И до меня долетает эхо её крика. И мне становится больно оттого, что я слышу…
«Ты же умираешь! Я же предатель! Убийца!» – вот что она кричит.
А перед моими глазами её лицо, маленькое, растерянное, в серых дужках оправы – она носит очки. Словно её лицо навсегда запечатано в моей памяти.
В боли моё сознание плавится, и я падаю на кровать, чтобы свернуться клубочком и плакать.
Голову разрывает что-то изнутри, темное и пульсирующее.
Я запуталась в самой себе.
Прихожу в себя от прикосновений. Рядом со мной лежит Велиар и гладит меня по руке, успокаивая. Мирик заполнен ароматами роз и свежезаваренного чая.
Я крепче прижимаюсь к нему, как к последней надежде на понимание, и шепчу.
– Мне больно, Велиар… Когда-нибудь… я найду себя настоящую?
Он лишь кивает.
А потом он уходит, оставив меня одну. Я уже спокойна, большинство воспоминаний спрятались в темноте, и мне хочется одного.
Я хочу увидеть Арис и Котовски.
Я соскучилась по ним.
И я не хочу быть здесь… В моём странном, непохожем на все, мирике. Какие бы я эмоции не испытывала, он не искрится и не бледнеет.
…ведь моя игра – истина…
И я докопаюсь до неё…
А пока я допиваю чай и думаю про то, что мне делать дальше. Достаю Элвиса – так я назвала свой ключ – медвежонка – и смотрю в его наглые глазки. Этот серый ужас оказался живее всех живых, и вы представить себе не можете, как я «рада» быть обладательницей одушевлённого ключа.
– Что, пойдём к твоим родственникам по разуму? – шепчу я, замерев на серой плите. – Арис.
Секундное падение и вот, я уже в розовом мирике малышки с набивной грудью.
Она и Котовски так и сидят, играя в куклы. Увидев меня, Котовски нервно машет хвостом и заявляет:
– Чего-то ты быстро!
– Видимо, у Велиара было плохое настроение! – хохочет Арис – Или ему просто не пришлось успокаивать её, как некоторых. А потом спасаться бегством от благодарных поцелуев…
– На что ты намекаешь, мелочь?! – рычит Котовски, а я заливаюсь смехом.
Как же я по вам соскучилась…
Заснеженный мир Руминистэ
– А ты ещё не построила свой мирик? – вопрошает Котовски. Я лишь киваю головой.
Малышка подбегает ко мне и теребит карман, в котором спрятался Элвис.
– Ой, а он меня за пальчик дёрнул… сам! Я честно не трогала! – в ужасе отпрыгивает малышка и на её глазах выступают слёзы, она боится…
…что сейчас я исчезну, как Златовласка.
Элвис барахтается в кармане и просится наружу. Я сажу его на ладонь, и он весело жмурится Арис.
– Соби не исчезнет? – сквозь слёзы шепчет малышка и, когда медвежонок кивает, радостно разливается хохотом.
– Соби, какой здоровский у тебя ключ! Его можно трогать и ты не исчезнешь!
Смотрю на Котовски. Он стоит поодаль и прижимает к себе сердечко Златовласки. Погруженный в свои воспоминания, он не слышит ничего, кроме тишины.
– Ничего, это у меня просто ключ ненормальный.
– Я всё бы отдал, чтобы и у Неё был такой ключ…
Арис печально смотрит на ушастого и бросает в него мяч со всей силой, что есть в её хрупком теле.
– А ну, соберись! Ты чего расклеился? Был – не был… Уже ничего не изменить! – гневно рычит она. – Нам пора к Рум, показать её Соби. А то не успеем до заката…
Котовски, жмурясь от боли, дает малышке такую затрещину, что у той звёзды из глаз посыпались, наверное.
Ну вот, пришёл в себя…
Спустя мгновение мы все трое оказываемся в мирике той, кто появился до меня. В мирике Руминистэ. Это – огромный лес, дикий спящий лес. Всё вокруг серое и размытое.
Здесь всегда зима и идёт снег.
Смотрите, это она! – пищит Арис и показывает вдаль. На снегу, спиной к нам, сидела девушка. В белом, с розовыми разводами – брызгами, длинном платье.
Подойдя ближе, я увидела, что эти розовые пятна были везде – на примятом снегу вокруг, на её длинных золотистых волосах, на её теле.
Руминистэ жадно урчала, словно смаковала что-то, и через некоторое время сплюнула в сторону свежеобглоданную кость
Мне стало дурно.
– Не подходи к ней близко. Она жрёт, – предупредил меня Котовски и стал искать место, чтобы присесть.
Арис силой наклонила меня к себе и прошептала:
– Нельзя её сейчас тревожить. Это игра такая – Жестокость. Вот она и играет в неё одна, кроликов ловит и ест.
Я отошла от Арис и сделала небольшой круг вокруг Руминистэ. Присев на сломанное дерево, я принялась следить за каждым её движением.
Не замечая нас, она продолжила есть, сидя на снегу. По бледным рукам её стекала кровь. Вниз, с окровавленной разодранной тушки. Примятый снег вокруг и клочки розово-серой шерсти говорили о том, что Руминистэ поймала кролика сама, чем была несказанно довольна.
Розовые кишочки она оборвала и, обнюхав, выкинула. Почистила тушку снегом и вырвала небольшой кусочек острыми зубками. При всём этом она мило улыбалась и что-то напевала…
– Ну, всё! – вдруг сказала она, посмотрев на меня. – Я наелась!
Глаза у неё были пронзительно синие, такого яркого и сочного оттенка, что голова кружилась. Такое ощущение, что смотришь в небо…
Руминистэ бросила в сторону то, что осталось от кролика, и встала.
– Ты бы хоть рот вытерла! – прошипел Котовски, и девушка послушно выполнила его просьбу – вытерла рот подолом белого платья. Розовые пятна кроличьей крови исчезли, и теперь сияющая Руминистэ улыбалась мне. Ангелоподобная Руминистэ.
– Новенькая? – она подошла ближе и, приобняв правой рукой в белой перчатке, развернула меня к себе спиной. Я уже привыкла, как здесь знакомятся.
Прочитав имя, она рассмеялась и, откинув свои длинные, до середины бёдер, волосы, оголила шею.
И опять, тот же чёрный шрам – Руминистэ. Словно выжженное клеймо. Я коснулась его, знакомясь с ней, и отошла робко в сторону. В отличие от остальных, эта девушка пугала меня, но раз уж такова её игра…
– Соби, а ты уже создала свой мирик? – улыбнулась мне хищно ангелоподобная, и всё её очарование подёрнулось плёнкой безумия. Думается мне, одного кролика ей явно было мало.
– Кролик! – взвизгнула Арис, и показала куда-то в сторону. Руминистэ дёрнула носиком, словно зверек, и помчалась за видимой только ей добычей. Быстро, отрывисто она через некоторое время догнала новое животное и перегрызла ему глотку. Мы же, словно зачарованные, молча наблюдали за её охотой.
– Пошли отсюда, а то и нас сдуру загрызёт. – Арис уже ступила на уже знакомую серую плиту.
– Солнце заходит, Руминистэ в такое время может и нами полакомиться… – Арис исчезла, не договорив. Котовски толкнул меня на плиту.
– Скорее, времени мало… завтра утром вернёмся.
Мимолетное падение и вот, я одна. В собственном мирике.
Остальные, видимо, тоже разбежались по своим. Не будем их тревожить.
Я не чувствовала движения времени, я то вспоминала, то забывала о нём. Сделав пару заметок о Руминистэ и её игре, я налила себе чашечку чая и села у окна.
За стеклом кружил снег и среди него пятнами чернел спящий город.
Не будем тревожить и его…
Я пила маленькими глотками горячую жидкость, пахнущую жасмином, и смотрела вдаль.
И я знала…
Там, за окном, был вовсе не Лаэрен.
Это был…
Проснулась я от странного хохота. Сквозь остатки сна понимаю, что это кто-то незнакомый. Смех был чуть приглушенный, словно…
Она была в маске. Улыбалась мне нарисованным ртом. Восседала посреди подушек на полу и смотрела на меня сквозь прорези чёрными огромными глазами.
Поправив рукой в чёрной перчатке оборки на шикарном красном платье, девушка снова рассмеялась.
– Лукреция? – пересохшим горлом спросила я. Девушка кивнула и сняла маску.
Под белым фарфором оказалось не менее бледное лицо. Глаза оказались карими, губы – розовыми. По-детски припухлыми. И шрам на правой щеке.
Нет, не имя, обыкновенный шрам. Рваный, грубый… Может быть, его она скрывала под маской?
Безумно красивая и печальная. Лукреция, ещё одна из мира Лаэрен.
В чёрном корсете, в ярком кринолине юбок она казалась невесомой. На вид ей лет семнадцать, а вот глаза говорят совсем другое…
Она младше, чем хочет казаться…
…в отличие от Арис.
Я слезла с кровати, и присела рядом с ней. Нагнув голову, оголила шрам.
– Не надо, я знаю твоё имя… – Лукреция нервно сжала запястья. – Я… давно здесь. Мне нравится, как ты спишь.
Давно?! И она наблюдала за мной, как я похрапывала?
Лицо предательски загорелось.
– Пришла просто… ну… познакомиться, – каждое слово она словно вытягивала из себя, боязливо и осторожно. Будто боялась…
…что кто-то ударит её.
Беру её за руки и осторожно, чтобы не спугнуть, шепчу:
– Никто не причинит тебе боль.
Лукреция, словно испуганная лань, дёргается в сторону и одевает маску.
