Эро (насмешливо). А вы и не знали?
Дантон. Все это одно иезуитство! Он порочнее других. Если человек скрывает, что он любит наслаждения, значит, это человек безнравственный.
Филиппо. Возможно. Но если Робеспьер действительно любит наслаждения, то он ловко это скрывает. И он прав, Дантон. А ты, ты действуешь слишком открыто. За одну веселую ночь в Пале-Рояле ты готов поставить на карту все, в чем ты преуспел.
Дантон. Всякому преуспеянию я предпочитаю успех у женщин.
Филиппо. Этим ты и губишь свое доброе имя. Общественное мнение следит за каждым твоим шагом. Что скажут потомки, когда станет известно, что Дантон накануне решительной битвы за судьбу государства думал только о наслаждениях?
Дантон. Общественное мнение — это потаскушка, доброе имя не стоит плевка, потомство — зловонная свалка.
Филиппо А добродетель, Дантон?
Дантон. Поди спроси у моей жены, довольна ли она моей добродетелью.
Филиппо. Ты сам не знаешь, что говоришь. Тебе просто нравится клеветать на себя, ты играешь на руку своим врагам.
Вестерман (долго сдерживался и теперь, наконец, прорывается). Все вы болтуны и хвастливые краснобаи. Одни похваляются своими добродетелями, другие — пороками. Вы только и умеете разглагольствовать. Ваш город — гнездо адвокатов и прокуроров. Враг угрожает нам. Дантон, ты идешь на приступ? Да или нет?
Дантон. Оставьте меня! Ради спасения Республики я пожертвовал своей жизнью и душевным покоем, а она не стоит того, чтобы я посвятил ей хотя бы час. Довольно! Дантон купил себе право пожить наконец для себя.
Камилл. Дантон не купил себе права быть Сийесом.
Дантон. Что я вам, кривоглазая лошадь, обреченная вертеть жернов, пока не сдохнет?
Камилл. Ты вступил на путь, где что ни шаг, то бездна. Отступать теперь уже некуда. Можно идти только вперед. Враг гонится за тобой по пятам, вот он, ты чувствуешь на себе его дыхание. Если остановишься, он сбросит тебя в бездну. Он уже замахнулся и рассчитывает удар.
Дантон. Я только обернусь и покажу им мою морду, и это их сразит наповал.
Вестерман. Ну так обернись. Чего ты ждешь?
Дантон. Не сейчас.
Филиппо Твои враги возбуждены. Билло-Варенн брызгает на тебя бешеной слюной. Вадье издевается и пророчит тебе скорую гибель. В Париже прошел даже слух, что ты арестован.
Дантон (пожимая плечами). Вздор! Не посмеют.
Филиппо. Знаешь, что сказал Вадье? Мне не хотелось повторять его мерзости. Вадье сказал про тебя: «Скоро мы этому быку выпустим внутренности».
Дантон (громовым голосом). Так сказал Вадье? Ну так передай, передай этому мерзавцу, что я ему раскрою череп, что я ему выгрызу мозг! Когда моя жизнь будет в опасности, я стану свирепее каннибала! (На губах у него пена.)
Вестерман. Наконец-то!.. Идем!
Дантон. Куда?
Вестерман. Выступать в клубах, поднимать народ, сбрасывать комитеты, кончать с Робеспьером.
Дантон. Нет.
Филиппо. Почему?
Дантон. Не сейчас. Сейчас не хочу.
Камилл. Ты губишь себя, Дантон.
Вестерман. Я из себя вон выхожу — все действия честнейших людей Парижа сковывает нерешительность. Видно, здесь в самом воздухе разлита какая-то дьявольская отрава, если даже такие люди, как вы, зная, что им грозит эшафот, сидят сложа руки, чего-то ждут и все еще колеблются, давать противнику бой или бежать. Я больше не могу. Я ухожу от вас. Я буду действовать один. Я пойду к Робеспьеру, которого вы все так боитесь (да, вы его боитесь, хотя и посмеиваетесь над ним: ваш страх и составляет силу этого проходимца). Я скажу ему правду в глаза. Первый раз в жизни он увидит перед собой человека, который ему не поддастся... Я сокрушу этот идол! (Уходит в гневе.)
Филиппо. Я с тобой, Вестерман.
Дантон (хладнокровно, с оттенком презрения). Ничего он не сокрушит. Робеспьер взглянет на него — вот так, и кончено. Бедный малый!
Филиппо Дантон! Дантон! Где ты? Где атлет Революции?
Дантон. Вы трусы. Бояться нечего.
Филиппо Quos vult perdere...[5] (Уходит.)
Эро встает, берет шляпу и направляется к выходу.
Камилл. И ты уходишь, Эро?
Эро. Камилл, ты не создан для борьбы, как ее понимает Вестерман, я в этом уверен. Но в таком случае устранись окончательно. Пусть о тебе забудут. Для чего эти разговоры?
Камилл. Этого требует моя совесть.
Эро (чуть заметно пожимает плечами и целует руку Люсили). Прощайте, Люсиль.
Люсиль. До свиданья.
Эро (с улыбкой). А может быть, прощайте?
Камилл. Куда ты?
Эро. Пойду на улицу Сент-Оноре.
Дантон. Тоже с визитом к Робеспьеру?
Эро. Нет, это моя обычная прогулка: смотрю, как проезжают телеги с осужденными.
Камилл. Я думал, это зрелище тебе неприятно.
Эро. Я учусь умирать.
Уходит. Люсиль провожает его.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дантон, Камилл.
Дантон (смотрит вслед Эро). Бедняга! Он не в себе, упрекает меня в бездеятельности. Ты, Камилл, тоже меня осуждаешь, я вижу по глазам. Ну что ж, мой милый, не стесняйся. Ты считаешь меня подлецом? Ты склонен думать, что Дантон ради чувственных наслаждений готов пожертвовать и друзьями и славой?
Камилл. Дантон, почему ты медлишь?
Дантон. Дети мои, Дантон не скроен по мерке прочих людей. В этой груди пылают вулканические страсти, но они делают со мной не больше того, что я им позволяю. Сердце у меня жадное, мои чувства рычат, как львы, но укротитель сидит вот тут. (Показывает на голову.)
Камилл. Каков же твой замысел?
Дантон. Уберечь отчизну. Любой ценой избавить ее от братоубийственных наших раздоров. Знаешь, отчего гибнет Республика? От недостатка обыкновенных людей. Слишком много умов занято государственными делами. Иметь Мирабо, Бриссо, Верньо, Марата... Дантона... Демулена, Робеспьера — это слишком большая роскошь для одной нации. Кто-нибудь один из этих гениев мог бы привести Свободу к победе. Когда они все вместе, они пожирают друг друга, а Франция вся в крови от их междоусобиц. Я сам принимал в них слишком деятельное участие, хотя, впрочем, совесть моя спокойна: я не начинал схватки ни с одним французом, если меня к тому не вынуждала необходимость самозащиты, даже в пылу сражения я делал все для того, чтобы спасти моих поверженных врагов. И теперь я не стану из личных интересов затевать борьбу с самым крупным деятелем Республики... после меня. Лес поредел вокруг нас, я боюсь обезлюдить Республику. Я знаю Робеспьера: я видел, как он поднимался, как он входил в силу благодаря своему упорству, трудолюбию, преданности своим идеям; одновременно росло и его тщеславие, подчиняя себе Национальное собрание, давя на Францию. Только один человек все еще стоит ему поперек дороги: моя известность не меньше его известности, и его болезненное честолюбие от этого страдает. Должен отдать ему справедливость: несколько раз он пытался заглушить в себе завистливые побуждения. Но неотвратимый ход событий, чувство зависти, которое в нем сильнее рассудка, мои заклятые враги, которые натравливают его на меня, — все это ведет нас обоих к столкновению. Каков бы ни был его исход, Республику это потрясет до основания. Так вот, я первый покажу пример самопожертвования. Пусть его честолюбие больше не боится моей славы! Я долго пил этот терпкий напиток, и у меня от него горечь во рту. Пусть Робеспьер, если хочет, допивает чашу! Я удаляюсь под сень моей палатки. Я еще менее злопамятен, чем Ахилл, — я буду терпеливо ждать, когда Робеспьер протянет мне руку.
Камилл. Если один из вас непременно должен пожертвовать собою, то почему именно ты, а не он?
Дантон (пожимая плечами). Потому что только я на это способен... (после небольшого молчания) и потому что я сильнее его.
Камилл. А все-таки ты ненавидишь Робеспьера.
Дантон. Ненависть чужда моей душе. Я человек не желчный, и не потому чтоб я был добродетелен (я не знаю, что такое добродетель), — такой уж у меня темперамент.
Камилл. А ты не боишься предоставить поле действия врагу?
Дантон. Пустое! Я знаю его, как свои пять пальцев: он способен довести пьесу до четвертого действия, но развязка ему роковым образом не дается.
Камилл. А до тех пор сколько он причинит зла! Твоя мощь — это единственный противовес режиму насилия и фанатического террора. А как же ты поступишь со своими друзьями? Бросишь на произвол судьбы?
