— Отдай мне хлеб, карлик Роуни, — сказала Вэсс. На ее плече висел мешок с зерном. — Я хочу есть.
— Отпусти меня, — сказал Роуни. Она не послушалась. Он отдал ей второй кусок хлеба, и она поставила мешок на землю, чтобы взять его, но так и не отпустила Роуни.
— Помоги мне отнести цыплячий корм домой, — сказала она. — Болвашки отнесли яйца, но корм пришлось нести мне. Он тяжелый. — Вэсс называла остальных детей из лачуги Башки, тех, у кого не было имен, тех, кому приходилось придумывать себе имена, болвашками. Она произносила это, как дразнилку: Башкины болвашки, Башкины болвашки.
— Не могу, — сказал Роуни. — Мне нужно кое-что сделать для Башки.
— Что?
— Доставить сообщение.
— Какое сообщение?
— Не могу сказать.
— Значит, ты врешь. Мне кажется, нет никакого сообщения, поэтому ты должен помочь мне тащить цыплячий корм. — Она сунула в рот остаток хлеба и швырнула в Роуни пакетом. Он помал его за один конец, чтобы он не сбил его с ног. Вэсс пихнула его в спину, и они отправились на юг. Они очень медленно шли на юг, прочь от ярмарки и прочь от гоблинов.
Вэсс была в два раза выше него. Она могла бегать гораздо быстрее, чем он. Она поймает его, если он попытается убежать.
Они достигли южного края площади. Стражник уже ушел со своего поста у ржавых дверей вокзала, исполнив свои обязанности.
Роуни мотнулся в сторону, увлекая Вэсс за собой, бросил мешок и побежал к дверям. Он нажал на металлическую решетку и проскользнул внутрь. Он почувствовал, как следом за ним просунулась рука Вэсс и схватила его за шиворот. Он потянул на себя.
— Глупый карлик! — крикнула Вэсс.
— У меня важное сообщение от Башки! — Роуни злился, что она не позволяла ему доставить его, хотя на самом деле и не было никакого сообщения.
— Глупый, — сказала она. — Такой глупый. Теперь копатели тебя достанут. Ты слышишь их? Ты слышишь их за твоей спиной?
Роуни шагнул назад, глубже внутрь. Он не смотрел себе за спину.
— Там все затоплено, — сказал он. — Они прокопали туннель в реку, и теперь все затоплено. — Все это знали. Мэр хотел проложить рельсы между Северобережьем и Южнобережьем. Он не оставлял попыток, но туннель все время оказывался затоплен.
А еще мэр хотел выкорчевать хаотичные постройки Северного берега и насадить там прямые дороги. Так всегда говорила Башка.
— Люди все еще слышат, как они копают, — сказала Роуни Вэсс. — Это значит, что копатели все еще здесь, в туннеле. — Она дала этой мысли укорениться в голове Роуни. Мысль укоренилась. Роуни представил себе копателей к кожей, серой от постоянного нахождения в воде. Он представил себе, как они копают и копают без конца, как они все время продвигаются вперед и ломают препятствия лопатами, ломами а то и просто голыми руками. Копатели были людьми без сердец, без собственной воли, и они просто делали то, что им было приказано. Роуни мог только гадать, не остался ли кто-нибудь из них внизу, заплутав среди воды, и не всплывет ли когда-нибудь с другой стороны мира. Он подумал о туннелях за своей спиной, в которых роились духи копателей.
— Я защищу тебя, — сказала Вэсс самым сладким голосом, на который была способна. — Выходи и тащи мешок.
Роуни снова отступил назад и ответил: «Нет». Теперь он будет бродить по туннелям. Теперь его надо бояться.
Вэсс плюнула на землю. Потом она улыбнулась, и это было похоже на миниатюрную копию улыбку Башки:
— Где мое масло, карлик? — спросила она.
Сердце Роуни билось, как будто хотело сбежать от него:
— Какое еще масло? — Вэсс уже ушла из дома, когда Башка дала ему поручение. Вэсс не мола о нем знать.
— Хватит! — заорала Вэсс, и Роуни не думал, что это было обращено к нему. Ее глаза были закрыты. Все мышцы ее лица были напряжены. — Ты не можешь! Я не болвашка. Хватит, хватит! — Вэсс побрела прочь и скрылась из виду. Мешок она забрала с собой.
Роуни стоял неподвижно. Он не понимал, что только что произошло. Он аккуратно сложил это в шкаф на задворках своей памяти, где хранились другие вещи, которых он не понимал.
Он все ждал, когда позади него раздастся скрежет лопат и шум шагов. Было тихо, холодно и угнетающе, хотя тепло и суета рынка, где Вэсс могла все еще поджидать его, были всего в нескольких футах.
Он стоял столько, сколько мог, а потом еще столько же. Он не оглядывался. Он не слышал ни лопат, ни шагов, ни других признаков приближения копателей. Наконец он сам шагнул три раза и выскользнул из железных дверей.
Вэсс ушла, как и большая часть рыночной публики. С пустой площади уезжали несколько открытых фургонов. Небо было синим, но темнее, чем прежде. Почти сумерки. Он побежал.
Картина IV
В центре ярмарочной площади стоял закрытый фургон. У него были стены и крыша, как у маленького дома на колесах. Вокруг него собралась толпа. Небо все еще было синим, но солнце уже закатилось.
Роуни спустился по склону с дороги на траву. У него болели ноги. Он слышал барабаны и флейту, хотя и не видел ни одного музыканта. Он встал в самой задней части толпы. Ему пришлось встать сбоку, чтобы разглядеть фургон сквозь плотное скопление людей. Он нашел местечко, с которого было хоть что-то видно, и стал ждать развития события. Он пытался стоять неподвижно, но все время переминался с ногу на ногу.
Дверь фургона выпала наружу. Она остановилась параллельно земле и превратилась в сцену. Там, где была стена, повис занавес, пряча внутренности фургона. Другой занавес висел по краям сцены, пряча то, что было внизу. Откуда-то с крыши фургона аздались звуки труб, играющих фанфары.
Гоблин шагнул на сцену.
Роуни смотрел во все глаза. Он никогда раньше не видел Измененных. Этот был абсолютно лыс и куда выше, чем, по мнению Роуни, могли быть гоблины. Его острые уши торчали из головы в разные стороны, а его глаза были большими и все в серебристых и коричневых прожилках. Его кожа была зеленой, как мох и водоросли. Его одежда была сшита из ткани самых разных цветов.
Гоблин поклонился. Он поставил два фонаря по углам сцены, а сам встал в центре. В руке он держал несколько тонких прутьев. Он смотрел на зрителей с жестоким любопытством, как паук смотрит на мух, прежде чем начать сосать из них кровь.
Роуни почувствовал, что ему нужно за чем-то спрятаться. Когда гоблин наконец пошевелился, взмахом обеих рук посылая прутья в воздух, Роуни дернулся.
Гоблин начал жонглировать. Потом он три раза стукнул по сцене ногой. Из занавеса позади него высунулась марионетка дракона. Она была сделана из гипса и бумаги и блестела золотом. Кукла выдыхала на сцену огонь. Гоблин подкинул свои прутья так, что они пролетели на пути драконьего дыхания и загорелись. Марионетка взревела и исчезла за занавесом, а гоблин жонглировал огнем.
Роуни попытался попрыгать на месте, чтобы лучше видеть. Он хотел быть в первых рядах, у самой сцены. Он попытался пробраться между коленями и плечами других людей. Ему не удавалось. Он сжал руки и устремился вперед, но не мог заставить себя двигаться.
— Если хочешь стоять поближе, это будет стоить тебе два медяка, — сказал голос.
Роуни обернулся. Перед ним стояла маленькая, полная и сморщенная гоблинша.
У нее была седые волосы, стянутые в узел на затылке, и очки с толстыми стеклами на цепочке. В ее глазах мелькали искры золотого и ярко-зеленого цвета, а сами глаза из-за очков казались больше. Она вежливо протянула руку, не поднося ее слишком уж близко к Роуни. Кожа на ее руке была насыщенного зеленовато-бурого цвета, а пальцы были длиннее, чем должны быть пальцы.
Роуни вынул Башкины монетки из кармана куртки и уронил их в руку гоблинши.
— Спасибо, — сказала она, кивнув. — Ты оплатил проход через стену из зрителей, пятую стену, и ты можешь пересечь ее и верить, что она сделана лишь из песни и волшебного круга на траве.
Старая гоблинша отошла. Роуни слышал ее голос у другого края толпы: «Два медяка, ладно?»
Он принялся пробираться вперед между коленями множества высоких людей. Это было довольно-таки несложно.
Жонглирование огнем закончилось. Высокий гоблин потушил горящие прутья, поклонился и ретировался со сцены. Его сменил низенький гоблин с аккуратной седой бородой и в огромной черной шляпе. Его лицо было широким и круглым, а подбородок сильно выдавался вперед. Он оперся на полированные перила на краю сцены. Он был даже ниже Роуни, но двигался так, как будто знал, что выше всех, кто здесь собрался.
— Дамы и господа! — сказал он. — Вы, несомненно, в курсе, что наша профессия запрещена его величеством мэром.
Кто-то засвистел, остальные захлопали.
— Мы здесь, только чтобы посмотреть, как вас арестуют! — прокричал кто-то сзади.
Стары гоблин вежливо улыбнулся:
— Мне очень жаль разочаровывать зрителей, сэр, но мне кажется, что ни мне, ни моим коллегам закон особенно не вредит. Гражданам этого почтенного города запрещено притворяться теми, кем они не являются. Но мы-то — не граждане. Нас официально не считают людьми. Мне грустно об этом думать, потому что я жил здесь задолго до того, как вы все родились, но отложим сожаления на потом. Вы пришли на пьесу — мы дадим вам пьесу. Мы уже изменены, и дополнительная смена маски и костюма не повредит вам и не нарушит закона.
