такая же рыжая и прожаренная почва. Над головой то же раскаленное солнце.
Я посмотрел на горизонт. Его заволакивала молочная дымка. Моря не было видно. Только другие холмы, пониже, ферма Меликетти с загонами для свиней и расщелиной, а также белая дорога, разрезавшая поля. Длинная дорога, по которой мы проехали на велосипедах, чтобы добраться сюда. Были видны также маленькие-маленькие строения, где жили мы. Акуа Траверсе. Четыре домика и старинная вилла, затерявшиеся в пшенице. Лучиньяно, самый близкий к нам городок, был скрыт облаками.
— Я тоже хочу посмотреть, — сказала сестра. — Покажи мне.
Я посадил ее себе на плечи, хотя ноги меня еле держали. От усталости. Интересно, что она могла видеть без очков?
— А где остальные?
Там, где они прошли, был беспорядок, многие стебли согнуты, а некоторые поломаны. Мы пошли по этим следам, ведшим к противоположному склону холма.
Мария сжала мне руку, вцепившись ногтями в кожу…
— Какая гадость!
Я повернулся.
Они сделали это. Они посадили курицу на кол. Она торчала на самом острие камышовой трости. Свисающие ноги и широко расставленные крылья. Испачканная кровью голова свешивалась набок, наводя ужас. Из сжатого клюва капали тяжелые красные капли. Рой мух с блестящими брюшками вился вокруг, налипая на глаза, на кровь.
Ледяная дрожь прошла у меня по спине.
Мы пошли дальше, перевалили через хребет и стали спускаться.
Куда, черт побери, они потопали? Почему спустились по этой стороне?
Пройдя еще метров двадцать, я понял куда.
Холм не был круглым. С противоположной стороны он терял свою безукоризненность и перетекал в подобие бугра, который, выгибаясь, плавно снижался до самой равнины. Посреди этого бугра находилась узкая впадина, которую можно было разглядеть, наверное, только сверху или с самолета.
Легко было бы вылепить этот холм из глины. Сначала скатать шар. Затем разрезать его надвое. Одну часть положить на стол. Из другой половинки сделать сосиску, нечто вроде толстого червяка, прикрепить к первой, выдавив посредине небольшое углубление.
Самым удивительным было то, что в этой спрятанной от глаз впадине росли деревья. Укрытая от ветра и солнца, стояла самая настоящая дубовая роща. А посреди нее — одинокое строение.
Заброшенный дом с провалившейся крышей из коричневой черепицы и темными балками просвечивал сквозь листву.
Мы спустились вниз по тропинке и вышли к дому.
Здесь было все, чего я сейчас желал больше всего на свете, — деревья, тень и прохлада.
Цикад не было слышно, только щебетанье птиц. Кругом полно лиловых цикламенов. И ковер зеленой травы. И замечательный запах. Мне ужасно захотелось поскорее найти местечко у какого-нибудь дерева и завалиться поспать.
Сальваторе появился неожиданно, как призрак.
— Ты видел? Здорово, да?
— Еще как! — ответил я, оглядываясь по сторонам. Наверняка здесь должен быть ручей, где можно попить.
— Чего тебя так долго не было? Я уж подумал, что ты вернулся вниз.
— Нет, просто сестра ногу подвернула, поэтому… Пить хочется. Где здесь вода?
Сальваторе достал из сумки бутылку.
— Тут осталось немного.
Я разделил воду с Марией по-братски. Хватило как раз смочить губы.
— Кто выиграл? — Я был озабочен наказанием. Я чувствовал себя смертельно уставшим. Надеялся, что Череп, как исключение, сможет простить мне или отложить его на другой день.
— Череп.
— А ты?
— Пришел вторым. За мной Ремо.
— Барбара?
— Последняя. Как обычно.
— И кого накажут?
— Череп говорит, что это должна быть Барбара. А Барбара говорит, что это должен быть ты, потому что ты пришел последним.
— И что?
— Не знаю, я пошел пройтись. Меня уже достали эти его наказания.
И мы зашагали к дому.
Дом держался на ногах из последних сил. Он возвышался посреди небольшой поляны, заваленной дубовыми ветками. Глубокие трещины рассекали стены от крыши до фундамента. От оконных рам остались одни воспоминания. Кривое фиговое деревце росло на лестнице, ведущей на балкон. Его корни раскрошили камень ступеней и обрушили парапет. Лестница вела к старой, окрашенной синей краской двери, рассохшейся от солнца и изъеденной жучками. В глубине дома виднелась высокая арка, за ней зал со сводчатым потолком. Конюшня, наверно. Проржавевшие трубы и деревянные лаги подпирали потолок, обвалившийся в нескольких местах. На полу лежал засохший навоз, зола, груды кирпичных обломков и строительного мусора. Большая часть штукатурки стен обвалилась, обнажив каменную кладку, сложенную всухую.
Череп сидел на баке с водой и бросал камни в ржавый бидон.
— Забито, — сказал он и уточнил: — Это место принадлежит мне.
— Что значит «мне»?
— А то. Я первым его увидел. Кто первый находит что-нибудь, тому это и принадлежит.
Вдруг кто-то толкнул меня в спину так, что я едва не грохнулся лицом об землю. Я обернулся.
Барбара, вся красная, в грязной майке, с всклоченными волосами, готовая наброситься на меня с кулаками…
— Ты пришел последним. Ты проиграл!
Я выставил вперед кулаки:
— Я возвращался. Если б не это, то пришел бы третьим. Ты это знаешь.
— Кого это волнует. Ты проиграл!
— Кому наказание? — спросил я Черепа. — Мне или ей?
Тот некоторое время подумал, затем указал на Барбару.
— Видела? Видела? — Сейчас я любил Черепа.
Барбара начала колотить кулаком по пыли.
— Это несправедливо! Несправедливо! Всегда я! Почему всегда я?!
Я этого не знал. Но знал, что всегда есть кто-то, кто притягивает несчастья. Среди нас это была Барбара Мура, толстуха, жертвенный агнец.
Мне неловко признаваться, но я был счастлив, что не я на ее месте.
Барбара крутилась между нами, словно носорог:
— Тогда устроим голосование! Не может решать только он один!
Прошло двадцать два года с тех пор, но я так и не понял, как она решилась позволить себе такое. Должно быть, из-за страха остаться одной.
— Ладно. Давайте голосовать, — согласился Череп. — Я говорю — тебе.
— Я тоже, — сказал я.
— Я тоже, — как попугай сказала Мария.
Мы посмотрели на Сальваторе. Никто не должен был воздерживаться, когда мы голосовали. Такой уговор.
— Я тоже, — произнес чуть слышно Сальваторе.
— Видала? Пять против одного. Ты проиграла. Так что наказание — тебе, — заключил Череп.
Барбара сжала губы и кулаки и, казалось, сглатывала теннисный мячик. Она склонила голову, но не плакала.
Я зауважал ее.
— Что… что я должна сделать? — прошептала она.
Череп почесал шею. Его ублюдочный мозг напряженно заработал.
Затем, поколебавшись немного, сказал:
— Ты должна… показать нам. Ты должна всем показать это.
Барбара вздрогнула:
— Что я должна вам показать?
— В прошлый раз ты показала титьки. — И повернулся к нам. — На этот раз покажешь нам пипиську. Лохматую пипиську. Ты снимешь трусы и всем ее покажешь. — И грубо захохотал, ожидая, что и мы сделаем то же самое.
