(Перевод Д. Самойлова)
Никаких наглядных примет времени здесь нет — ни в теме, ни в словаре, ни в изобразительных средствах. Стихотворение — о вечном и написано с классической простотой. Примета времени — только в самом главном, в том, что социалистическая поэзия естественно и благодарно включает в себя такое стихотворение, на такую тему, более того, немыслима без него.
Немыслима она и без стихотворения венгра Габора Гараи: «Не вижу ничего, — средь бела дня! — прозрею, если взглянешь на меня… О, чудо чувств! Как выдержать его без доброго участья твоего? Ты укрощаешь, как любовь велит, все, что во мне безудержно бурлит. И потому опять тебе шепчу: будь тайной, я разгадки не хочу!»
Эти поэты — Ружевич, Костра, Гараи — были свидетелями и участниками трагической истории своих народов. Дети своего времени, они написали вечные стихи на вечные темы, уместные в любой хрестоматии, в любой антологии.
В нашей книге есть замечательные стихи и о розе, и о лилии, и о жаворонке, и о маслине, и о ласточках, и о земляничке в траве, и о грустном утреннем трамвае, и о липах, и о снегопаде, и о краюхе хлеба, и о бабьем лете, и об осени, и о многом другом.
Возьмем еще одну вечную тему — старости.
В наше время поэты довольно часто доживают до преклонного возраста, стариковство становится обычным их состоянием и естественной темой творчества.
Нищета и разочарование в жизни, толкнувшие тридцатидвухлетнего Аттилу Йожефа под колеса дачного поезда, жизненные обстоятельства, вызвавшие столько самоубийств, столько ранних смертей, отходят в прошлое. Однако старость, вечная тема старости, сохраняется в поэзии.
Читатель найдет в книге прекрасные стихи о старости и о символизирующих ее осени и зиме венгра Беньямина, словака Новомеского, поляка Тувима.
Процитирую несколько строк Ярослава Ивашкевича: «Побудь со мною, песенка, в старости, усталости. Разгладь мои морщины легчайшими перстами… Всю ночь звезда высокая мне не дает покою. То не звезда мешает — мешают грусть с тоскою о жизни промелькнувшей, о юности спаленной, и о пахучем сене, и о луне зеленой. В старости, в усталости, бессонной ночью долгою, с косой своей певучею идет косарь под окнами. До самого рассвета поет и повторяет, а на рассвете травы косою ударяет. Побудь со мною, песенка, в пустыне еженощной, пока меня не скосит косарь рукою мощной».
Печаль этих стихов, если применить пушкинские слова, светла. Поэту грустно и легко.
Так входят вечные темы в современную поэзию.
Чтение книги вызовет определенные трудности привыкания к многообразию традиций и манер.
Как же иначе может быть, если речь идет о четырнадцати национальных поэзиях, у каждой из которых своя судьба.
У нас нет возможности вдаваться в подробные характеристики. Укажу на черты сравнительно нечастые в русской поэзии.
Бросается в глаза изобилие нерифмованных стихов — белых и вольных. В нашей поэзии такого изобилия нет. Не было его и в классической поэзии поляков, немцев, чехов, болгар.
Объясняется это по-разному. И мощным влиянием Уитмена, Аполлинера, Арагона, Хикмета. И огромной ролью, которую играли взгляды Брехта, считавшего необходимым максимально приблизить стих к прозаической, даже к деловой речи, отбросить все, что может затемнить смысл поэзии.
Однако прежде всего это объясняется особенностями некоторых языков, истощением запаса рифм.
Иные поэты, вслед за Аполлинером и тем же Хикметом, отказываются не только от рифмы, но и от пунктуации. Отказ этот внешний, потому что сама графика поэзии, членение ее на строки и строфы выполняет функции пунктуации.
Иногда стихи недостаточно ясны, перегружены метафорами или реалиями исторического и литературного рядов.
Однако подавляющее большинство включенных в книгу стихов просты, ясны, демократичны. Тенденция к простоте и ясности со временем все усиливается. Всенародный читатель влияет на поэзию, переделывая ее по своему образу и подобию.
Нечего и говорить, что переводчики соблюдали особенности оригинала — метр, строфику, систему рифмовки. Подтягивание переводимых стихов к нашему восприятию не допускалось.
Зато в отборе стихов предпочтение часто отдавалось тем, которые интереснее для советского читателя.
Эта книга написана сотнями поэтов и переведена сотнями поэтов. Едва ли не все крупные русские поэты, занимавшиеся переводом, представлены в ней. Скажем, польская поэзия, перевод которой был блистательно начат Пушкиным и Лермонтовым, привлекала внимание Ахматовой, Цветаевой, Сельвинского, Светлова, Пастернака, Тихонова, Суркова, Мартынова, Самойлова.
Немецкая поэзия, классические баллады которой перевел еще Жуковский, в наше время переводилась Сельвинским, Луговским, Винокуровым, Левиком и Гинзбургом.
Румын переводили Ахматова, Зенкевич, Алигер, Инбер, Ковальджи, Левитанский, Юнна Мориц.
Венгров — едва ли не все наши поэты, среди них Кедрин, Исаковский, Чухонцев, Сухарев.
Образовались длительные содружества поэтов. Долголетняя дружба с Гидашем сделала пропагандистами венгерской поэзии Заболоцкого и Мартынова. Алигер, много лет переводящая Десанку Максимович, опубликовала русский перевод знаменитой книги «Прошу помилования». Самойлову принадлежит заслуга перевода албанской поэзии — от эпических песен до послевоенных поэтов.
У нас существуют целые школы молодых поэтов — полонистов и германистов.
Эппель, Гелескул, посвятившие себя переводу новейшей польской поэзии, знают язык, литературу, страну, самих поэтов.
Массированный, целенаправленный, сосредоточенный в крупнейших издательствах перевод поэзии уже привел к тому, что на русском языке изданы главные вещи классики братских народов и многое, написанное поэтами-современниками.
Это — явление новое, присущее советской культуре, а еще точнее — последнему послевоенному тридцатилетию.
Большие антологии, составленные и отредактированные крупными учеными, переведенные лучшими поэтами, изданные огромными тиражами, — все это нимало не напоминает былую кустарщину, когда Гербель издавал антологию славянских литератур, составленную зачастую из поспешных пересказов, имевших скорее информационную, чем художественную ценность.
Наши поэты были солдатами и офицерами Советской Армии во время ее освободительного похода в Европу. Симонов и Незвал подружились в Праге, в освобождении которой советский поэт участвовал. Тихонов слышал рассказы о Вапцарове в Софии уже в сентябре 1944 года. Самойлов и Наровчатов участвовали в освобождении Польши, один — в качестве старшины-разведчика, другой — в качестве армейского журналиста. Левитанский начал переводить стихи венгров и словаков еще во время освободительных боев.
Брехт, Фучик, братья Чапеки, Вапцаров, Броневский и многие, многие другие воспеты советскими поэтами.
Немало сделал для сплочения поэтов и Московский Литературный институт, где одновременно учились болгары Димитрова, Стефанова, Джагаров, Методиев и русские поэты Сергей Орлов и Солоухин, а позднее румын Майореску и Ахмадулина, Евтушенко, Рождественский. И сейчас иные из самых молодых поэтов братских стран учатся в том же Доме Герцена на Тверском бульваре.
Итак, этот том «Библиотеки всемирной литературы» — итог огромного труда русских поэтов, знамение их дружбы и сотрудничества с поэтами братских стран.
БОРИС СЛУЦКИЙ
Поэзия социалистических стран Европы
Из албанской поэзии
Андон Зако Чаюпи
Перевод Д. Самойлова
{1}
Отец Томори
Наш Томори, ты — престол небесный,Храм албанский с крышею отвесной! —Шел народ к тебе на поклоненье,Чтоб узнать господне повеленье.Ты читаешь помыслы людские,Так ответь мне: кто же мы такие?Были прежде храбрыми людьми мы,Были мы в бою непобедимыИ отважны были без примера.Нас одна объединяла вера;Мы меча из рук не выпускали,Трусов и предателей не знали,И никто тогда в стране албанскойНе боялся сабли оттоманской;Воины с врагами воевали,Девушки свободу воспевали.Мой народ! А как теперь живет он?Погибает под султанским гнетом.Как скоты, албанцы прозябают,С голодухи села вымирают.Нет албанцев! Где они, албанцы?Нас разъединили чужестранцы —Грек и турок нас разъединили,Поп с муллою веру поделили,Обманули в церкви и мечети.Трудно стало жить на белом свете!..Ты, гора, наш храм, отец Томори,Все ты знаешь сам про наше горе.То, что было, каждый не забудет,Расскажи нам лучше то, что будет.Неужели в том веленье бога,Чтобы нас наказывали строго?Так ответь нам, в чем мы провинились?Ведь от турок все освободились —Греки, и болгары, и валахи,Лишь албанцы прозябают в страхе.Бог, свободу давший этим странам, —Что ж он нас оставил под султаном?Нас губили, били, разрушали,Нашу кровь безвинную сосали,Жили мы в невзгодах и в позоре!..Вытер слезы и сказал Томори:«Люди, познавшие горе,Слушайте деда Томори!Споря о вере и боге,Сбились албанцы с дороги.Распри Писанья с КораномНынче покончить пора нам!Бросьте ненужные споры,Хватит на небо ссылаться:Небо само без опоры,Что ж на него опираться!Связаны кровью одною,Вскормлены почвой родною,Вы не татары, не греки —Все вы албанцы навеки!Грозно, албанцы, вставайте,Смело оковы срывайте,Спуска врагам не давайте!Дайте отчизне присягуВспомнить любовь и отвагу.Не уступайте ни шагу!Следуйте за Кастриотом!Воинам и патриотамПусть будет вера оплотом!Турции не опасайтесь,Не доверяйте Морее,В бой за отчизну бросайтесьС гордой отвагой своею.В битву, албанцы, идите.Родина вас призывает!Радуйтесь — или умрите —Так, как мужам подобает!»
Албанец
