- Помню.
- А сколько лет уже не был в Ясеневке?
- Ой, давно что-то.
- В пионерском лагере лето проводишь?
- Да. Скоро опять поеду.
Они пошли на кухню.
- А в Ясеневке хорошо летом, знаешь,- сказал уже на кухне Андрей.
Миша промолчал. Это молчание парня показалось обидным. Что Мише Ясеневка. В сущности они уже даже не земляки - Миша коренной москвич...
Пили чай на кухне. Напряженное ожидание телефонного звонка мешало Андрею думать.
- Миша, ты бы ложился спать. Поздно уже.
- Не, я подожду маму...
Но время шло, Люда не звонила.
"Вечером из больницы звонить легче, чем днем,- думал Андрей. - Почему Люда молчит?"
Он вылил в раковину остывший чай, налил себе горячего. Честно говоря, хотелось есть. Но затевать сейчас ужин - морока, хотя на столе лежали четыре яйца, приготовленные для яичницы.
Глядя на яйца, Андрей вдруг вспомнил рассказ Петра, как он в войну, в годы эвакуации ездил в Пермь продавать на черном рынке барахло и покупал еду - какая попадалась в ларьках или на базаре, - большей частью хлеб, иногда масло и даже яйца. У Люды в ту пору было неладно с легкими. И вот в одну из поездок, рассказывал Петр, зимой в дороге произошла с ним неприятная история. Он на каком-то полустанке побежал за кипятком и не успел обратно, поезд тронулся. Петр вскочил на подножки предпоследнего вагона, обливая кипятком из котелка себе колени. Он стал стучаться в дверь, чтобы проводница впустила хотя бы в тамбур. Но в ту жестокую пору поезда осаждали безбилетники. Проводники озверели, гоняя из вагонов этих "зайцев". Петр барабанил кулаком в тяжелую дверь, кричал, что он из соседнего вагона с билетом, но все безрезультатно. Проводница в шапке-ушанке - молодая курносенькая, вспоминал Петр, с завитушками ушла из тамбура. Потом вдруг вернулась, приоткрыла дверь, просунула руку, стащила с головы Петра шапку и бросила ее, пытаясь, очевидно, таким образом заставить Петра соскочить. Но он, конечно, не соскочил. Так и ехал до остановки на подножке, без шапки, посиневший от холода. Бросил котелок, держался двумя руками за поручни, притопывая на узкой подножке, чтоб ноги хотя бы не отморозить. На остановке курносая проводница дверь, конечно, открыла. Петр моментально ворвался в тамбур и сразмаха нанес красавице такую пощечину, что у нее из носа потекла кровь... Ахнув, она зашмыгала носом, но не ушла из тамбура, платком стирая с лица кровь, пропускала пассажиров. Так и не стала на Петра жаловаться. Странная была, говорил Петр, даже жалко ее стало. В Перми у Петра поднялась температура. С воспалением легких он слег в больницу. С той поры будто жилка какая лопнула у него внутри. Но постепенно здоровье восстановилось и легкие его не подводили.
"А что подвело? Что подвело?" - думал Андрей. Ему представлялся Петр на подножке пассажирского вагона. С огромной скоростью несется поезд, поднимая снежный вихрь на путях. Покрасневшими от натуги и холода руками, Петр держится за поручни. Ледяной ветер треплет ему волосы, снег слепит глаза ... Это время несло человека,- думал Андрей, - и некому было сказать про свои обиды... Да, Петр, это твоя жизнь, ты ее всегда будешь с гордостью вспоминать. Каждому человеку выпадает свое счастье. В этих вихрях, рожденных несущимся вперед поездом, было твое счастье. Наше счастье. На подножках времени... Впрочем, кто-то ехал ведь и в теплых вагонах.
Как во сне, глухо зазвенел звонок. Миша вывел Андрея из забытья:
- Дядя Андрей, звонят!
Они бросились к дверям.
- Это мама, - сказал Миша.
На лестничной клетке действительно оказалась Люда и рядом с ней санитар в белом халате.
Люда была бледная с раскрасневшимся от слез глазами. Что-то новое, незнакомое пугало в выражении ее лица, какая-то обреченность. Увидев в дверях за Андреем Мишу, Люда свела брови, как от укола, и сказала:
- Ты еще не спишь? - И прошла мимо Андрея, лишь прикоснувшись к его руке мягкой чуть влажной ладонью.
Андрей хотел закрыть дверь, когда Люда прошла, но санитар его остановил:
- Вас можно на минуточку?
Еще не догадываясь, что ему могут сказать, Андрей остановился на пороге.
- Выйдите сюда и прикройте дверь,- скомандовал санитар.
И тут Андрея кольнуло: что-то случилось с Петром, иначе зачем Люда приехала с санитаром?
Андрей прикрыл за собой двери.
- Слушаю вас.
- Вы кто будете ей? Брат?
- Друг ее мужа. А что?
- Постарайтесь, чтоб она легла, уснула. Но снотворного не давайте. Валерьянку. Можно капли Зеленина...
- А что случилось?
Лицо у санитара было вялое и серое от усталости.
- Муж у нее умер,- сказал санитар.- Ваш друг, значит.
- Умер?!
Санитар вздохнул.
- Вот так, мужик...- И кивнул на дверь. - Давай, выручай ее, извелась.
- От чего умер? Почему? - нашел в себе силы пробормотать Андрей.- От чего? От чего?..
- Откуда я знаю - от чего... Говорят, кровью залился, не успели... Бывает...
Санитар махнул рукой, повернулся и побежал вниз по ступенькам.
Андрей смотрел на белую подпрыгивающую фигуру санитара. Ему хотелось крикнуть - "Постойте, постойте! Я не понял!"
Санитар исчез на лестничном повороте.
Андрей не двигался с места. Зазвенело в ушах...
Он долго стоял возле дверей, прислонившись к косяку.
Ты помнишь, Петр, как мы пекли кукурузу в костре - за вашим садом? В ночное нас не пустили с колхозными конями, и мы расположились у речки... Вся радость наша тогда была дождаться кукурузы, будто ее нам дома не давали... А теперь вся радость - вспомнить ту ночь...
Костер, сложенный Петром, наконец разгорелся. Пламя то поднималось шумя, то падало, затихая, то огонь чуть клонило в сторону слабым ветерком. А выше, над головами сидящих, искры и мелкие язычки пламени отрывались от костра, но их быстро поглощала синяя темь. Рукам и лицу то становилось жарко и приходилось отодвигаться, то прохладный ночной ветер обдавал холодком и снова тянуло поближе к огню.
С болотца, что было впереди, тянуло сыростью. Над лугом висела тишина, ее тяжесть ощущалась. Легкое потрескивание костра лишь заставляло думать об этой тяжелой, но успокоительной тишине. Говорить было как-то неловко и трудно, и Петр замолчал. Теперь навсегда. В это поверить Андрей никак не мог.
4
На другой день Макар, через Ларису, вызвал Федора к себе на дачу. Федор увидел бледного осунувшегося брата. Уши Макара, мочкам которых недоставало женских сережек, - казались теперь очень большими. Он предупредил Федора, что поедет в Ясеневку Лариса. "Не нужна она там", пробурчал Федор.- Нет,- сказал Макар,- пусть Лариса помогает. А меня, врачи не пускают.
Федор не стал спорить, хотя подумал, что Макар просто струсил, свое здоровье он всегда берег больше братьев, - всю войну на брони в Москве просидел. В начальство пробился. Федор плотник, Макар кремлевский работник,- шутил часто Петр. Кажется, в первый раз в Москве они так ладно и быстро договариваются и нислова о главном, о смерти Петра, потому что главное только то и есть, чему не нужно слов. Макар всех обогнал в карьере, и Федор по глупости, наверно, больше боялся брата, чем любил. "Жизнь рулетка" - опять смеялся над братьями Петр.
? ? ?
Три дня шли траурные приготовления в дальнюю дорогу. Оформили документы, чтоб забрать из морга обработанное для перевозки тело покойного. Так завещал Петр - хоронить в Ясеневке. Отправили в деревню, поездом Люду с детьми.
И вот к моргу прибыл наконец автобус. Собрались сослуживцы Петра. В зале для прощания прошел митинг. Говорили много, но скорбью были отмечены лица молчавших, а не выступающих. Только эти люди знали, что значит потерять в общем-то незаменимого руководителя.
Когда через задний люк гроб ставили на площадку, голова Петра качнулась, он будто прощался с друзьями. В автобусе гроб накрыли крышкой. Федор приколотил ее гвоздями, чтоб не сползла дорогой. И автобус поехал. В нем остались только Андрей и Федор. Жизнь в эти дни, после смерти Петра, казалась Андрею остановившейся, не меняющейся в привычном своем круговороте. А выходило - живущим не было дела до чьей-то смерти. Люди женились, устраивали свои судьбы, меняли жилища, работу. Мимо смерти, как мимо воронки омута в реке, бежала, снова сомкнувшись в течении вода - все дальше и дальше, неудержимая на своем бесконечном пути.
Думалось об этом с обидой за покойного, - равнодушна к смерти жизнь, но, пожалуй, дума эта приносила и облегчение, так как возвращала Андрея обратно к земным делам.
В заднее стекло автобуса он увидел, как Волоков, стоя у ворот морга впереди всех провожающих, махал на прощанье рукой. Теперь он начальник.
? ? ?
Дорога до Ясеневки дальняя. Ох, какая дальняя.
Откуда-то появился еще один пассажир, - рыжебородый, с тяжелой палкой?..
Едут, останавливаются. Опять едут, едут.
Рыжебородого звали Савелием, представился Андрею. Старик нет, нет да и уставится на гроб испуганными глазами. А Федор подремывал. Андрей думал о том, как сложится у Федора дальнейшая жизнь. Не вернется ли в Ясеневку. Вот встретил, кажется, земляка. Но главным в эти мгновения для Андрея была мысль, что он жив, видит небо в облаках, зеленый лес за окном автобуса или деревню вдали, огороды, мост, речку в низине, стайку выпорхнувших из осоковых зарослей диких уток - все то, чем не только не восхищаются люди, но что они и не замечают - иначе откуда столько обгоняющих машин проносится мимо всего того, что есть в мире истинно прекрасного? Петр бы его понял, они были спаяны дружбой.
