Башка держала огонь между собой и Роуни. Она смотрела на Роуни сквозь него. Она пела заклятия, и песня делала ее слова сильнее, действеннее, ближе к миру твердых вещей:
— Голосом и огнем. Кровью и огнем. Мой дом тебя не узнает. Мой дом не знает измененных. Огонь отошлет тебя прочь, и Роуэн заменит тебя. Носящий маски Роуэн был слишком стар для изменения. — Она наклонилась поближе и продолжила петь: — Если ты пришел из могилы, вернись в могилу. Если ты пришел из реки, наводнение возьмет тебя. Если ты пришел от горных демонов, если ты сам из горных демонов, иди назад к воротам, что ведут в их земли. Я проклинаю тебя силами всех стихий.
— Башка? — окликнул Роуни и стал придумывать другие слова, чтобы она всего лишь злилась на него.
Коготь Башки поймал и поднял его, извивающегося, за шиворот. Она поднесла его поближе к пламени в ее руке. Она не спускала глаз с лица Роуни, читая заклятия. Ее голос перешел в рычание:
— Семела не изменит тебя. Ее магия убежит, воя, ее слова потеряют смысл, ее песни потеряют рифму. Спрятанное ей будет найдено, показанное ей будет скрыто. Она не сможет забрать у меня. Ее труды пропадут радом. — Огонь вырвался из ее руки, и Роуни почувствовал, как он опаляет его волосы.
Он перестал извиваться, закрыл глаза и потянулся к ключу на колене Башки. Он вытащил его и повернул не в ту сторону. Струны в Башкиной ноге расслабились, и она уронила Роуни на подоконник.
Окно было открыто. Роуни прыгнул. Он не мог посмотреть, куда прыгает. Его нога зацепилась за подоконник, и он перевернулся. Он упал спиной вперед.
Башка швырнула ему вслед горящую птицу. Жирный огненный шар ярко светил в ночном небе. Роуни наблюдал за его падением.
Картина VI
Роуни приземлился на толстый комок пыли и соскользнул с него. Пыльная рыба запрыгнула к нему в волосы, снова выпрыгнула и поплыла прочь по своим пыльным делам. Огонь, плохо пахнущий и имеющий форму птицы, приземлился на ком пыли позади него и зашипел, тлея.
Роуни лежал и восстанавливал дыхание. Он изо всех думал о том, чтобы подняться и уйти подальше от горящей птицы и гнева Башки. Он думал об этом, но не двигался. Приземление вышибло из него дух, и он не был уверен, что сможет вернуть его обратно.
Он посмотрел наверх, ожидая увидеть еще одну горящую птицу, или живую и более крупную, собравшуюся выклевать ему глаза, или другой коготь Башки, все еще заведенный и способный высунуться из окна и схватить его. Он ничего из этого не увидел, поэтому просто лежал и пытался понять, не сломал ли он себе чего-нибудь.
Его руки, ноги и голова от удара болели во всех местах, но крови не было, и он не слышал хруста костей. Роуни попытался пошевелить ногами и обнаружил, что все еще может это делать. Он медленно поднялся на ноги.
Щетинка вылез из окна первого этажа. Он уставился на Роуни. В его руке была ручка от метлы. Он выглядел изумленным и все еще напуганным, но держал палку так же, как всегда это делал, когда рассказывал о Пиратском короле. Кляксус и Жирный вылезли из окна следом за ним.
Роуни мог быть младшим и самым маленьким изо всех домочадцев Башки, но не он пришел сюда последним. Он помнил, как Жирный впервые стоял перед Башкой на ее чердаке. Она пометила его лицо пеплом и слюной. Она пометила его, как свою собственность. Роуни не знал, откуда родом Жирный. Может быть, он был одним из южнобережных детей пыли, которым некуда было идти и которые находили какой-то хулиганский шик в том, чтобы жить с Башкой и выполнять Башкины поручения. Может быть, Башка сделала его из птиц — возможно, из голубей. Голуби были жирными.
Горящий голубь превратился в кучку золы под ногами Роуни.
Щетинка приблизился и занес над головой свою метлу, но Роуни больше не хотел, чтобы его ударяли под колени ржавыми мечами, как и любым другим оружием. Ему больше нравилась другая роль. Щетинка был гораздо выше, но Роуни был великаном. Он повел себя, как великан. Он пошел прямо на Щетинку и взял у него из рук метлу, как сделал бы великан.
— Спасибо, — сказал он, как будто старший мальчик просто предложил ему ее, а вовсе не угрожал.
Щетинка выглядел потерянным. Он как будто больше не знал, в какую сказку попал. Но потом выражение его лица изменилось. В нем появилось кое-что от Башки: один глаз прищурен, другой широко раскрыт. Он смотрел на Роуни взглядом Башки, с частью Башки в своей голове, и она смотрела злобно.
Жирный и Кляксус тоже переняли Башкину мимику.
Следом вылезли другие: Долговяз, Жулик, Грязнуля, Трещотка и Мот. Все они были болвашками и все они смотрели на Роуни с Башкиным полуприщуром.
Роуни больше не был великаном. Он развернулся и побежал так быстро, как только мог заставить свои ноги двигаться.
Он слышал, как множество но стучит по грязным и пыльным булыжникам дороги за его спиной. Он бросил сломанную метлу. Он не мог с помощью одной палки отбиться ото все шайки болвашек, а бежать она ему мешала.
Роуни метался с одной узкой и кривой улочки на другую. Он внезапно поворачивал и петлял. Он следовал дикой и кружной логике южнобережья и ориентировался по памяти почти в той же степени, что и по лунному свету. Он видел бы лучше, если бы выбирал широкие улицы, где редкие фонари освещали самые крупные перекрестки, но Роуни больше боялся быть замеченным, чем споткнуться о какое-нибудь невидимое препятствие. Ему нужно было исчезнуть. Он держался маленьких и темных дорожек.
Жорики пронзительно кричали на него из-за куч мусора. Они были крупными, тяжелыми и неспособными летать птицами, питающимися отбросами, и Роуни старался держаться от источников звука подальше.
Он не мог оторваться. Болвашки были слишком близко. Они бежали в полном молчании. Роуни не помнил, чтобы они когда-либо раньше сохраняли тишину, даже по ночам.
Он споткнулся об огромную ступеньку пыли, закашлялся, когда она проникла ему в горло, и побежал дальше. Ощущение было такое, как будто он бежал всю жизнь. Ео ноги и легкие ныли. Он уже не помнил, каково быть неподвижным.
Шаги за спиной все приближались. Он не мог обогнать их. Ему нужно было спрятаться.
Роуни вильнул налево, на широкую светлую улицу, и припустил к ржавым воротам Южнобережного вокзала.
Сейчас он больше боялся болвашек, чем копателей, призраков и всего того, что могло поджидать его в недрах станции — если, конечно, копатели и призраки не будут смотреть на него взглядом Башки с Башкиной злобой.
Может быть, остальные испугаются призраков. Может быть, они не последуют за ним внутрь.
Он добежал до ворот и протиснулся между прутьями. Он придержал одной рукой край куртки, чтобы она не застряла в воротах — и чтобы болвашки не схватили ее, пока она развевалась на ветру.
Впервые с тех пор, как он начал бежать, Роуни остановился.
Остальные были слишком большими, чтобы пролезть между прутьями решетки. Они добежали до ворот и принялись карабкаться. Они не дразнили его. Они не оскорбляли его. Они вообще ничего не говорили.
Роуни побежал прочь от этого молчания. Он бросил себя вперед, в темноту Южнобережного вокзала.
Вокзал представлял собой огромное открытое пространство. Роуни понял это по тому, как там распространялся звук. Его ноги стучали по гладкому каменному полу. Звук улетал от него, отражался эхом и терялся где-то вдали. Он пытался перемещаться потише, но его ноги все равно стучали о пол.
Здесь было немного света. Потолок был стеклянным, и луна тускло светила сквозь его грязную поверхность. Это позволяло увидеть высоко над головой потолок, но ниже все же было темно. Темные фигуры сновали вокруг Роуни, и он пытался избегать их.
Он передвигался так быстро, как только смел, выставив перед собой руки. Он надеялся нащупать препятствия руками, прежде чем ударится о них головой. Вместо этого он наткнулся на что-то коленом. Это было железо. От боли в ноге звезды закружились перед его глазами. Он зажмурил их. Он закрыл рот. Он не вскрикнул от боли. Он не будет кричать от боли.
Роуни ощупал руками то, на что наткнулся. Это была кованая железная скамейка, причудливая и элегантная, на которой сидели, поджидая поезд на Северный вокзал, важные шишки. Он заполз под нее. Она была достаточно большой, чтобы спрятать его и не дать кому-нибудь еще наскочить на него в темноте.
Он ждал. Он ничего не слышал за звуками собственного дыхания и биения сердца и изо всех сил пытался сделать их тише. Он был уверен, что болвашки услышат эти громоподобные звуки от самых ворот.
Пол был холодным. Он холодил ему руки. Он пах холодом и пылью.
Роуни старался не думать обо всем том, что могло бродить вокруг него. Он старался не думать о копателях, особенно об утонувших, выползающих из затопленного туннеля. Он старался не думать о призраках. Он старался не думать о механиках, которые всегда были номальными, которые говорили осмысленно, пока лорд-мэр Зомбея не собрал их вместе, чтобы разработать великие и славные проекты вроде железнодорожных станций. Теперь все механики были такими же сломленными, как мистер Скрад, и они никогда не говорили ничего осмысленного. Роуни пытался не думать о том, что сломило их всех, и старался не думать, что это что-то все еще где-то здесь, на станции. Он пытался не представлять себе, что слышит его дыхание. Он был практически уверен, что слышит, как что-то большое дышит в темноте.
