И Трофимыч решился.
* * *
Степа заварил чай и включил лаптоп. Он вел компьютерный учет по всем расходным статьям: туалетная бумага, бытовая химия, перчатки, мочалки, бумажные салфетки, полотенца, веники, халаты, пиво и спиртное, посуда, постельное белье, шампунь, шампуры, мыло, и прочее, и остальное…
И при возможности обращал излишки в свою пользу.
А возможности были.
И сегодня дебит-кредит опять был в его пользу: три веника и одно полотенце можно было «зажать».
Вскоре подошла Шура. Степа с порога «обрадовал» уборщицу «колхозниками». Шура поохала, поматюгалась, набрала «вонючек», — так она называла чистящие средства, но убираться не пошла, а села на диван и стала рассказывать о дочери.
Историю Шурину все знали. И сочувствовали.
Мужа у Шуры никогда не было. А дочь у Шуры была.
Всю жизнь Шура посвятила, по-другому и не скажешь, дочери.
Работала Шура завальщицей в комбикормовом цехе, в постоянном шуме дробилок и норий, всепроникающей пыли, липкой грязи, среди вони и крыс, на продувных сквозняках. Охотно подменяла других, ходила в две смены подряд, берегла каждую заработанную копейку. Экономила на себе во всем: носила десятилетиями одно и то же пальто; обувь покупала только тогда когда старую уже не принимали в починку; штопала, подшивала и перелицовывала свою ветхую одежёнку; не знала вкусного куска. Но зато дочь закончила музыкальную школу по классу скрипки, ходила в балетный кружок и изостудию, на курсы английского и немецкого, занималась шахматами. У дочери было фигурное катание и художественная гимнастика, она пела в хоре и играла в школьных спектаклях…
Школу дочь закончила с медалью.
По какой-то случайности, или неслучайной справедливости именно ей досталась стипендия на учебу в Германии. На «архитектора» — рассказывала знакомым счастливая Шура.
Через два года дочь неожиданно вернулась.
Она не разговаривала с матерью, а если и разговаривала, то это было только «да» или «нет» на вопрос: хочет ли она поесть. Со дня приезда сидела дома, не выходя даже в магазин за хлебом, невидящим взглядом уставясь в телевизор. Что там в это время шло: новости, сериал или очередное шоу — ее не интересовало, ей было все равно. Жизнь ее остановилась, замерла, застыла.
— Ты сходил бы, может, с ней в кино, Степан, — попросила Шура. — Пропадает девка.
— Трахнуть ее что ли, Шур? — беспечно спросил Степа.
— Трахни. Трахни, Степ. Уж лучше трахни, чем она вот так вот, — Шура вытерла слезы. — Ладно, пойду я.
* * *
— Михалыч, там грамм двести в холодильнике, — сказал Кондрат. — Если хочешь…
— От «колхозников» осталось?
— От них когда оставалось? Жоржик, — с одесским говором пояснил Кондрат.
— Он же правоверный. Им беленькую — никак.
— Значит девиц своих подпаивал. Тебе-то какая разница?
— Никакой, — согласился Славка. Он налил полстакана и сразу же выпил. — Ух, покатилась. Как на салазках. Где он их берет, Кондрат? Ты заметил — симпатичные какие цыплятки.
— Да уж. Пэрсики.
— Будешь? — Славка показал на бутылку. — Осталось еще.
— Нет. У меня сегодня еще дел невпроворот.
— Я так думаю, — сказал Славка, поднимая стакан, — для сфер. Такие бляди не для ширпотреба.
— Тебе, Слава, видней. Мы в сферах не вращались.
В баню Жоржик приезжал с двумя-тремя молоденькими длинноногими девицами. Приезжал на «пробу» и «отбраковку». Потел на полке, окатывался под душем. Сочетал.
Сутенер и сутенер — ни для кого не секрет. Да Жоржик и не скрывал.
В обтягивающем костюмчике с отливом, остроносых бордовых туфлях Жоржик выглядел владельцем чайханы. Тонкие пальцы в кольцах и перстнях и шелковый шейный платок завершали картину.
В бане сутенер проводил не более трех часов. Веники и спиртное не заказывал, пиво не пил, камин не разжигал. Навара с него администраторам не было никакого.
«Чистоплюй» — говорил Кондрат.
«Специалист по мохнатым сейфам» — называл Жоржика Трофимыч.
После того, как Жоржик брезгливо расплачивался, в администраторской еще долго приторно пахло дезодорантом. Трофимыч обычно сразу же открывал дверь и проветривал помещение.
— Смотрю, Гунда за деньгами второй день не приезжал. Касса уже серьезная набралась. Ты чего на автобус не торопишься? — спросил Славка. — Смотри, уйдёт.
— Я в поселок сегодня. Да и дело у меня к тебе, — начал Кондрат. — Михалыч, ты мужик умный…
— Вумный, как вутка, — перебил Славка. И рассерженно добавил: — Умный — говно мумлял.
— Это история,— возразил Кондрат. — Не было б Горбачева, жили б не тужили. Я у тебя что спросить хотел, — добавил он. — У меня на родине… Ну, ты знаешь, в деревне моей. Рассказывал я тебе. Соседка моя. Бабуся уже древняя. Под восемьдесят. Моего кореша мать. Так вот — хочет она дом мне отписать. Который день голову ломаю — вот как бы это лучше устроить?
— А сын ее что? Живой?
— Сын-то? В Армавире. Живее всех живых. Что ему, орясине, сделается? Сказал ей: «Зажилась ты на белом свете. Пора и честь знать». Это матери такое!
— Что в сердцах не бывает. И скажут всякое, и подерутся.
— А я приезжаю, — продолжал Кондрат,— всегда зайду. Помочь может надо чего. Со своим домом хлопот всегда… Я у себя-то хожу — в одной руке топор, в другой — пила. Весь отпуск конопачусь. Она мне и предложила, слышь, Слав: «Ты, Кондратушка, найди кого, кто за мной присмотрит. Схорони меня, как помру. А я тебе — дом».
— Если хочешь моё мнение…
— Ну…
— Не влезай. — Славка поморщился.— Кондрат, мать сына завсегда простит. А ты… в таком говнище будешь… Век не отмоешься.
— Я ж не об этом. Надо же бабке помочь. Я приезжаю, завсегда что-то подколочу. Мостик вот через канавку перебрал. Своим материалом, между прочим. Гвоздя у нее не попросил. Дом хороший, — мечтательно сказал Кондрат. — Пятистенок. Высокий. В подвале в рост можно ходить. Тонн двадцать баксов за него — не глядя, без торгов дадут. И в цене не упадет. Место само денег стоит. Сад хороший. Кусты. Земля — песок, для картошки хорошо. Не я, так другой кто найдется. Подпишет договор — и всё. А я ей, как родной. А может, пусть на младшую подпишет?
— На дочку, пожалуй, лучше.
— И я вроде здесь, — Кондрат поводил руками, — и не причем. А что? Она ей патефон отдала. С пластинками. Как новенький. Иголок, правда, нет. Но обещала в чулане поискать. Пластинки такие сейчас, знаешь, тоже… «Мой Лизочек так уж мал, так уж мал». Любители есть. Коллекционер и серьезные деньги может дать. Люди думают о будущем.
— А на старшую?
— Не-е-т. Старшая — нет. Отрезанный ломоть. Давно уже и не ездит. Ей этот огород… Калина-малина. Да и подрабатывает она летом. У них, в университете все ж в шелках. Как фазаны. В одних джинсах не проходишь. Настёне, я думаю, — задумчиво сказал Кондрат. — Как, а?
— Так у тебя сколько? Девок-то?
— Двое.
— Пацаны же, вроде, говорил.
— И парней трое.
— Да ты ж производитель, — присвистнул Славка. — Бронтозавр.
— Парни-то что, — махнул рукой Кондрат. — Майку да трусы и пусть себе в мячик во дворе стучат. Девчонкам, да … И сюда, — Кондрат потряс себя за мочку уха,— и тут, — показал на шею, — и сапожки подай, и финтифлюшки. А куда деться? — подытожил он.
— Некуда, — философски поддакнул Славка.
Кондрат выкатил из-за дровотни нагруженный огромным пластиковым мешком велосипед, и потащил его по раскисшей дороге.
В поселке, двух километрах от бани, в магазине принимали пустую тару.
* * *
Один из заводских цехов ожил. Заготовки для пил везли из Нижнего, наконечники для резки из Киева, местные умельцы, отдавшие лучшие годы жизни «оборонке», выдавали готовый продукт.
Образцы отправились к шведам, к прибалтам, на Урал, поплыли за океан. Трофимыч по-крупному вложился в рекламу, закупил большую партию отрезных дисков, купил грузовик и сделал тайник с двойным дном, начал ремонт заводского корпуса, помещений для рабочих и персонала, закупил новое оборудование.
Покупатели проявили интерес.
Все другие проекты были остановлены.
И тут случался дефолт.
Дефолт подкрался незаметно, как потом говорил Трофимыч. Банк требовал возврата кредитов, инженеры — зарплаты, арендодатель — платежей.
Был продана машина, дача, гараж.
Продажи остановились.
Но Трофимыч еще надеялся, что «все перемелется, устаканится, образуется».
Из Москвы вернулся осунувшийся, почерневший сосед. До дефолта он вел успешный совместный бизнес с немцами и собирался уже было переезжать в столицу. На расспросы сосед пьяно ответил: «Пиздец котенку, срать не будет». Его рассказы об опустевших офисах и летящих по московским улицам деловым бумагам испугали Трофимыча больше чем новости по телевизору.
Банки кредитов не давали. Но давали бандиты.
Трофимыч продержался еще пару месяцев.
