— Мам, зачем ты, лежала бы. Я помою посуду, там мыть-то нечего, две тарелки!
Она вошла на кухню, ворча на мать и распекая ту, как неразумное дитя. И замерла.
Две тарелки были давно помыты, а вода текла потому, что на кухне убирались. Невысокого роста щуплый молодой человек в черных джинсах и черной майке, похожий на корейца (темные волосы, скулы и прическа, как у Цоя, только волосы гуще и длиннее), с гибкими, кошачьими, словно крадущимися движениями, улыбаясь, до блеска надраивал плиту. В нем было что-то смутно знакомое.
— Я Дима, — улыбнулся парень. — Твой брат. Можно, я буду жить с вами? Я работать могу. Будут деньги. У вас будет еда… И Наде станет легче. Можно?
Он смотрел вопросительно, чуть наклонив голову, как кошки, когда они рассматривают что-то интересное. Того гляди спросит: "Ми?"
— Упс… — Алена села на табуретку. А потом разъяренной кошкой, как будто ее с табуретки вытолкнуло пружиной, набросилась на него, вцепившись в волосы и, кажется, даже в лицо. — Ты, урод… если был живой все это время… урод, придурок, что же ты не шел? Тебя искали… по всей стране ментов на уши поставили. Блин, ты понимаешь, что?! А теперь вот мы одни, у нас такая случилась… Ух, ненавижу, не знаю что с тобой сделаю…
Дима мягко отвел ее руки, вывернулся — снова показалось, как кот.
— Ты не звала. Я сказал тебе позвать. А ты не звала. Ну, вот что я мог сделать? Это же был бы для меня маяк, — он развел руками и улыбнулся. — Но я же пришел? Можно остаться? Пожалуйста.
Алена отпрянула от него.
— А ты точно Дима? Точно? Тебе же сейчас не столько лет… Ты что, в холодильнике лежал? Тебе лет сколько?
— Семнадцать.
— И что я должна… я что должна теперь? — взвизгнула Алена. — Поверить чему? Что ты живой? Или что ты Дима? Ты понимаешь, ему было семнадцать, когда он ушел. Ясно? А мне было — пять. А теперь семнадцать — мне. А считать ты умеешь?
Дима — или лже-Дима — вздохнул.
— Умею. Мне должно быть сейчас это… — он подзавис, считая в уме. — Ну да, двадцать девять. Я должен был закончить институт, да? И быть уже… Кем?
Алена снова тяжело опустилась на табуретку.
— Тебе лучше знать, кем ты должен был быть "уже". Мама на грани психушки, вот надо ее сводить к врачу… не знаю, таблетки выпишет что ли, или прямо положит в отделение. Мне двух психбольных в доме держать? У тебя, может, память отшиблась, и ты забыл, что эти годы делал? Если ты Дима, что ты делал и где был? Если ты аферист, самозванец, я тебя сейчас… я тебя… — Алена вскочила и протянула руку к телефонному аппарату. — Звоню ментам. Все. Говори, кто ты!
— Я Дима, — он отложил губку, накрыл плиту решеткой — она блестела и сияла. Затем налил воды в стакан из крана и аккуратно, сосредоточенно полил приувявшие уже цветы. — Ну, я понимаю, у Нади депрессия, — сказал он. — Но полить цветы раз в день… Алена, ты бы и сама могла.
— Это ты что, мне — нотацию? — Алена чуть не выронила трубку. — Ты не слышал, что я сказала? Если Дима — давай паспорт и говори, где был. Если не Дима… то кто ты? Или ты не живой? Привидение?
Дима смотрел на нее в упор.
— Ты выслушай, ладно? Не перебивай. А то трудно говорить. Я Дима. Но паспорта у меня нет. И лет мне семнадцать. Я живой. То есть я не умирал. Но жил все это время — не с людьми и по другим законам. Я мог бы тебе соврать и что-то наплести… правда, не знаю, что. Но я вот говорю правду. Я живой, я не умирал. Меня не убивали, и я не убивал себя.
— Бред какой. Жил не с людьми, — по инерции фыркала Алена, хотя почти поверила ему. — С волками? Маугли?
Дима улыбнулся и покачал головой.
— Ну, а с кем?
— С кошками и воронами.
— Ты дурак, нет? Еще скажи с голубями. На помойке. Ну? Дима, чем докажешь, что это ты?
— Ты меня с фенькой звала. Вчера вечером.
Алена замерла.
— Слушай. Такая лохматая черная девчонка. Вот такая! — Алена показала растопыренными пальцами, какая лохматая была девчонка. — Рина. Она у меня вчера про эту феньку все выспрашивала. Может, она тебе все и передала. И вы надо мной просто прикололось? Это розыгрыш, да? Ты ее знаешь?
— Ирину? Знаю. Это моя подруга. Мы всегда вместе. Мы с ней увидели тебя на пустыре, и я попросил ее подойти. Меня бы ты узнала и испугалась. Ты ведь думала, что я умер. Но я правда не умирал, я просто ушел.
— Но за каким фигом ты ушел? Что отец гулял — так и что? Все гуляют. Что мама у тебя не родная? Ну и что? Не уходить же… И вообще. Вдруг ты обманываешь, и про феньку тебе сказала Рина?
— Ты ей рассказывала, какая фенька? Цвет описывала?
— Нет, просто сказала. Что такая фенька есть.
— А я опишу тебе цвет. Черно-зеленая фенька, зеленый цвет — вот как этот лист, — он показал на лист агавы. — И там узор, вот такой.
На подоконнике лежал карандаш, а на холодильнике — старые газеты. На полях газеты Дима нарисовал узор.
— Ирина этого не знала. Так? И феньки этой никто, кроме тебя, не видел? Так?
Алена вздохнула. Она очень хотела поверить в то, что это — Дима. И уцепилась за описание феньки, как за соломинку.
— Ладно, — проворчала она. — Только ты все расскажешь. И еще. Чего ты такой?
— Какой?
— Ну… — она изобразила руками и плечами "кошачьи" движения. — Как кот на заборе. Ты же не был таким. Я помню.
— Я же говорю, жил с ними. Вот и получилось так… А что, очень бросается в глаза? На работу меня не примут, если я так?
Алена хмыкнула.
— Думаешь, работу сейчас легко найти? Ты где работал-то эти годы? У тебя опыт работы какой?
Дима потряс головой.
— Я это… сторожем работал. Охранником.
— Ну, может сторожем и возьмут. Курьером можно. Официантом. А чего уволился? Вот про охранника только не надо мне. Там все-таки здоровенные ребята работают. А ты не Шварцнеггер. Или ты на стоянке машины охранял?
— Охранял… — задумчиво и медленно сказал Дима. — Ночью. Много что. И не перестал. И сейчас охранник. Но теперь мне нужна и дневная работа. Чтобы у вас были деньги.
— А ты говоришь, паспорта у тебя нет. Как работать будешь?
— А паспорт мой — где? То есть его куда дели?
— А я знаю? Наверно, уже свидетельство о смерти вместо него выдали. Или что в таких случаях дают. Нет, но как двенадцать лет без паспорта прожить? Под чужим именем? Ты точно, блин, как Овод. Кстати, твой и мой папа сейчас в Питере.
— Да я не к нему. Пусть он там. Хорошо. Я к тебе пришел, — пропустив "Овода", сказал Дима. — И к Наде. Вам же плохо. Не ему.
В бывшей "детской" на двоих, а теперь — в единоличной комнате Алены, уже давно не осталось ничего от Димы: ни стеллажей с книгами, ни кровати, ни письменного стола. Алениного видика с кассетами тоже уже не было — его сменил компьютер с дисками и небольшой телевизор с телешоу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
