– Но ведь и ВИЧ-инфицированных нужно…
– Нужно, нужно, обязательно нужно! Но не за счет других… Подумайте только – пять миллионов человек в год лишаются жизни! Пять! Что это по сравнением с любой войной, по сравнению с любым геноцидом?!
– Но ведь есть же причина! Есть же виновные!
– Есть, обязательно есть… По себе это, Андрюшенька, милый, знаю…
– Ну-у-у… и кто же?
– С абортами – сами родители, больше никто! Их неверие в то, что Господь, даруя ребенка, даст и на него. Их опасения о несвоевременности, а значит, снова неверие! Боязнь трудностей, неустроенности, неверие в крепость собственной семьи и ее будущее, желание пожить для себя, страх потери здоровья, которое женщина и так не бережет. Нет Господа в сердцах! А потому и дары его ничто. Через деточек спасались многие, теперь через убийства своих детей гибнут, научившись оправдывать это словами, чуждыми нам, – планирование семьи… А ведь это планирование в принципе невозможно! Мы ведь наперед почти и не знаем ни одного последствия, которые в свое время нагрянут после сделанного нами выбора…
– А тетрадь?
– Здесь то, что не знает ни один человек, то, о чем не слышала ни одна мать, то, чего не запомнил ни один человек, хотя и проходил большую часть из испытанного этим существом…. Только-о-о… Только, если он читает эту рукопись, значит, окончание этого периода было другим и имело продолжение в следующем, память о предыдущем, из которого он переходит, остается навсегда в забвении.
Лишь следы детского, еще младенческого, сознания во взрослом мозге иногда дают о себе знать, всплывая на краткие моменты, чтобы натолкнуть на что-то спасительное, но сразу же так же неожиданно исчезают в глубины подсознания…
– Ну вы даете… А ведь мне казалось, что вы просто сельская жительница, а вы…
– Вот вам моя история… и не только моя… Это нужно, чтобы понять, что в этой тетрадке, и что там правда, прочитав которую, вы не сможете совершить то, что произошло со мною в мое время…
У меня довольно приличные были родители. Оба интеллигента: отец из военной, мама довольно известный доктор-педиатр. Нужды мы никогда не испытывали, образованием я даже гордилась, закончив МГУ. По специальности я журналист, но первые несколько недель работы по специальности сбили с меня спесь. Дело в том, что я органически не выношу лжи, а соответственно не умею и льстить. За полгода ни одна моя статья не была напечатана, поскольку не хватало сенсации, зато хоть отбавляй правды, которая никого не интересовала. В конце концов мне предложили должность редактора небольшого журнала с сельскохозяйственным направлением. Там сенсации были излишни, и я согласилась. Здесь и познакомилась с молодым человеком, короткое существование с которым повлияло на всю мою жизнь.
Точнее, он повлиял, ведь в итоге… А, нужно быть честным, мы сами меняем свою судьбу, сами направляем ее. Конечно, подпадая под влияние сильных или ярких личностей, обстоятельств, жизненных условий, мы или сдаемся, начиная плыть по течению, или, сопротивляясь, прём против, а может, и стремимся к берегу, чтобы сменить что-то в своей жизни.
Он был не хорош и не плох, просто своевременно появился на моем горизонте, понравился. На фоне довольно серого мира, окружавшего в этот момент меня, его цветовая гамма галантных и не требовательных, что и подкупило, ухаживаний, расположило к нему мое молодое, требующее любви сердце. Конечно, я сразу напридумывала ему кучу не свойственных ему характеристик и черт характера, навоображала будущих лучезарных перспектив, он представлялся мне рыцарем, скромным, но мужественным, мудрым и проницательным, оставляющим мне свободу, ценящим только меня и нашу любовь.
Переспали мы до свадьбы. Мне не очень понравилось произошедшее. Как-то все было грязненько, скоропостижно… именно скоропостижно, словно вместо вкусного и изысканного обеда меня накормили остывшими и уже выброшенными, а значит, подобранными на помойке остатками. Последовала и отрыжка – второй раз, уже более продуманный, заведомо ожидавшийся с долей неприязни, в чем и не ошиблась.
Были и следующие, воспринимаемые мною как выполнение супружеских обязательств. Постепенно рассмотрев и увидев, что многое из составленного мною в его портрете не соответствует настоящей личности, да и личности-то там, собственно, и не было, я все же попыталась сделать все, чтобы сохранить наши отношения.
Ох, юность, ю-ю-юность… Граничащая то с героическими невероятными по устремленности порывами, то с унынием и бессилием, то с необузданной, необоснованной ничем, кроме эгоизма, ненавистью, надуманной благородностью, имеющей отношение скорее к гордыни! Другими словами, Евдокиюшка сделала все, чтобы хоть как-то приукрасить облик избранника, специально создавая для него ситуации из которых ему, даже ничего не делая, можно было выходить победителем. Но и этим он не пользовался, уступая, злясь, ёрничая от осознания своей слабости и несоответствия мне.
Что было делать? Почему-то я насильственно нагнетала в своем сознании, будто отношения с ним дороги по-прежнему, и я усиленно училась – и выучилась же! – не замечать в нем того, что не нравилось, но буквально воспевать пусть и редкие, но все же бывшие положительные качества. Со временем я даже стала восторгаться тем, что другим и заметно не было.
Нет, это не была любовь, скорее, стремление поддержать так и старавшуюся рассыпаться в пригоршню башенку из песка. В конце концов, наша когда-то мнимая идиллия переросла в рутину, причем совершенно ту, что была между нами и на работе.
К моменту зачатия ребенка мы были женаты больше года, мне исполнился двадцать один, и я не особенно-то стремилась стать матерью. По своей безалаберности и разгильдяйскому отношению к своему женскому здоровью, о беременности я узнала только на пятой неделе, поняв как-то, что внутри меня находится что-то, внимательно относящееся ко мне самой.
Это было странное ощущение, заставлявшее подносить руку к животу, после чего происходило нечто, отдававшееся теплотой и чуть заметными мурашками, начинающимися от кончиков пальцев, далее пробегающих по всему телу, и затухающих только в лобной части мозга, словно говоря: «Ну смотри же скорее – это же я!»…
Евдокия Лазаревна сделала здесь паузу, задрала голову наверх, словно вздыхая с эмоциональным посылом, глядя на Того, Кто мог тогда это ей таким странным образом «намекнуть». Как бы попросив прощения, мотнув из стороны в сторону с сожалением головой, с осуждением констатировала:
– Не то! Не то мы выбираем себе в главные ценности! Свою гордость, свой эгоизм, свое самонадеяние, а потом платим непомерную цену, причем часто не за свой счет! И ведь не скажешь же: «Господи, ну где Ты был, когда я, глупая и заносчивая, с обидой на всех, и на Тебя в том числе, сотворила то, что до сих пор не могу искупить, ни перед своей совестью, ни перед Тобой! Все сама, все сама…»
– Ну все же так делают… А вы до сих пор так это переживаете…
– Все делают, но делают как-то скрытно, зная, что это страшное деяние. Делают, ища оправдание, находят, а после поголовно всех, начиная с себя, убеждают в правильности предпринятого… А ведь есть матери, оставившие своих чад в утробе, имея медицинские показания, протипоказывающие рожать – вот где упование на Бога, вот где вера! И Господь дает! Сколько я таких знаю! Хотя, конечно, и бывают, безусловно, бывают те случаи, когда и нельзя, а бывает, жаждущая и молящая о ребенке пара никогда желаемого не получает. Кому дано – отказываются, кому необходимо – отказано! И всему есть причина, далеко не всегда нам понятная, известная, устраивающая, справедливая…
Да! Переживаю, потому что знаю, что сделала, воспринимая это горячим сердцем, а не холодным разумом!
И вот я узнала… Узнала и задумалась, что ждет меня, когда муж мой, услышав новость, переложит ее на наш корявенький быт, на тяжелое время, на странность наших отношений и вообще полную, можно сказать, неустроенность. Что делать?! Молчать? Все равно рано или поздно узнает, и что тогда? Так первые вопросы, взволновавшие меня, постепенно бросали маленькие струйки дымка негатива на моего ребенка. Я обдумывала две недели, выжидая удобного момента, который и подвернулся кстати. Дальняя родственница мужа родила двойню, он рассказывал об этом так тепло, что казалось, будто он сам желает малыша. Его взгляд, наполненный таким густым мечтанием, обратился ко мне, мы поцеловались, после чего я сказала, что нас скоро станет тоже больше – трое.
В момент он изменился, поначалу застыв, с опасением, растерянно, обреченно. Я испугалась – этот взгляд обрушил моё старательно возводимое о нем мнение. Враз этот человек стал противен. Каждое его слово, высказываемое, будто давнему противнику, теперь оказавшемуся у него в плену, жалило больно, все больше вбивая в опустошение и одиночество, выраставшие огромными стенами между нами, между мною и всем миром. Я сглупила, не сказав ничего родителям, собрала вещи и уехала к подруге.
