Донадьё оделся не быстрее и не медленней, чем в другие дни, съел принесённый ему на подносе первый завтрак и, наконец, поднялся на палубу в тот момент, когда на пароход садились пассажиры первого класса.
Их было совсем мало: одна семья. Но семья роскошная. Муж, несмотря на свой деликатный и застенчивый вид, был, вероятно, важной персоной на железной дороге Конго — Океан. Его жена была одета так элегантно, словно приехала в какой-нибудь из европейских городов. У неё была девочка семи лет, уже кокетливая, за которой по пятам ходила английская гувернантка.
Проходя мимо, помощник капитана по пассажирской части, который суетился вокруг вновь прибывших, успел подмигнуть доктору. Неужели он уже имел в виду новую пассажирку?
Трап убрали. Лодки быстро удалялись по направлению к плоскому, как лагуна, берегу, в то время как триста аннамитов спокойно, без любопытства устраивались на переднем полубаке. Большинство из них были одеты в короткие штаны и простую рубашку цвета хаки; у некоторых на голове был плетённый из прутьев шлем, другие же подставляли солнцу свои жёсткие чёрные волосы. подстриженные ёжиком. Несколько человек, голые до пояса, мылись у колонки на палубе, а пассажиры-негры скучились в углу и смотрели на них с недоверием или презрением.
В самом конце мостика Донадьё встретил Гюре, который прогуливался в одиночестве.
— Вам лучше? — спросил доктор.
— С тех пор, как прекратилась качка! — ответил тот агрессивным тоном, не глядя на доктора.
— Я посоветовал вашей жене выходить на воздух.
— Сегодня утром она долго гуляла.
— В котором часу?
— В шесть.
Донадьё представил её одну на пустынной палубе, на заре.
— В открытом море ещё не прекратилась зыбь; — сказал Гюре.
Если внимательно посмотреть на него, то можно было заметить, что лицо у него детское, несмотря на морщины на лбу, и выражение, в сущности, совершенно простодушное. В общем, это был ещё мальчишка, которого осаждали заботы взрослого мужчины, мужа, отца семейства.
— К сожалению, против морской болезни не существует действенных средств, — сказал Донадьё. Передайте вашей жене, что я сейчас приду посмотреть малыша.
Теплоход снова двигался. Врач прошёл в лазарет, приказал, чтобы начинали пропускать китайцев, и провёл два скучных часа, осматривая их, одного за другим, вместе с Матиасом. Китайцы ждали, стоя гуськом перед, дверью. Уже проходя в неё, они раздевались, высовывали язык, протягивали левую руку. С тех пор как они уехали из своей деревни, им пришлось раз сто выполнять одни и те же формальности.
В какой-то момент у Донадьё возникало ощущение, что происходит нечто необычное. Он не смог бы сказать, что именно. Может быть, жёлтые на этот раз не такие бесстрастно-равнодушные, как всегда?
— Ты ничего не замечаешь, Матиас?
— Нет, мсье доктор.
— Ты делал перекличку? Они все отзывались?
— Да, все по списку.
И всё-таки у доктора оставалось подозрение. Стоя посреди переднего полубака, он наблюдал за жёлтыми, которые кишели вокруг него, спускались в отведённый им трюм за котелками и жестяными кружками, снова становились в очередь у дверей кухни.
И только спустя полчаса один из матросов объяснил загадку. Спустившись в трюм, он нашёл двух китайцев, которые лежали за грудой одеял и горой котелков. У обоих был сильный жар.
Донадьё выслушал их, смерил им температуру и понял: они тяжело больны и не явились на осмотр. Двое из их товарищей, несомненно, прошли по два раза, чтобы общее число не уменьшилось.
Теперь эти больные китайцы боялись не только врача, но и болезни, а ещё больше того, что их отделят от других. Донадьё действительно велел перенести их в каюты третьего класса.
Когда доктор вышел на прогулочную палубу, только что прозвучал первый удар гонга, оповещая о том, что готов завтрак. На террасе бара было довольно весело, потому что все пили аперитив. Гюре тоже был там, он одиноко сидел в углу. Сумасшедший в шинели цвета хаки переходил от столика к столику, иногда указывая пальцем на чьё-нибудь лицо, бормотал слова, казалось, бессмысленные.
Кто-то из пассажиров встал: это был Лашо.
— Выпьете рюмочку со мной, доктор?
Донадьё не мог отказаться. Он сел. Лашо наблюдал за доктором с недоверием, которое, казалось, никогда его не покидало. За соседним столом мадам Бассо сидела между двумя лейтенантами, но она старалась не проявлять излишней весёлости или фамильярности.
— Что вы будете пить?
— Рюмку портвейна.
Слишком пристальный взгляд Лашо стеснял доктора. Колонизатор подождал, пока не подали вина, и, когда бармен отошёл, спросил:
— Скажите, доктор, вы нашли, что санитарное состояние аннамитов удовлетворительно?
На борту корабля новости распространяются быстро, причём невозможно угадать, кто их передаёт.
— Но… по-видимому…
— Вы не заметили ничего ненормального? Правда, вы, может быть, не замечаете и того, что теплоход даёт крен?
— Это зависит от балласта и…
— Простите! Вы забываете, что вчера судно кренилось на правый борт, а сегодня мы наклонились на левый…
Так оно и было. И доктор действительно не обратил внимания на крен. Даже и теперь это не слишком его волновало.
— Вы понимаете, в чём тут дело?
— Пришлось взять груз в Пуэнт-Нуаре…
— Ничего подобного. На борт приняли пассажиров, но не брали никакого груза. Так что же тогда?
— Что? Не знаю.
— Ну хорошо! Тогда я скажу вам, в чём дело. В конце концов, может быть, от вас тоже скрывают. В течение одного только этого рейса «Аквитания» два раза натолкнулась на дно: в первый раз при выходе из Дакара, во второй — пересекая «котёл». В первый раз пострадал приводной вал.
Помощник капитана покинул офицеров и жену сумасшедшего, чтобы перейти за стол новых пассажиров, севших на пароход в Пуэнт-Нуаре. Он догадывался о содержании разговора Лашо с доктором и прислушался.
— Я совершал этот рейс уже больше тридцати раз. Я умею различать звук насосов в трюме. Этой ночью они работали не переставая.
— Вы думаете, что корабль дал течь?
— Я в этом уверен. Но зато, чего нам не будет хватать, это пресной воды. Один из балластов пробит. Пойдите-ка к себе в каюту и попробуйте вымыть руки!
— Не понимаю.
— Ручаюсь, что вам не удастся сделать этого, потому что пресная вода закрыта и отныне мы сможем пользоваться ею только четыре часа в день. Я сейчас был на мостике и слышал приказания капитана.
Гюре тоже прислушивался к их разговору, но с того места, где он сидел, ему не удалось уловить всё.
— Теперь я ещё раз спрашиваю вас, считаете ли вы санитарное состояние жёлтых, всех жёлтых, удовлетворительным?
Доктор смутился. Лашо был такой человек, который после каждого путешествия предъявлял претензии к пароходной компании и не платил персоналу чаевых под тем предлогом, что его плохо обслуживают.
— Есть только два случая дизентерии.
— Вы признаётесь?
— Вам так же хорошо известно, как и мне, что это бывает часто.
— Но я достаточно старый африканец, чтобы знать, что иногда эта дизентерия заслуживает другого названия!
Доктор невольно пожал плечами.
— Уверяю вас…
Он не лгал. Конечно, случалось, что аннамиты, посаженные на пароход в Пуэнт-Нуаре, в дороге умирали от болезни, похожей на жёлтую лихорадку. Но, по чистой совести, на этот раз он не обнаружил её симптомов.
— Вы ошибаетесь, мсье Лашо.
— Хорошо, если бы так!
Прошёл стюард, во второй раз ударяя в гонг, и пассажиры один за другим поднялись и направились в каюты, чтобы освежиться, прежде чем сесть за стол.
Закрывать воду в этот момент было ошибкой. Отовсюду послышались звонки, и уборщикам пришлось ходить из каюты в каюту и объяснять, что пресной воды не будет до вечера.
Сидевшие за столом пассажиры начали беспокоиться, задавать вопросы. Они были ещё не испуганные, но уже слегка встревоженные.
Помощник капитана переменил место и сидел теперь с «новыми», с семьёй Дассонвиль, рядом со столом капитана.
Это был единственный стол, за которым сидела изящно одетая женщина. Мадам Дассонвиль уже успела переменить туалет. Несмотря на жару, она оделась так, словно собиралась в ресторан какого-нибудь фешенебельного пляжа.
Её мужу, главному инженеру железной дороги Конго — Океан, было всего тридцать лет. Он, конечно, с успехом окончил Политехнический институт в Париже. Ничто окружающее его не интересовало. Он ел медленно, погруженный в свои мысли, в то время как его жена начала флиртовать с молодым Невилем.
Лашо ворчал. Капитан отвечал ему односложно, смотрел в другую сторону и поглаживал бороду своими холёными пальцами.
Донадьё сам спросил главного механика, сидевшего напротив него:
— Это правда, что у нас течь?
— Совсем небольшая.
