Приступ скрутившей Бродена боли, наконец, прошел, хотя конечности арестанта еще продолжали слабо подергиваться. Он тяжело дышал.
И снова удивил О» Браэна, заговорив совершенно не о том, на чем остановилась их беседа.
— Мой следователь очень хотел знать, почему я не застрелился, когда понял, что меня хотят арестовать. Я только сейчас понял — это же был _ваш_ вопрос?
« Браэн чуть помедлил, но потом все же кивнул. Бледные губы арестанта искривились в саркастической улыбке, выглядевшей очень странно на его измученном лице.
— Мой следователь посчитал, что я — агент Остазии, который собирался использовать этот пистолет для террористических актов против членов внутренней партии. И что в решающий момент мне просто не хватило духу пустить пулю себе в лоб.
— Я знаю, что решил ваш следователь. А на самом деле?..
— Это слишком долго объяснять… — устало отозвался арестант. Но О» Браэн знал, что любой человек испытывает необъяснимую потребность с кем–то поделиться сокровенным, и рассчитывал, что Броден все–таки поддастся искушению. Он оказался прав. Несколько секунд спустя Броден действительно заговорил.
— …Если хотите, меня подвела не трусость, а врожденное упрямство. Я годами размышлял о вашем Министерстве. Мне казалось, если я сумею понять вас — то пойму главное в вашем ангсоце. Разберусь, почему эта раковая опухоль накрыла собой всю страну, а никто даже и не пикнул. Это, правда, далеко не ново в человеческой истории: хорошая идея подменяется дурной, а люди продолжают следовать за словом, давно потерявшим прежний смысл. Но одно дело читать об этом у Тацита, и совсем другое — пройти через это самому. Вы еще слишком молоды, и вряд ли помните первые годы после революции. А я их помню. Мы хотели избавить низшие классы от страданий, вернуть им их человеческое достоинство… а вместо этого создали _вас_. Сейчас вы можете приписывать мне любые преступления, но настоящее–то мое преступление совсем в другом. В том, что я так и не смог понять, как можно вас остановить. Я много лет ловил обрывки разговоров, смотрел на людей, которые успели побывать под следствием… запоминал, сопоставлял… и понял, что все эти слухи появляются не просто так. Вы сами же следите за их распространением. И даже отпускаете мыслепреступников, чтобы дать остальным на них полюбоваться и представить себе то, что с ними делали… Вам очень важно, чтобы люди верили, что вы ломаете любого, кто к вам попадает. Я поделился этой мыслью с Лили — она в тот момент уже была больна — и она сказала, что думает точно так же. И добавила: вся эта пирамида лжи стоит на том, что человеческое в людях — относительно, а боль и страх, которые испытывает человек, напротив, абсолютны. И вы знаете, я понял, что она права! Тогда мне стало ясно, что придется пойти до конца. Словом, я должен был попасть сюда и доказать вам, что вы ошибаетесь.
— Должны?.. Кому должны?
Майк Броден слабо улыбнулся.
— А вы опять пытаетесь меня поймать.
— Напротив, я пытаюсь вас понять.
— Да бросьте… Если бы вы, при вашей–то профессии, пытались понимать мыслепреступников — то вас давно бы распылили. Вам не нужно понимание, вы строите наш разговор, как шахматную партию — пытаетесь предугадать мой следующий ход и готовитесь к контратаке. Ну к примеру: если я скажу, что должен самому себе, то вы начнете доказывать мне всю абсурдность самоуничтожения во имя самого себя. Если скажу, что должен Лили, вы напомните, что ее уже нет, а значит, это не имеет никакого смысла. Ну, а если я заговорю о ценностях, идее или Боге, вы станете пичкать меня всеми анти–идеалистическими софизмами, которые приберегаете для таких случаев. Проблема в том, что я прекрасно знаю все, что вы мне скажете, и слушать вас мне будет так же скучно, как читать передовицы в вашей «Правде».
— Вы уклоняетесь от обсуждения своих поступков, потому что понимаете, насколько нелогично будут выглядеть ваши мотивы, мистер Броден? — сочувственно уточнил О» Браэн. — Как человек образованный, вы должны понимать, что в споре отказ от аргументации своей позиции считают поражением. А вы как будто собирались доказать, что правы вы, а не ангсоц и Партия.
На лице Бродена не дрогнул ни единый мускул.
— Извините. Я, наверное, использовал не совсем правильное выражение… Готовясь к встрече с вами, я отнюдь не собирался вести с Минилюбом философские дебаты. В моем возрасте подобная словесная эквилибристика уже кажется пошлой. Я хочу не доказать, а _показать_ вашу ошибку. Так сказать, продемонстрировать ее на практике.
« Браэн некстати вспомнил, как сидел у телекрана и следил за тем, как Броден ведет себя на допросах, и почувствовал тяжелый, душный гнев. Он дотянулся до звонка и вызвал охрану из коридора.
— Увести, — кратко распорядился он.
Еще полтора месяца — и еще десять встреч в сверкавшей белой комнате с ортопедической кушеткой и хромированным рычагом. Без изменений. Правда, теперь Броден говорил все меньше. Иногда он просто сжимал губы и молчал, упорно игнорируя любые реплики О» Браэна. То ли берег последние оставшиеся силы, то ли в самом деле полагал, что говорить им не о чем.
Инструкция, разработанная самим же О» Браэном для таких случаев, рекомендовала вызывать у арестанта отвращение к себе, прежде всего — к своему телу, превратившемуся в жалкий, ни пригодный ни к чему мешок с костями. Но Броден давно не дорожил собственным телом… О» Браэн слишком поздно осознал, что постоянная утечка информации, организованная его ведомством нарочно для того, чтобы в душе каждого жителя Океании поселился смутный ужас перед Министерством любви, могла иметь и отрицательные стороны. Броден заранее предвидел все, что с ним случится здесь. Он знал, что ему не спастись, и приучил себя смотреть на собственное тело, как на старую ненужную одежду, которую все равно придется выкинуть — потому ничто не могло поколебать его.
Как бы там ни было, оставалось еще одно средство, почитавшееся совершенно безотказным.
— Проводите мистера Бродена в комнату сто один, — сказал О» Браэн, ломая карандаш, который безотчетно крутил в пальцах.
«В комнату сто один» — бесстрастно повторил метеллический голос телекрана. О» Браэнн напряженно вглядывался в темноватое изображение — узкая камера и человек, сидевший на железном, привинченном к полу табурете. Бледное лицо, как будто выплывавшее из темноты, казалось черепом, обтянутым грязновато–серой кожей. О» Браэнн видел подобную картинку уже много–много раз. Сейчас эта безжизненная маска треснет, как разбитое стекло, и на поверхность хлынет первобытный, запредельный ужас.
Темные глаза Бродена расширились.
— De profundis clamavi ad te… — чуть слышно сказал он.
« Браэн раздраженно сдвинул брови. Это что, латынь?.. Кажется, что–то религиозное, но полной уверенности у О» Браэна не было. Сотрудники полиции мысли знали многое, о чем не полагалось иметь представления простым партийцам — считалось, что это поможет лучше вычислять мыслепреступников — но настолько далеко этот принцип не распространяли. Да и то сказать, таких мыслепреступников, как Броден, в Минилюбе не бывало уже много лет. «Да где вы видели людей?..» — спросил тогда Майк Броден. Его жуткий, хриплый смех даже сейчас звучал в ушах О» Браэна.
Неважно. Через час с этой историей будет покончено раз и навсегда.
« Браэн тяжело поднялся на ноги и вышел в коридор.
Подготовка к самому последнему этапу следствия — это серьезный, почти ювелирный труд. Тут нельзя допустить ошибки. Казалось бы, если постоянно наблюдая за каким–то человеком, не так уж трудно выяснить его самый главный страх — порой люди настолько легкомысленны, что выдают себя даже в случайных разговорах… но тут есть одна беда: далеко не всегда именно то, что человек считает своим самым главным страхом, оказывается им на самом деле. Из–за этого первое время после появления методики случались глупые ошибки. Скажем, человек всю жизнь до обмороков боялся высоты и прямо–таки зеленел, случайно подходя к открытому окну на верхних этажах, а потом выяснялось, что на деле его самый потаенный, самый жуткий страх — ослепнуть или оказаться погребенным заживо. А с Броденом, большая часть жизни которого оставалась скрытой от внутренней партии, задачка вроде бы должна была оказаться еще сложнее. О» Браэн пытался найти ответ в его революционном прошлом, сопоставлял записи того, как Броден ведет себя в камере, копался в собственных воспоминаниях… а между тем ответ все это время находился прямо на поверхности. О» Браэн даже рассмеялся, когда наконец–то докопался до него. Майк Броден чуть не утонул, когда ему было одиннадцать лет. Старший брат столкнул его с самодельного плота прямо на середине речки, полагая, что это как раз и есть самый подходящий для мужчины способ научиться плавать — а потом едва сумел вытащить наглотавшегося воды Майка обратно. Если верить старым, пожелтевшим письмам из семейного архива — миссис Броден переписывалась со своей племянницей — то Майка еще долго мучали кошмары, в которых он тонул и из последних сил колотил руками по воде, а брат пытался справиться с течением, относившим плот все дальше от испуганного младшего. История, по правде говоря, до отвращения банальная, после всего, что О» Браэн вынужден был пережить по вине Майкла Бродена, он предпочел бы что–нибудь более впечатляющее. Но, в конце концов, даже у исключительных людей страхи бывают совершенно заурядными. И в этом отношении им можно только позавидовать. Во всяком случае, О» Браэн с радостью бы поменялся с кем–нибудь из них.
