Плохо только то, что все это ты делал со злостью, а не с рассудительностью. Но так как сегодня счастливый день в твоей королевской семье, я от души прощаю тебе все мои обиды и слагаю в руки королевны мой дар.
Пусть королевна велит сеять лен во всех деревнях и делать с ним то же, что делал ты, король, но не со злостью, а с рассудительностью и любовью. Пусть она отдаст шить тогда полотняные рубашки для всех сирот и немощных. Это больше чем золото, ибо это помощь бедным и калекам».
Старик кончил, а король все еще слушал и весь менялся в лице от стыда: он так несправедливо обидел человека. А потом встал, обнял старика, попросил у него прощения, посадил с собой рядом и сказал:
«Спасибо тебе, старик! Ты сделал то, чего я не мог сделать, несмотря на все мои желания. Я хотел золота, а ты мне дал вещь лучше золота, — ведь, в золоте ходят только богачи, а в льняных рубашках будет ходить весь мой народ».
И он тут же велел кроить из этого полотна рубашки и разделить их между сиротами. И радовалась этому вся страна.
— А свадьба королевны?
— Да что же? Свадьба, как свадьба — сошла она прекрасно — вот и все. Королевна, как зорька ясная, царевич — как солнце красное, музыка — точно соловьи поют в розовой роще, калачи издалека так и пахнут. Я там была, мед да пиво пила, все что видала, то и рассказала.
— Петровна! Петровна! — позвала мама. — Когда ж вы кончите эту сказку?
— Кончили, кончили, мамочка! — кричит Юлечка. — Все кончили.
— Ну, так подите сюда!
— Сейчас, сейчас! — ответила Юлечка, — я только поблагодарю Петровну!
И схватила за шею няню и от души ее поцеловала.
А Петровна сказала:
— Барышня-голубушка, даром не отделаешься. Вы за эту сказочку должны хоть одну рубашку сшить для сирот или бедных.
![]()
ФРАНУСЬ У ВИСЛЫ
![]()
Франусь был уже мальчик лет семи, а Вислы еще не видел. Раз отец сказал ему:
— Франусь, хочешь ты Вислу видеть?
Франусь схватил отца за шею, стал его обнимать, целовать…
— Папочка, милый, золотой, дорогой мой!
И поехали.
Едут, едут, едут, — Франусю уже есть захотелось.
Отец купил ему баранок, и он занялся ими так, что не видел, как они доехали до длинного моста.
Взглянул он вперед и видит вдруг, что перед ним, справа и слева, огромная-огромная река.
Было это в апреле, когда реки разливаются от весеннего половодья. Вскочил Франусь в бричке и спрашивает:
— Что это за вода?
А отец отвечает:
— Это Висла, самая большая река в Польше. Ты присмотрись к ней хорошенько, мальчик, чтоб запомнить ее.
Смотрит Франусь, вытаращил глаза — прекрасная река. Широко разлилась от берега к берегу, так и играет волнами. Голубое небо смотрится в ее блестящую воду, солнце золотит ее словно мелкой чешуей, кое-где закружится белая пена и умчится быстрым течением.
— Куда плывет эта Висла? — спрашивает Франусь у отца.
Отец отвечает:
— К морю плывет, мальчик, к Балтийскому морю. Далеко, далеко отсюда!
— А откуда она плывет?
— С гор, с больших гор. Они называются Карпатами. Там она родилась от лесного источника, там она взлелеялась и ушла оттуда. Пока она небольшая, ее зовут Виселкой, а здесь, где она уже большая, ее зовут Вислой.
— Как же она выросла? — спросил с любопытством Франусь.
— А выросла она вот как. По дороге в нее впадают разные реки и речки, то с правой, то с левой стороны и вливают в нее свою воду. Вот Висла все и прибывает и становится такой большой!
— А зачем же эти реки впадают в нее?
— Видишь ли, мальчик, — ответил отец, — если у мужика плохие лошади, а ему надо проехать в город так он садится с тем, у кого хорошие лошади, и едет вместе с ним в город. Так и эти реки, они тоже хотят идти в море, но у них у самих сил не хватает для такого путешествия; они и соединяются с этой самой большой и самой сильной рекой. Одна подвернется справа, другая слева, а потом все вместе плывут к морю.
— Какие умные эти реки, — заметил Франусь.
— Да, уж не глупые! — отвечал отец.
— Я бы хотел знать, как они называются. Ты не скажешь ли мне, папочка?
— Всех я тебе не назову, а то ты не запомнишь, я назову только самые большие. Видишь ли, та, что опередила всех и втекает в Вислу справа, чтобы вместе плыть к морю, называется Дунаец. Это очень быстрая река. Другая, с той же стороны, называется — Сан. Третья, тоже с правой стороны, называется Вепрь.
— Вепрь! — воскликнул Франусь, — вот так так!
— Четвертая река, — продолжал отец, — называется Буг; этот Буг вместе с Нарвой, своей подругой, тоже плывет к морю по Висле.
— И все это с правой стороны?
— Да.
— Так ведь Висла может опрокинуться! — рассмеялся Франусь, — и эти реки из нее вытекут.
— Не бойся, ответил отец, — не опрокинется. И с левой стороны не мало рек. Есть Нида, есть Пилица, есть Бзура и еще много маленьких речек. Все они спешат в Вислу, чтобы она взяла их с собою к морю.
— А что же Висла? Разве ей не тяжело?
— Ну вот! Ведь дорога всегда приятнее в компании. Висла принимает в себя все эти реки, как мать, и они плывут так к самому морю.
— И Висле не скучно всю дорогу? — спросил еще раз Франусь.
— Что ты! Ведь она видит горы, леса и огромную часть страны. Сначала Краков, потом Сандомир, Варшаву, Влоцлавск, Плоцк, Торн, наконец Гданск уже над морем, где ей нужно расстаться с той землей, по которой она плыла.
— Так ведь ей должно быть грустно?..
— Иногда грустно, иногда весело. Когда она плывет по тем местам, где дети ничего о ней не знают, не знают, откуда она взялась, куда плывет, тогда ей, наверно, совсем не весело. А что ты думаешь? Эта то же самое, что плыть среди чужих, сиротою. И только тогда, когда она попадет в те места, где дети, как только увидят ее издали, так сейчас же кричат: «Здравствуй, здравствуй Висла! А что в Карпатах слышно? Давно ли из Кракова? Передай-ка привет от нас Балтийскому морю, синему морю!»
Тогда ей и весело станет и шумит она, и гудит, точно говорит: «Здравствуйте, дети! издалека плыву и далеко иду, да только всегда я ваша и вы мои!»
Пока отец говорил так, показались плоты на Висле один за другим и послышалась песня…
Франусь слушал, а песня плыла все дальше и дальше!..
![]()
КАК БЫЛО В ЛЕСУ
![]()
Пошел старик Шимон, лесничий, в лес и взял с собой Ендруся, сына кузнеца, своего крестника.
А в лесу стоял шум великий, точно каждое дерево что-то говорило. Подставит Ендрусь правое ухо, подставит левое, слушает, да ничего понять не может; дернул он старого Шимона за кафтан и говорит:
— Крестный!
— Что тебе, мальчик? — спрашивает Шимон.
— Кажется мне все, что эти деревья говорят что-то, да только я ничего понять не могу.
— Ну, — ответил старый лесник, — это потому, что ты еще карапузик и таких речей слушать не умеешь.
А кто долго в лесу живет и часто слушает деревья, тот все это понимает так, как людские голоса.
— Господи Боже! — воскликнул Ендрусь. — Да как же так? Говори, крестный, очень уж это интересно!
— Ну, погоди, погоди, чего спешить! — сказал старик Шимон и, усевшись на пне, стал закуривать трубку. Потянул раз, потянул другой и, видя, что у мальчика так глаза и горят от любопытства услышать рассказ, начал так:
— Видишь ты, мальчуган, тот дуб перед нами?
— Вижу! — ответил мальчик. — Какой он огромный… А ветви у него такие, что он накрыл бы и нашу избу, и овин, и голубятню… Верхушку едва видно!
