После тщательнейшей проверки паспортных личностей в Тузпромоском бюро пропусков, Оленька под ручку с Пыльцовым подошла к укрепзагону, напомнившему ей клетку с тиграми в московском зоопарке. Проходя сквозь турникет, а затем через двойную арку металлодетектора, она обратила внимание, что все охранники, подобно древне-ассирийским невольникам, носят на шее тонкие кольца с какими-то надписями, а один из увальней в камуфляжной форме — в точности, как и она, натуральный блондин с льняными волосами, которые даже светлее ее собственных. Мужчин с таким цветом волос она не встречала, хотя прицеливающийся, раздевающий ее на ходу взгляд охранника был вполне обычным.
Получив и тут же сдав пропуска, Оленька успешно прошла обряд штемпелевания тыльной стороны ладони и в сопровождении верного, но так надоевшего ей Пыльцова, поспешила к лифтам. Тут белобрысый охранник возник опять и чуть было не оттеснил Оленьку от Венедикта Васильевича. Поэтому прямо перед входом в лифт они взялись за руки, храбро прошли сквозь еще один металлодетектор, вбежали в скоростную кабину и, не дожидаясь попутчиков, вдвоем — двумя указательными пальцами сразу! — нажали на 18-ю кнопку и поднялись на главный управленческий этаж. Прежде чем ринуться в кабинет Основного Диспетчера, Оленька оглянулась на дозированный свет, идущий сквозь безрамные пролеты небьющихся, непробиваемых, затемненных америкостекол, которыми облицован восходящий небоскреб Тузпрома. Она была на таком взводе, что ей опять почудилось — вот летит она над столицей, ложится на крыло и смотрит на молодящуюся Москву с птичьего полета. Сквозь стеклянную стену далеко-далеко был виден несколько скособочившийся, как бы соскальзывающий с пологого холма в Москва-реку Кремль, и его крохотные башенки и зубчатые стенки в эту секунду показались Оленьке шоколадно-кремовыми украшениями на заказном предпраздничном торте…
Не обращая никакого внимания на слабые протесты согбенных мужских фигур, терпеливо сидящих возле заветной двери, и отбросив неуместную вежливость, Оленька стремительно, словно пират офшорных морей, берущий на абордаж бюджетный корабль с поникшими парусами, ворвалась в кабинет господина Фортепьянова. Венедикт Васильевич, извинительно улыбаясь, прошмыгнул следом за ослепительной партнершей.
Но в кабинете Основного Диспетчера никого не было.
Оленька оглянулась. Тут из-за стоящего на огромном столе 28-ми дюймового плоского монитора выглянул миниатюрный правнук вора-форточника, похожий на старого лысого жокея, и маленькими желто-базальтовыми глазками с восхищением уставился на красавицу Ланчикову.
Господин Фортепьянов к моменту восшествия на Российский тузовый престол поистаскался на приисках, потерял здоровье и волосы, утратил внешний лоск в аппаратной борьбе, и в первое мгновение посетители из провинции приняли могущественного Основного Диспетчера за задержавшегося в кабинете уборщика помещений. Но уже во второе мгновение, заметив тусклый блеск пакорабановского дорогого костюмчика, Оленька представилась:
— Рор Петрович, мы из Новокостромы. Вы нас вызывали.
За последние девять лет господин Фортепьянов из нищего производственника превратился в управленца-триллиардера. Главная же метаморфоза в жизни Рора Петровича произошла всего за несколько недель, когда он из жалкого подчиненного, который по первому звонку со Старой площади мчался на попутке до Беляева, потом трясся на метро в центр Москвы, на площадь Ногина (ныне “Китай-город”), поднимался в кабинет с венецианскими окнами во всю стену и часами молча выслушивал треп очередного напыщенного возлекремлевского подонка, превратился в собственника, во владельца отрасли, в монопольца! Любой министр — действующий, а не то что бывший, который когда-то брезгливо вытирал о него свои аппаратно-коммунистические башмаки, теперь — отныне и навсегда! — униженно пытается попасть к господину Фортепьянову на прием, чтобы по старой дружбе заработать пару новых копеек. Чудесные метаморфозы произошли не только в результате незаметной аппаратной возни, но и благодаря наработанной промысловой, а главным образом — наследственной воровской хватке Рора Петровича. Хотя, разумеется, никто из высшего звена нынешних владельцев Тузпрома, включая самого господина Фортепьянова, никуда не скакал на лошадях, не стрелял из окон поезда по бизонам, не крошил из кольта выстроенных вдоль стенки бара и связанных попарно индейцев, не взрывал сейфов с наличными деньгами и золотыми слитками, не линчевал негров и не насиловал негритянок. Никаких вестерновских, голливудских и просто сомнительных физических действий, предшествующих мгновенному сказочному обогащению, не было. Ничего захватывающего, кроме закрытых заседаний, консультаций с дипломированными высокомернолобыми посланцами Гарвардского и Оксфордского университетов, подготовки учредительных документов (центнеров папок и кип гербовых листов), оплаты нотариальных заверений и квитанций и нескончаемых телефонных переговоров, в жизни Основного Диспетчера за последние годы не происходило и не производилось. А переезд Рора Петровича из подмосковного, тонущего в грязи и мусоре поселка “Газопровод”, где он еще пять лет назад жил с женой в двухкомнатной квартире на последнем этаже крупнопанельного дома, в анфиладу просторных залов в кирпичном особняке на Донской улице, тоже произошел рутинно и даже отдалено не походил на живительное, бодрящее бандитское действие. Господин Фортепьянов выиграл битву за собственность на холодной лошади.
Между тем в жилах Рора Петровича от бумажной аппаратной скуки давно уже закипала кровь палача прадедушки, и Основной Диспетчер часто ловил себя на том, что его указательный палец, вместо того чтобы при многочисленных подписях нажимать на золотое перо паркеровской авторучки, с гораздо большим удовольствием давил бы и давил на курок расстрельного нагана. Ему было скучно, дьявольски скучно! Немыслимое богатство только усиливало чувство крайней внутренней угнетенности. И не мудрено: в тех редких случаях, когда Основной Диспетчер не скучал после трудового дня на одной из многочисленных тузпромовских резиденций, так называемых “Порок” (ударение на “По”), а был у себя дома, ему, помимо телевизора с экраном в четверть стены, приходилось наблюдать только гримасы крайнего недовольства, навечно впечатанные в обрюзгшую нижнюю челюсть своей супруги, которая была на голову выше Рора Петровича, — в эту особо малопривлекательную часть дряблого ее лица. Изредка разговаривая с женой, Фортепьянов давно обратил внимание, что выражение брезгливости на ее расплывшейся физиономии только увеличивается от приобретения жизненных благ. Подобное же выражение, правда, несколько сдобренное пресыщенностью и высокомерием, он отмечал и на своей компактной мордочке, когда подолгу гляделся в громадное зеркало, обрамленное во французский золоченый багет, которое висело в апартаментах для отдыха, расположенных рядом с его рабочим кабинетом за стальными, замаскированными под стену дверями.
Высота служебного и владетельного положения открыла перед господином Фортепьяновым всю изнанку людской корысти, помноженной на необязательность и суетливость. Рор Петрович, несмотря на все могущество и неисчислимые богатства, был весьма несчастным человеком. Ждать хоть каких-то перемен в своей скучной жизни он мог только от посетителей, поскольку как должностное, владетельное, охраняемое по высшей категории лицо иных контактов с миром — благодаря заботам командира досмотровой Тузпромовской дивизии генерал-полковника в отставке Пако Кочканяна, — не имел.
Любуясь дивными чертами лица восхитительной посетительницы, Рор Петрович вдруг осознал, что он пригласил ее на прием отнюдь не затем, чтобы приумножить собственное состояние. Этот сомнительный визит нищих костромичей мог принести ему, кроме нервотрепки и неприятностей, в самом лучшем случае лишь одну — две сотни тысяч долларов, что не составило бы и процента от его швейцарских (или даже словацких) номерных счетов. Господин Фортепьянов, уныло и безотчетно чего-то ждавший в тщетной надежде как-то поразнообразить устоявшуюся аппаратную рутину, в которую превратилась его жизнь, вдруг понял, что дождался, наконец, подарка судьбы в лице этой ослепительной блондинки!
В то же самое мгновение и Оленька профессионально почувствовала подспудную мужскую тоску господина Фортепьянова, посмотрела ему в каменно-твердые, но такие тоскующие базальтовые глазки, и между ними проскочила слабая искорка.
Рор Петрович, мельком глянув на пришибленного пыльным мешком партнера телефонной аферистки, улыбнулся и произнес:
— Садитесь.
Провинциальные визитеры, несколько стесняясь, сели за стол заседаний Коллегии.
Как только Основной Диспетчер отвел взгляд от телефонного афериста Пыльцова, тот осмелился нарушить натянутую, как струна золотой арфы, тишину высочайшего кабинета, едва слышно втянул ноздрями воздух и осторожно принюхался. Так и есть — благотворная средиземноморская атмосфера, круглосуточно поддерживаемая японокондиционерами во всех неоглядных замкнутых пространствах Тузпрома, в этом утонченном помещении была несколько разбавлена московским кисловыхлопным ветерком. Венедикт Васильевич с удивлением и еще более осторожно скосил глаза и вдруг обнаружил, что в сплошном америкостеклянном покрытии прорублено — видимо, по личному распоряжению господина Фортепьянова — небольшое окошко, вернее форточка, которая была чуть-чуть приоткрыта.
