— Что за чудесная кошечка, — произнес я, вставая.
От кошки воняло рыбой, в уголках глаз у нее скопилась какая-то желтая гадость. Шерсть на брюхе была короткой и редкой, сквозь нее проглядывала розовая кожа с набухшими серыми сосками.
Я медленно подошел к краю балкона. Посмотрел вниз. Стемнело, с высоты двадцать четвертого этажа я с трудом мог разглядеть тротуар. На балконе гулял ветер — кошка встревожилась, напряглась, перестала мурлыкать.
Я ухватил ее покрепче и попробовал перекинуть через перила. Когти рыболовными крючками вонзились в мой свитер. Она вырывалась и шипела. Я взял ее за шкирку, стукнул по морде свободной рукой. Когти ослабили хватку, и я оторвал их от одежды. Я еще раз попытался сбросить ее. Но кошка была настороже и вцепилась когтями в мои руки. Она походила на взбесившийся мотор: когти располосовали мне всю кожу.
Кошка лезла мне на плечо. Я схватил ее за задние лапы, дернул и услышал, как затрещали кости. Одной лапой она дотянулась до моего лица и разодрала мне щеку. Я со всей силой рванул ее за хвост.
Все было кончено.
Я стоял, тяжело дыша, уставившись в темноту. Я ждал, надеясь услышать глухой стук и хруст. Но стука не последовало. Кошка просто растворилась в пронизанной ветром тьме.
Я вернулся домой. Отец спал на диване. В зеркале я увидел свое отражение: окровавленное лицо, ободранные руки. Я разделся и залез в ванну. Вода обжигала. После я присыпал раны антисептиком.
— Что с тобой случилось? — спросил отец, когда увидел меня.
— Упал, — ответил я, — на гравий.
— Будь поосторожней.
Той ночью я не мог уснуть. Я представлял, что кошка не умерла. Ветер подхватил ее, и она не погибла. Вот почему я не слышал стука. Кошка жива и подбирается ко мне.
Я говорю Лиз:
— Трудно поверить, что ты могла это сделать. Вот и все. Просто невероятно, что ты этого захотела. Мы же всегда говорили, как мало значит для нас секс. Что мы нуждаемся только друг в друге. Мы смеялись над друзьями, которые заводили романы. Я не могу примириться с тем, что ты сделала. Одна мысль об этом сводит меня с ума. Что ты могла раздеваться. Что кто-то другой тебя трогал, целовал. Что ты хотела прикасаться к нему. Не ко мне. Я не знаю, что тобой двигало. Разве тебе не понятно? Это не ты, какой я тебя знаю. Это меня пугает.
Через девять месяцев после пожара меня разбудил голос отца, говорившего по телефону. Было около шести утра.
Я спустился вниз. Отец стоял в пижаме. Его волосы были всклокочены.
— Что случилось? — спросил я.
Отец обнял меня за плечи:
— Лэмб, иди к себе. Хорошо?
— Но что случилось?
— Это с мамой.
— Что?.. — Я кинулся наверх. Отец схватил меня:
— Нет, Лэмб. Оставайся в своей комнате.
— Я хочу ее видеть.
— Нет. Это не…
Я стал пинать и колотить его. Он прижал меня к себе. Я завизжал.
— Лэмб! — вскрикнул он.
Я вцепился ему в лицо.
— Отпусти меня! — закричал я. — Я хочу видеть маму. — Я вонзил ногти ему в руки и расцарапал кожу. Показалась кровь. Его хватка ослабла, и я помчался наверх.
Мама лежала в постели. С закрытыми глазами. Изо рта у нее текла слюна, лицо было очень бледным.
— Не могу ее разбудить, — тихо произнес отец за моей спиной. — Наверное, это таблетки. Я вызвал "скорую помощь".
— Она умирает? — спросил я.
— Не знаю, — сказал отец.
Приехала «скорая» и увезла маму. Отец сказал, чтобы я ждал дома.
Я оделся и пошел в мамину комнату. Уже несколько месяцев она принимала снотворное. Она бросила работу и все время проводила у телевизора. Мы с отцом ничего не могли поделать. Иногда она начинала говорить о пожаре и горящем человеке — какой у него был розовый рот и белые зубы и как он непрерывно кричал, — но говорила спокойно, бесстрастно, словно о чем-то нереальном.
На этот раз она приняла слишком много таблеток. Врачи "скорой помощи", осмотрев ее, покачали головами и не стали торопиться.
Вернулся отец. Сел на кухне. Под глазами у него были темные круги.
Я налил ему чаю.
Мы молча сидели друг против друга. Отец пил чай, а я смотрел на него. Потом я спросил:
— Она умерла?
— Да, — сказал отец, и вновь наступила тишина.
— Она их специально приняла? — спросил я.
— Конечно, нет, — ответил отец. — Она бы не стала этого делать. Ни за что. Это несчастный случай. Она бы так с нами не поступила. Бросить нас вот так… Разве она могла, Лэмб? Могла такое сделать?
Лиз говорит мне:
— Я никак не поверю, что ты мог это сделать. Вот и все. Ударить меня. Как ты мог? Мне казалось, я все про тебя знаю. Никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким жестоким. Ты ударил меня, ударил до крови. Это не тот человек, которого я люблю. Не тот человек, с которым я живу. Я не знаю, что тобой двигало. Разве тебе не понятно? Это не ты, каким я тебя знаю. Это меня ужасает.
Через несколько дней после убийства кошки я вернулся в школу. В тот день миссис Хеллер снова была там и рассказывала об Освенциме. Потом меня вызвали в кабинет директора. Там сидела миссис Хеллер.
— Я хочу тебя кое о чем спросить, — сказал директор, — и я хочу, чтобы ты дал мне — нам обоим — честный ответ.
— Да, сэр, — сказал я.
Миссис Хеллер слепо взирала на меня. Из ее кроваво-красного глаза сочилась прозрачная жидкость.
— Кошку миссис Хеллер нашли мертвой, — продолжал директор. — Она упала с верхнего этажа дома, где живет миссис Хеллер.
— Она была беременна, — сказала миссис Хеллер. — И вот-вот должна была родить.
— Миссис Хеллер думает, что кошку сбросили. Она взяла эту кошку еще котенком, так что исключено, чтобы кошка сама прыгнула вниз.
— Да, сэр, — сказал я.
— Так вот, Лэмб. Мне не хочется в это верить, но я вынужден задать тебе один вопрос. На руках и на лице у тебя царапины. Похоже на царапины, которые могла оставить разъяренная кошка. Ты можешь объяснить, откуда они взялись?
Пауза.
— Если ты не сможешь дать мне удовлетворительное объяснение, — предупредил директор, — придется принять меры.
Я смотрел на миссис Хеллер. Я вглядывался в ее желтый глаз, слезящийся красный глаз, седые волосы, полированные деревянные зубы, чулки телесного цвета, волосатые уши. И я видел то, что крылось подо всем этим, под кожей, — ее воспоминания: ужасы, страхи, кошмары.
— Это моя мама, — сказал я. — Она покончила с собой несколько месяцев назад. Мама любила розы. В саду их полно. Куда ни глянь — вьющиеся розы. Мама всегда так ухаживала за садом. Сейчас как раз время подрезать кусты. Я взял и попробовал. Потому что маме было бы приятно. — Я заплакал. — Вот я… и… попробовал их подрезать. Только у меня не получилось. Я ободрал все руки и расцарапал лицо. Но я все равно резал. Я должен был это сделать. Для моей мамы.
Директор смотрел в окно. Миссис Хеллер кивала.
Я вытер слезы рукавом рубашки.
Директор взглянул на меня и сказал:
— Прости, Лэмб. Прости. — Он перевел взгляд на старуху: — Миссис Хеллер…
Миссис Хеллер продолжала кивать. Затем встала и неторопливо произнесла:
— Я ему верю.
Мы с Лиз сидим друг против друга.
Я начинаю катать хлебные крошки по столу. Они черствые и твердые, как гравий. Лиз тоже начинает играть хлебными крошками. Я рассматриваю ее руки: обгрызенные ногти, лунки, указательный палец чуть согнут. Я знаю ее пальцы, каждый их атом, каждую частицу. Я знаю, как они пахнут, как они прикасаются. Мне знакома их дрожь, их тепло. Я замечаю, что Лиз смотрит на мои руки. На мои длинные розоватые ногти, на грязь у большого пальца, чернильное пятно на мизинце. Она видит две бородавки на костяшках и темные волоски. И она думает: "Я знаю эти пальцы, каждый их атом, каждую частицу. Я знаю, как они пахнут, как они прикасаются. Мне знакома их дрожь, их тепло".
Так мы и сидим, перекатывая крошки, и, наконец, почти случайно, наши пальцы встречаются.
Поехали
Я сидел в машине с моим трехлетним сыном Келом, за рулем была моя жена Менди. Менди говорила мне, как она устала, тут мимо с ревом промчалась скорая помощь и остановилась впереди. Подъехав, мы увидели две разбитые машины. На капоте лежал человек. Он вылетел через ветровое стекло. Кел встал на сиденье, чтобы лучше разглядеть.
— Не давай ему смотреть, — сказала Менди. Мы остановились перед светофором.
— Смотри, как работает светофор, — сказала Менди Келу. — Зажегся красный — мы остановились. Желтый — готовимся ехать. Зеленый — мы….
— Поехали! — крикнул Кел.
На другой стороне улице целовались два парня. Они стали переходить дорогу перед нашей машиной. Менди бросила на меня взгляд.
— В чем дело? — спросил я. Она показала на Нела. Я снова спросил: — Что такое?
Парни были прямо перед нами. Им было лет по двадцать, оба пьяные. Они чуть не свалились нам на капот. Один засунул другому руку под рубашку.
