Шум машины отвлек его от важного дела. Кондрат разбавлял пахучие ароматизаторы, которые плескали на каменку банные эстеты. Из одного флакона Кондрат, как Эмиль Кио получал три.
Наиль мог приехать в любой момент. Поэтому Кондрат набросал в администраторской упаковки туалетной бумаги и бумажных полотенец, имитируя уборку в кладовке.
Финские ароматизаторы, в больших 300-граммовых флаконах, клиенты, несмотря на высокую цену, часто оставляли в бане, используя едва ли на треть. Предприимчивый Кондрат обращал пассивы в активы.
Как только Кондрат вернулся в кладовку, он услышал странный шум и визгливые крики.
На крыльце бани обладательница дорогой шубы била поленом голого мужчину, одной рукой держа его крепко за волосы. Удары наносились беспорядочно, зло и безжалостно. Затем, что-то выкрикнув, она, размахнувшись, запустила поленом в окно бани. Стекло звонко хлопнуло и рассыпалось. Решительным шагом дама вернулась к машине, завела мотор и, дико газуя, развернувшись почти на месте, умчалась.
«Бизнес» с химией пришлось прервать. Разбитое окно Кондрат занавесил одеялами, приготовленными в стирку бельем и полотенцами, и, как мог, скрепил скотчем и гвоздями.
Наиль, извещенный о происшествии, приехал ранним утром, запретил с этого дня держать дрова в бане и зло пригрозил, что будет нещадно штрафовать за неисполнение.
* * *
— Дядь Степ, — сказал виновато Славка, как только Степа прикрыл за собой входную дверь, — не помню куда кассу, зараза, спрятал.
— А в холодильнике, как прошлый раз?
— Смотрел и в холодильнике, — вздохнул Славка. На Степу пахнуло перегаром.
— Дядь Стёп, давай вместе поищем, а? — предложил Славка.
— Ты прямо, как Тагир, едрить твою налево. Спрятал деньги от проституток и ищет два часа. Гунда вчера был?
— Не был.
— Значит, вполне может за кассой приехать, — попугал Стёпа. — Ты походи, походи, руками за всё потрогай. Может вспомнится. Печь-то хоть протопил?
Славка почесал заросший ночной щетиной подбородок.
— Стакан надо перевернуть, — предложил Стёпа. — И три раза: «черт, черт, поиграй да отдай».
— Поиграй да отдай, — повторил задумчиво Славка. — А давай, скажем, ты забыл спросить, а я забыл сказать, где лежат. Я ж потом найду.
— Ага. Щас! Сколько там было?
— Глянь в журнале. Не помню я, — нарочито небрежно ответил Славка.
Степа посмотрел в кондуит и присвистнул.
— Ищи, Слава. Ну ё в баню. «Не спросил — не сказал».
Славка стал обреченно отодвигать ящики стола, потом пошел в кладовку, зашелестел вениками, сбросил на пол упаковки с туалетной бумагой и бумажными полотенцами.
— Кот приходил? — спросил Степа.
— Приходил. Тут и ночевал. На кладовке.
— Умный, — похвалил Степа. — Там теплее. Ты ему дал чего?
— Дал-дал. Ты посмотри в туалете, Стёп. Может свежим взглядом?... Трофимыч, например, в аптечку прячет.
— Прячь — не прячь, придут, ножичек к горлу — всё отдашь. Придумали тоже. Кто был?— крикнул Степа из туалета. — Касса-то приличная.
— «Колхозники», — крикнул в ответ Славка. — Там срач — неделю Шуре полы драить.
— Уроды, — задумчиво отозвался Степа, перебирая аптечку.
— Уроды моральные, — согласился Славка.
«Колхозниками» большую разухабистую компанию прозвал Трофимыч. Приезжали «уроды» с неизменными трехлитровыми банками соленых огурцов, ящиком водки, салом, петрушкой—редиской, какими—то пирогами и прочей доморощенной огородной снедью. И самое главное — с мёдом.
Мед в бане, из-за постоянного нытья-жалоб уборщицы Шуры был под запретом. Администраторам вменялось в обязанность напоминать клиентам о том, что пользоваться медом для наружного употребления не разрешается. И в администраторской, и в самой бане развесили таблички: перечеркнутый бочонок с надписью «мед».
Запрет приезжающим был, конечно, до интимного места. Да на мед обычно и не обращали внимания. «Клиент — король — он денежку в клюве несет» — не раз повторял Наиль. Но одно, если культурная тётя пыталась избавить себя подобным народным способом от целлюлита, и другое…
«Колхозники» не только мазались медом сами. В мёде были столы, скамейки, посуда, лежаки в парилке, простыни, унитаз, короче — всё.
Мёд был везде. Всё было в меду.
Но и это было еще не всё.
На полу лежал слой яичной скорлупы, раздавленных огурцов и недоеденных пирогов, квашенной капусты и битого стекла, тушенки и зеленого лука.
Пол был липкий от меда и грязных башмаков.
Не лучше было и в парилке.
«Уроды!» неизменно в голос причитала Шура.
Так и прилипло.
После «колхозников» баню до обеда не сдавали. На уборку уходило втрое больше времени, чем обычно.
— Ты с ними что ли хватанул? — спросил Степа.
— Чего хватанул? — подозрительно отозвался Славка.
— Сладкой водочки.
— Это у меня зубной эликсир. Мост еще не притерся. Полоскать приходиться.
— Гунде расскажи.
— А Наиль знает, что я зубами занимаюсь.
Через полчаса совместных поисков деньги нашлись в керосиновой лампе.
— В милицию надо работать идти, — похвалил Степа. — Или вспомнил?
— А я и не забывал, — буркнул Славка. — Я проверить хотел.
— Чего проверить?
Славка не ответил, быстро оделся и поспешил на автобус.
* * *
Время было дефицитное. Соль, мыло, сахар, носки… Дефицит не исчезал, а ходил волнами. Сегодня есть, завтра нет. А послезавтра — снова здорово.
С сахаром схема была такая: подсолнечное масло обменивалось на кругляк, лес меняли на пищевую жесть, пищевая жесть шла в Прибалтику, прибалтийские консервы в обмен на пищевую жесть везли на Украину, а украинский сахар Трофимыч развозил прямо по магазинам, сразу получая наличные.
Бухгалтер и кассир не успевали пересчитывать захватанные купюры. Толстые денежные пачки перевязывали тоненькими цветными резинками и складывали в пустые мешки из-под сахара.
Сахар сменила тушенка с военных складов, тушенку — соленья и маринады, маринованные помидоры — трикотаж из Эстонии, трикотаж — электрокабель, кабель — телефонные аппараты, телефонные аппараты — канализационные люки….
Вот тогда-то Трофимыча стали звать Генералом.
Он поменял квартиру, ездил на новенькой иномарке. Рестораны, женщины, пышные застолья хоть и стали частью жизни, но азарт не убавили. Трофимыч читал бюллетень Торгово-Промышленной палаты, выписывал газеты по экономике и бизнесу, нанял юриста, купил место на товарной бирже.
Цены выросли, дефицит постепенно сдулся, народ наелся, магазины стали плохо расплачиваться. Денег в обороте не хватало. В банке с кредитом тянули. Не отказывали, но и не давали. Нужен был свой человек, который знает «кому», «как» и «сколько».
Весна выдалась ранней. Трофимыч заключил договор с закарпатским еще совхозом и пригнал фуру черешни. Часть черешни уже «поплыла», но он и ее сдал на «плодово-выгодный» комбинат, который выпускал и повидло, и джем, и бормотуху из местных яблок.
И хотя время восковой спелости прошло, Трофимыч решил рискнуть и купил еще партию — черешня бойко шла на рынке.
Машина задержалась и пришла через две недели. Вместо черешни в рефрижераторе колыхалась бордовая масса в которой плавали размокшие куски гофротары.
Комбинат взять липкую жижу даже бесплатно не захотел, пришлось платить за свалку. Совхоз возмещать убытки отказался. Арбитраж Трофимыч проиграл — в договоре не было указания на деревянную тару, которая была дороже, и хохлы на этот раз схитрили. Тяжба с перевозчиком тоже ни к чему не привела.
«Спекуляцией мы занимаемся, вот что, — говорил Трофимыч своему заместителю. — Нас бы в советское время законопатили, куда Макар телят не гонял. И правильно бы сделали, между прочим».
Далеким чем-то, нутром, Трофимыч понимал, что торговая вакханалия закончится, примет устойчивые формы, многочисленные перекупщики исчезнут, наступит время производителей, капитаны вернутся на судна, снова встанут у руля. Труба задымит.
Вот тогда-то у него появилась присказка: «Чтоб труба дымила».
Большая труба.
Завод.
Хозяин.
После ПТУ, еще пацаном, Трофимыч работал слесарем на машиностроительном заводе. Две трети цехов обслуживали «оборонку».
Когда-то труба дымила в три смены, включая «черные субботы». Он помнил огромный поток людей, входящих в проходные, эту организованную силу, светлые высокие корпуса.
Сейчас от завода остались пустые цеха с выбитыми стеклами, ржавые рельсы и заросшие тротуары.
Просматривая предложения на товарной бирже, Трофимыч пару раз наткнулся на объявления о покупке «алмазных» пил для резки камня.
Пилы были нужны в Скандинавии и Аргентине, Германии и Прибалтике, на Севере и Юге.
Подвернулся человек, который знал «кому», «как» и «сколько» надо дать в банке.
