– Да он уже остыл! – послышался голос жены.
– Что? – Евгений Ильич повернул голову.
– Говорю, чай твой остыл! А ты просил налить горячего.
– А, да-да, спасибо, Зина, спасибо. Ты, как всегда, все замечаешь.
– Хотя, в отличие от тебя, и не служу в ФСБ.
– Ты – в ФСБ?! Представляю, как бы ты гоняла подчиненных.
– Не то что ты, либерал. Даже просто прикрикнуть на кого, и то у тебя смелости не хватает.
– А чего на них кричать, – возразил Евгений Ильич, – они и так неплохо работают, стараются.
– Стараются, стараются… Да только отдуваться за их работу тебе приходится.
– Что поделаешь, за подчиненных всегда отвечает начальник.
– Пей чай-то, в конце концов! Вот бутерброды тебе сделала свежие, а ты сидишь, словно в прострации. Опять, небось, о чем-то своем думаешь? Уже целый месяц сам не свой… Женя, я тебя не узнаю.
Если что случилось, так скажи, поделись, может, помогу или хотя бы поддержу.
– Ты и так меня поддерживаешь. Ничего не случилось, не бери в голову.
– Как это, не бери? Да я на тебя просто смотреть без боли не могу. Даже дочь уже спрашивает:
«Что с отцом происходит?» Может, ты себе любовницу завел?
– Я? – Евгений Ильич улыбнулся, но улыбка получилась жалкой, растерянной, а он хотел выглядеть бесшабашно.
– Не умеешь ты притворяться, не то что твои друзья по работе. По ним никогда не скажешь, что у них на душе. А ты какой-то…
– Но ведь ты меня за то и любишь, что я «какой-то»? Какой, кстати?
– Да, да, люблю. Пей чай, наконец! Давай кипятка добавлю.
– Добавь, – Евгений Ильич подвинул чашку, жена подлила кипятка.
Но Самохвалов вновь принялся, звякая ложечкой о чашку, помешивать золотистую ароматную жидкость.
– Дай-ка ее сюда! – жена забрала чайную ложечку и швырнула в мойку. – Так ты точно решил ехать?
– Надо, – не очень уверенно подтвердил Евгений Ильич.
– Что значит надо?
– Там уже две недели никого не было. Дом выстыл, как собачья будка.
– Еще заболеешь.
– Не заболею.
– С кем хоть тебе встретиться надо?
– Да так, с одним человеком, он мне работу предлагает, – Евгений Ильич тяжело вздохнул.
– Работу предлагает? Что ж ты сразу не сказал.
Теперь понятно, почему ты такой! Помню, как ты мучился, когда тебе предложили пойти в аналитический центр… Какую хоть работу?
– Хорошую, – буркнул Евгений Ильич.
– Что значит хорошую?
– Платить будут много.
– А перспективы?
– Ты о чем, Зина? Какие перспективы?
– Ну, звезда генеральская светит или нет?
– Может, и светит, а может, и нет. Тебе что, моих трех мало?
– Мало! – улыбнулась жена. – Три звезды хорошо, да только одна большая лучше.
– Я все думаю, как бы этих трех не лишиться, а ты о генеральской мечтаешь.
– Конечно, мечтаю! Будешь, как мой отец, генералом. Генерал – это, доложу тебе, не полковник.
– У меня и так должность хорошая.
– Должность должностью, а звание званием.
В чем-чем, а в званиях и должностях жена Самохвалова разбиралась отлично. Ее отец и дед были потомственными офицерами органов безопасности. Дед работал еще в НКВД, а отец начал карьеру сразу после войны и очень быстро дослужился до генерала КГБ. Был он персоной весьма важной и занимал на Лубянке просторный кабинет с дубовыми панелями, с огромными напольными курантами, дорогим ковром и неизменным портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского. Не с обычной фотографией знаменитого чекиста, а с настоящим портретом, написанным маслом маститым художником. Правда, не с натуры.
За отцом, сколько себя помнила Зинаида, всегда приезжала машина. Прошло уже пять лет, как генерал умер и был похоронен на Ваганьковском кладбище, причем без подобающих званию и должности торжеств, поскольку эра некогда всемогущего КГБ кончилась. Но зятю тесть успел немного помочь, и до майора Евгений Ильич Самохвалов дослужился довольно-таки быстро, неизменно получая очередные звания с опережением.
Но надо отдать должное и самому Евгению Ильичу. Офицером он был толковым и, скорее всего, без помощи всемогущего тестя сделал бы такую же карьеру.
– Какая хоть работа? – уже вымыв чашки, спросила жена, пытаясь заглянуть мужу в глаза.
– Работа.., как работа.
– Надеюсь, в органах, а не начальником охраны в каком-нибудь коммерческом банке?
– В органах.
– Тогда решайся. Или работа тяжелая?
– Любая работа тяжелая.
– А почему ты мне раньше не сказал, ведь можно было встретиться с друзьями отца, посоветоваться с ними?
– Ни с кем я не хочу советоваться, решение тут нужно принять самостоятельно.
– Решение – да. Но если кто-то поможет, что в этом плохого.
– Никогда не надо перекладывать на других то, что можешь сделать сам.
– Когда ты должен дать ответ?
– Еще вчера.
Евгений Ильич тщетно пытался найти взглядом сигареты.
– Хочешь закурить? спросила жена.
– Хочу.
Она вытащила из шкафчика хрустальную пепельницу, поставила перед мужем, рядом положила пачку сигарет, затем подала коробок спичек.
– Я их специально спрятала, чтобы у тебя соблазна не было.
– Ну, спасибо за заботу.
Евгений Ильич закурил, и Зинаида заметила, как предательски подрагивает спичка в его пальцах. Дрожь в руках всегда являлась сигналом того, что муж не может найти решение в каком-то важном вопросе.
– Ты расскажешь, что за работа?
– Тебя это, по большому счету, не касается. Извини, Зина.
– Как это не касается? Жена я тебе или кто?
Вроде, не девка уличная? Я тебе дочь вырастила, можно сказать, жизнь на тебя положила.
– Да, виноват. Времени на семью мне всегда не хватало, служба, ты же понимаешь.
– – Я уже устала это слушать. Был бы ты генералом, вышел бы на пенсию. А это и деньги совсем другие, и положение в обществе другое.
– Что я, не понимаю?! Не трави душу.
– В общем, решайся. Я чувствую, тебе предложили что-то хорошее, а ты, как тюфяк, не можешь сделать шаг, причем шаг к светлому будущему. Что, так и хочешь прозябать в старой квартире и ездить на отцовскую дачу?
– Меня это пока устраивает.
– Что значит, устраивает? Тебя устраивает, так меня не устраивает. И о дочери, кстати, подумать надо, ей скоро замуж, а ты…
– Хватит! Я еще не старик, – ударил кулаком по столу Евгений Ильич.
Подобного жена не ожидала, она сразу притихла и даже голову втянула в плечи, засуетилась, принялась протирать чашки и аккуратно расставлять их на полке в шкафчике.
– Короче, я еду, все!
– Когда вернешься? – уже совсем другим тоном, смирившись, спросила жена.
– Завтра к вечеру.
– А если машина не заведется?
– Заведется, я аккумулятор поменял.
– Но на улице, между прочим, мороз. И машину мы тоже могли бы новую купить.
– Купим, купим, – сказал Евгений Ильич, выбираясь из-за стола.
Он быстро собрался. Еда в дорогу уже была приготовлена, Зинаида упаковала ее в большой целлофановый пакет и подала мужу:
– Вот, в сумку брось.
– Заодно хоть дом протоплю, а то отсыреет.
– Отсыреет…
Отцовская дача, как называла ее Зинаида, представляла собой небольшой двухэтажный домик. Первый этаж был сложен из красного кирпича, а второй – целиком деревянный – был бревенчатый.
Домик этот, расположенный в хорошем месте на берегу реки, рядом с озером, в пятидесяти километрах от Москвы, принадлежал отцу Зинаиды, принадлежал до тех пор, пока генерал не умер. А затем дом по наследству перешел к дочери. Правда, в последние десять лет старый генерал туда не ездил, у него постоянно болела спина, а два инсульта сделали его почти инвалидом, и на даче он не появлялся, предоставив ее в распоряжение дочери и зятя.
Тепло одевшись, Евгений Ильич подошел к жене и поцеловал ее, чего не делал почти никогда или делал крайне редко. От подобного внимания Зинаида чуть было не прослезилась.
– Ладно, ладно, поезжай, Женя. Только поосторожнее там, смотри, не простудись. У тебя ведь как сквознячок какой, или ноги промочишь, тут же и насморк, и кашель…
– Хватит, знаю. Буду осторожен. Не на войну, в конце концов, еду.
– Ну, и хорошо.
Полковник Самохвалов спустился с третьего этажа во двор, смел снег с ветрового стекла скромной серой шестьсот двадцать шестой «мазды», забрался в салон и взглянул на окна своей квартиры. Зинаида смотрела на него. Евгений Ильич опустил голову, повернул ключ в замке зажигания. Машина завелась. Он махнул рукой жене, Зинаида тоже в ответ помахала.
– Ну, с Богом, – сказал Евгений Ильич, выжимая сцепление.
Через полтора часа он уже был на даче. Ворота открылись с трудом из-за глубокого слежавшегося снега. Из гаража Евгений Ильич принес большую деревянную лопату с обитым жестью лезвием и принялся разгребать снег у ворот гаража. Он вспотел, работал быстро. Машину загнал под крышу уже в темноте, затем долго возился с печью. Все это он делал, не снимая куртки и шапки: в доме царили стужа и сырость, и Самохвалов даже заиндевел от холода.
