Наверное, тогда и возникла впервые ответная необходимость знать:
– А зачем я тебе нужен?
…В Даурии меня называли деспотом и маньяком. И то и другое смешно, ибо я не был ни тем, ни другим. Да, мы безжалостно расстреливали красных, и никто не мог убедить меня, кадрового офицера, действовать иначе… Даже американцы!
Но, барон, разве ваши расстрельные приказы не переходят границы разумного?
После того как большевики по приказу Ленина и Свердлова безжалостно расстреляли невинных детей семьи последнего российского императора, прервав трехсотлетнюю традицию правления рода Романовых, о каком милосердии может идти речь?! Я не позволю русскому хаму захватить всю Россию…
Но гораздо больше Америки в нашем противостоянии Советам была заинтересована Япония. Недавний враг стал самым преданным союзником Забайкальского фронта! Только в армии атамана Семенова их было не меньше тысячи штыков.
А гнусные речи о моем безумстве… В основном их распространяли всякие штабные крысы, интендантские и комендантские проверки. Я презирал их, честно предупреждая в лицо:
– Господа проверяющие, еще шаг – и ваши отчеты повиснут на штыках Азиатской дивизии!
Думаю, те же мерзавцы немало способствовали и началу хождения страшных слухов о том, что тела повешенных красных партизан мы не хоронили, а выбрасывали на сопки, где этой падалью занимались волки. Возможно, в этом была частичка правды, я не следил за деятельностью расстрельных команд, я отдавал им приказы.
А мистические истории о том, что я якобы люблю ездить ночью верхом, в одиночку, по сопкам, среди разбросанных костей, под аккомпанемент волчьего воя, создавали мне нужную славу среди моих верных бурят и монголов князя Фушенги. Они боялись и боготворили меня…
Хотя лично я не находил ни малейшего упоения в пролитии чьей-либо крови. Я убивал врагов. И пусть убивал много, но лишь исходя из реальной необходимости и чувства долга перед Родиной и собственного взгляда на будущее Великой России! Но в те смутные времена каждый считал себя вправе думать так же…
Барон, атаман Семенов просит указать количество сабель в вашей Азиатской дивизии.
Это неизвестно.
Но должны же быть какие-то штабные отчеты?
Азиатская дивизия в Даурии подотчетна только мне!
…Она не ответила. Притянула меня к себе, страстно поцеловала в губы, жадно лаская язычком мое небо. А мне всегда нравился вкус ее поцелуев, он был естественен словно собственное дыхание. Не уверен, что смогу объяснить это как-то доступней. Ну примерно как если бы я целовался сам с собой. Я ни на миг не ощущал ее губы чужими, даже не мог сказать, какие они на вкус, – все было НАСТОЛЬКО родным, что любая словесная формулировка казалась бы надуманной и фальшивой, а главное, абсолютно неточной.
Лана знала это. Она словно бы впитывала меня поцелуями, не разрушая, не восполняя, а гармонизируя две наши жизненные энергии в одну. Мы были похожи на две свечи, пытающиеся обняться язычками пламени, и огонь поцелуя сращивал их воедино, не перехлестывая, не гася другого и не пытаясь за счет слияния стать сильней и выше. Это удивительное ощущение родства, восполнение нехватки воздуха, возрождение единства или воспоминания о единстве прошлом. Но не на уровне душ. В этом случае наши поцелуи имели бы иную окраску… А в нас полыхал огонь плоти!
Хотя на мой вопрос она так и не ответила. И не буду врать, будто бы я не заметил этого. Так же как она прекрасно понимала, что настанет час и мы оба еще вернемся к этой теме.
Когда… все это со мной произошло, я пришла в себя в больничной палате. Боль физическая была ничем в сравнении с той болью, что кипела в моем сердце, выворачивая меня наизнанку и заставляя выть сквозь зубы, словно недобитую волчицу, на глазах которой охотники медленно, с прибаутками разбили о стволы деревьев головы ее волчат. И вот тогда я встала ночью у раскрытого окна и позвала ЕГО.
– Господа? – не подумав, спросил я. Хотя какой Господь мог допустить такое…
К моему немалому удивлению, она не обиделась, не рассмеялась мне в лицо, а лишь очень тихо ответила:
– Нет. Я позвала другого. И тот, другой, откликнулся сразу. Я пообещала ему все, если он даст мне возможность отомстить этим подонкам. Договор был заключен. Без бумаг, печатей, подписей кровью. А может, и нет, так как в тот день я уже пролила свою кровь… Он просто принял ее в зачет. Наутро я сняла с себя крест и оставила его в больничке. Теперь серебро непонятным образом жгло мне кожу…
– Что было дальше?
– Зачем тебе это знать? Ты еще можешь уйти… Я не держу, и ты сам потом будешь презирать себя, если останешься со мной, такою…
Я молча поцеловал кончики ее пальцев. Лана избегала смотреть мне в глаза. Ее голос не дрожал, а на ресницах не замерли набежавшие жемчужинки слез. Ничего такого уж супермелодраматического не было вовсе. Я просто чувствовал ожог ее души всем сердцем, всей корой мозга, и это было так мучительно, что зубы начинали крошиться, и я опомнился, лишь почувствовав во рту соленый вкус собственной крови.
Уверен, что и она почувствовала это. Потому что через мгновение ее язычок в долгом поцелуе жадно слизнул кровь с моих десен! Тогда я еще не знал, что эту «влагу жизни» она пьет ежемесячно, как вампир, платя за нее реальные деньги…
И куда теперь движешься ты, вверх или вниз?
Это понятия относительные, когда тебя ведут путем посвященных. Тьма держит всех нас в той или иной степени, посвящая в определенные знания. В любой религии человеку достаточно лишь веры, а мы – знаем…
Но истинно верующие способны творить чудеса, недоступные даже посвященным, – кивнул я. – Вспомнить хоть поединок святого Петра с Симоном-магом.
Симона держала в небесах та же сила, что держит и нас, – согласилась она. – Маги, колдуны, ведьмы и прочие посвященные сильны именно неверием верующих. Поэтому мы управляем вами. Прости за честность… Ты спрашивал о том, почему именно ведьмой? Ведьма – единственная из всех, кто может творить добро под маской зла. Мне часто приходилось спасать людей, снимать родовые проклятия, сращивать судьбы. Но за добром всегда следует наказание. Оно бывает разным, от чисто материальных потерь до грубой физической расправы. И дороже всего я плачу за наши встречи с тобой…
Головные боли от застарелого шрама времен Русско-японской войны все более и более сводили меня с ума. Это была дурацкая дуэль, последствия которой я ощущал на себе до самой смерти. Быть может, именно эта боль и сделала меня тем, кем я стал…
Мой бывший сослуживец и благодетель и не предполагал, как страшно он обманывается, доверив мне всю Даурию. Я поступил с ним, как того требовало реальное положение вещей. Ибо в политике нет союзников, есть только интересы. Первый шаг – формирование своей собственной армии. Второй – ее полное и безоговорочное подчинение, с безжалостным контролем и жестокими телесными наказаниями. И третий, быть может самый важный, женитьба на настоящей китайской принцессе, восходящей к династии Цинь!
– Где вы раздобыли такое чудо, барон?
Этому немало способствовали мои связи с монгольскими вождями Халхи. Но не стройте иллюзий, господа, я вряд ли буду заботливым мужем и отцом. Мир ждет от нас иного. Только очистительный ветер с Востока способен искоренить красную заразу с нашей многострадальной Родины, и новые армии азиатов пройдут под моими знаменами от Амура до Невы. Мы построим на землях Внешней Монголии новое государство, мы возродим великие династии, мы передадим свет Тибета потерянному двуглавому орлу, и буддизм станет религией будущего…
А как же большевики?
С большевиками мы будем говорить только на одном языке – на языке смерти!
…Логичное развитие наших отношений рано или поздно должно было привести к постели. С моей стороны было бы полным идиотизмом врать, будто бы наши встречи ежеминутно являли миру образцы редкого целомудрия. Разумеется, нет…
И я и она были нормальными молодыми, здоровыми людьми с правильной ориентацией и естественными потребностями. Хотя не уверен, можно ли называть секс естественной потребностью организма? Возможно, что и да (мало ли примитива на свете?), но мы не занимались сексом. Впрочем, как и не занимались любовью. Прошу прощения, я окончательно запутался…
Если это был секс, то самый возвышенный, романтичный, нежный, разнообразный и до предела насыщенный любовью в ее безусловном восхождении к небесам. Если же это была любовь, то, несомненно, дикая, неуправляемая, жадная до кровавых царапин на коже, хлещущих ударов и немыслимой звериной страсти.
Однажды, едва ли с трудом оторвались друг от друга, она простонала:
– Знаешь, что ты делаешь это, как Зевс?
Я не нашел лучшего ответа, кроме как вновь усилить напор. Ее атласная кожа плавилась под моим ладонями, а ноздри мои раздувались от сладковато-соленого запаха женской плоти. Не знаю, как другие, но я всегда понимал желание не по глазам, а по запаху. Я совершенно не разбираюсь в аромате духов, цветов или вин. Не принадлежу к изощренным гурманам и болезненным эстетам, но запах желания женщины угадывался мною мгновенно и безошибочно.
