Вестерман (озадачен). Какое место?
Робеспьер. Площадь Революции.
Вестерман (в полном недоумении). Но, гражданин, что же я такого сделал? В чем меня обвиняют?
Робеспьер. Это вам скажут в Комитете общественного спасения.
Вестерман. Я заслужил право знать об этом заранее.
Робеспьер. Спросите вашу совесть.
Вестерман. Мне не в чем себя упрекнуть.
Робеспьер. Жалок тот человек, который перестает слышать укоры совести.
Вестерман (старается держаться спокойно, но голос его дрожит от боли и гнева). Я укоряю себя в одном: зачем я отдал жизнь такому неблагодарному отечеству? Тридцать лет я терплю ради него всевозможные лишения. Десять раз я спасал его от нашествия врагов. Моих заслуг оно не ценило никогда. Слушают первого попавшегося клеветника, который меня оговаривает, придают значение анонимным письмам солдат, которых я наказал за трусость; меня обвиняют, мне грозят, меня понижают по службе; остолопы, чинодралы, прохвосты мною помыкают; я должен подчиняться какому-то Росиньолю, безмозглому ювелиру, который ничего не понимает в военном деле, который известен только тем, что поминутно садится в лужу, все заслуги которого состоят в том, что он вышел из грязи и что ему покровительствуют якобинцы. Клебер, Дюбайе и Марсо — последние спицы в колеснице, а ниортский лавочник командует двумя армиями!
Робеспьер. Республика больше обращает внимание на то, сколь тверды в командире его республиканские убеждения, чем на его военное искусство.
Вестерман. А Республика принимает во внимание неудачи Росиньоля?
Робеспьер. Ответственность за неудачи Росиньоля ложится не на него, а на тех, кто его окружает. Если Клебер, Дюбайе и Вестерман так гордятся своими способностями, почему же они не помогают начальнику, которого им дала Нация?
Вестерман. Так вы хотите отнять у нас нашу славу?
Робеспьер. Да.
Вестерман. Признайтесь: наша военная слава вас пугает, вы хотите, чтобы она померкла?
Робеспьер. Да.
Вестерман (запальчиво). Она задевает честолюбие адвокатов?
Робеспьер. Она оскорбляет разум, она угрожает Свободе. Чем вы так гордитесь? Вы только исполняете свой долг. Вы рискуете жизнью? В той смертельной борьбе с деспотизмом, которую мы все сейчас ведем во Франции, каждый из нас ставит свою голову на карту. Вы что же, меньше боитесь смерти, чем мы? Все мы привыкли к мысли, что впереди смерть или победа. Вы, как и мы, только орудия Революции, топоры, которые обязаны проложить дорогу Республике, врубаясь в ряды неприятеля. Это тяжелая задача, и браться за нее надо без малодушия, но и без заносчивости. У вас нет никаких оснований гордиться пушками, так же как и у нас — гильотиной.
Вестерман. Ты глумишься над величием войны.
Робеспьер. Величественна только добродетель. В ком бы она ни проявлялась — в солдатах, рабочих, законодателях, — Республика сумеет ее почтить. Но преступники пусть трепещут! Ничто не защитит их от ее кары: ни воинские звания, ни шпаги.
Вестерман. Это ты мне грозишь?
Робеспьер. Я никого не называл. Горе тому, кто выдает себя с головой.
Вестерман. Проклятье! (Смотрит угрожающе, но на Робеспьера это не производит никакого впечатления; дрожа всем телом, он неуверенно направляется к выходу. Обернувшись.) Берегись, Сулла! Моя голова крепче держится на плечах, чем у Кюстина. Есть еще люди, которые не боятся твоей тирании. Я иду к Дантону. (Натыкается на стену, затем, хлопнув дверью, уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Робеспьер, Элеонора Дюпле.
Элеонора (выходит из двери, ведущей в комнаты Дюпле). Наконец-то! Ушел! Ах, Максимилиан, как я волновалась, пока он был у вас!
Робеспьер (ласково улыбаясь). Милая Элеонора! Вы все слышали?
Элеонора. Меня напугал голос этого человека. Я не могла удержаться: я все время была здесь, рядом, в маминой спальне.
Робеспьер. А если б он пришел сюда с недобрым умыслом, что бы вы сделали?
Элеонора (в замешательстве). Не знаю.
Робеспьер (берет ее за руку, которую Элеонора прячет за спиной). Что это?
Элеонора (вспыхнув). Пистолет Филиппа — он пришел домой ночью и оставил его на столе.
Робеспьер (отбирает у нее пистолет и задерживает ее руку в своей). Нет, нет, эти руки не должны осквернять себя прикосновением к смертоносному оружию! Они не должны проливать кровь даже ради спасения моей жизни. Пусть останутся в мире хотя бы две дружеские, две невинные руки, и пусть они смоют со всего мира и с сердца Робеспьера следы кровавого жребия... после того как цель будет достигнута...
Элеонора. Но зачем же так рисковать? Вы его разозлили, а про него говорят, что он свиреп.
Робеспьер. Я не боюсь этих рубак. Стоит увести их с поля битвы — и они только без толку шумят, в этом вся их удаль. У них начинают дрожать колени, когда они сталкиваются с новой для них силой, с которой их оружие никогда не скрещивалось в боях, — с законом.
Элеонора. Приходил еще гражданин Фуше, но по вашему распоряжению его не приняли.
Робеспьер. Моя дверь навсегда заперта для того, кто лионской резней унизил величие террора.
Элеонора. Он не хотел уходить, он плакал.
Робеспьер (сурово). Это крокодиловы слезы.
Элеонора. Он пошел просить вашу сестру, чтобы она за него заступилась.
Робеспьер (меняясь в лице, тревожно, боязливо). Ах, боже мой, она придет сюда!.. Этот пройдоха уверил ее, что он ее любит, она его не уважает, но женщине льстит всякое поклонение, от кого бы оно ни исходило. Она придет за него просить. Ради бога не впускайте ее! Скажите, что я занят и никого не принимаю.
Элеонора (улыбаясь). Вам не страшны все тираны Европы, а родной сестры вы боитесь.
Робеспьер (улыбаясь). Моя сестра — хорошая женщина, она меня любит. Но она такая надоедливая! Постоянно устраивает мне сцены ревности, у меня от них голова идет кругом. Я готов все для нее сделать, только бы она замолчала.
Элеонора. Не беспокойтесь: маму я предупредила, она ее не впустит.
Робеспьер. Дорогие друзья, как заботливо вы охраняете мой покой!
Элеонора. Мы за него в ответе перед Нацией.
Робеспьер. Как мне хорошо в вашем доме! Я отдыхаю у вас душой. Это не убежище эгоиста, защищенное от бурь. Двери здесь всегда широко раскрыты для забот об отечестве, но ваш дом придает им нечто еще более возвышенное. Здесь мужественно принимают удары судьбы, не сгибаясь, глядя ей прямо в глаза. Когда я вхожу сюда, я впиваю в себя вместе с запахом свежеоструганного дерева разлитые в воздухе мир и надежду. Честное лицо Дюпле, ласковый голос вашей матушки, ваша рука, Элеонора, которую вы, улыбаясь, братски протягиваете мне, искренняя приязнь всей вашей семьи, — через это я познаю самое бесценное, самое редкостное благо, которого мне особенно не хватает и в котором я особенно нуждаюсь!
Элеонора. Какое благо?
Робеспьер. Доверие.
Элеонора. Вы кому-нибудь не доверяете?
Робеспьер. Я не доверяю всем людям. Я читаю ложь в их взглядах, я различаю скрытый подвох в их словах. Их глаза, уста, рукопожатия — все тело их лжет. Подозрительность отравляет мои помыслы. Я рожден для более нежных чувств. Я люблю людей, я хотел бы им верить. Но как могу я им верить, когда вижу, что они в течение дня десять раз лжесвидетельствуют, идут на любые сделки, продают своих друзей, продают свою армию, продают свое отечество, — из трусости, из тщеславия, от собственной порочности, по злому умыслу? При мне совершали предательства Мирабо, Лафайет, Дюмурье, Кюстин, король, аристократы, жирондисты, эбертисты. Если бы войска ежеминутно не чувствовали за собою тень гильотины, они давно бы уже сдались неприятелю. Три четверти Конвента в заговоре против Конвента. Порок боится поднять голову только потому, что Революция его обуздывает героическою дисциплиной. Он не смеет открыто напасть на добродетель, он скрывается под личиной сострадания, милосердия, он обманывает общественное мнение, пытается склонить его на сторону негодяев, настроить его против патриотов. Я сорву с него личину, я покажу Национальному собранию, что под нею скрывается отвратительное лицо измены, я заставлю тайных сообщников осудить заговор или погибнуть вместе с заговорщиками. Республика выстоит, но, боже мой, среди скольких развалин! Порок — это гидра. Каждая капля ее крови родит новых чудовищ. Заражаются лучшие люди, один за другим. Третьего дня Филиппо, вчера Дантон, сегодня Демулен... Демулен, мой друг детства, мой брат!.. Кто окажется изменником завтра?
