть, не вступив в бой?!»
Да и остальных летчиков эта трагедия, видимо, травмировала морально. Надо было поскорее с ними увидеться.
На следующее утро наша группа вылетела на двух самолетах СБ: на одном — мы с Рычаговым, на другом — Благовещенский и Смирнов. Приземлились на аэродроме в Наньчане, где базировалась эскадрилья наших истребителей.
Обстановка там оказалась невеселой. Летчики ходили мрачные, злые. Как раз в тот день их серьезно потрепали японцы. Два человека погибли. Сказывалось отсутствие командира. Воздушные бои без него проходили вяло, неорганизованно. Летчики, не имея боевого опыта, действовали как кому вздумается…
Заместителем командира эскадрильи являлся Сизов. Но в той тяжелой обстановке он не захотел брать на себя всю полноту ответственности, категорически отказывался от командования.
Люди в этом подразделении Подобрались хорошие. Селезнев, Панюшкин, Демидов, Пунтус, Ремизов, Жукоцкий, Казаченко, Конев, Панин, Вешкин — вот первые советские бойцы, пришедшие на помощь китайскому народу. Они прибыли сюда добровольно, все, как один, горели желанием драться с японскими захватчиками. Но после нелепой смерти командира эскадрильи многие из них приуныли. Тяготило летчиков и то, что им все время приходилось воевать с численно превосходящим противником. Одному советскому истребителю противостояло, как правило, пять — семь японских.
Вражеская авиация производила налеты на Нанкин по нескольку раз в день. В них участвовало иногда по сто н более самолетов. Постоянное боевое напряжение изматывало летчиков.
Душевный надлом — явление опасное. Нужно было как можно быстрее изменить настроение людей, укрепить у них веру в свои силы.
Вечером мы собрали всех летчиков в столовой. Сели они за столы и понуро опустили головы. Ни шуток, ни смеха. Видимо, ожидали, что прибывшее начальство учинит сейчас разнос. Но этого не случилось.
Коротко сказав о себе, Рычагов представил Благовещенского и меня. Смотрю: летчики один за другим начали поднимать головы, в глазах появились огоньки. Большинство авиаторов по газетным статьям хорошо знали Павла Васильевича Рычагова, и, конечно же, каждому лестно было видеть его рядом с собой. Это ободрило людей.
— Говорят, у вас тут на первых порах не все гладко получалось, — намекнул Рычагов на недавнее поражение в воздушном бою с японцами. — Вешать нос не стоит. На войне всякое бывает. Меня над Мадридом однажды так рубанули, что до сих пор помню…
Вижу, начало положено, душевный контакт с людьми устанавливается. Можно вступать в разговор и мне.
— Герой испанских боев майор Рычагов, — представил я Павла Васильевича, — назначен командующим советской авиацией в Китае. Товарищу Благовещенскому приказано командовать группой истребителей, а мне — вступить в должность военного комиссара. Теперь давайте откровенно побеседуем. Что у вас тут делается, чем вы занимаетесь, как деретесь с японцами?
Выступать начали как бы нехотя. Потом разоткровенничались. Вспоминали удачные и неудачные вылеты, вскрывали причины недостатков в боевой работе, вносили дельные предложения, выстраданные в первых неравных боях с врагом.
— Пулеметы у нас неплохие, — сказал летчик Паша Панин. — Надо бы только централизовать управление огнем.
— Может быть, оружейникам дать задание, — предложил Рычагов. — Но работать они должны под руководством опытного летчика.
Из‑за переднего стола поднялся кряжистый, с окладистой бородой пилот. Размаха его плеч, пожалуй, хватило бы на двоих — до того здоров! Разгладив бороду, он сказал:
— Подмогу бы нам…
— Как ваша фамилия? — поинтересовался Рычагов.
— Пунтус, — ответил летчик и добавил: — Иван Пунтус.
