— В чем дело? — спросил я. Она показала на Нела. Я снова спросил: — Что такое?
Парни были прямо перед нами. Им было лет по двадцать, оба пьяные. Они чуть не свалились нам на капот. Один засунул другому руку под рубашку.
Менди нажала на гудок, и парни отскочили. Машина сорвалась с места.
— Не было зеленого! — крикнул Кел.
— Заткнись, — огрызнулась Менди. — Не болтай, когда я за рулем.
Булавка
Я обедал с родителями; вдруг отец выплюнул что-то в ладонь.
Мама бросила на меня многозначительный взгляд. — Ну вот опять.
Мама много шила, и всюду в доме валялись булавки. Папа был убежден, что рано или поздно булавка попадет в его пищу и он умрет.
— Ну? — поинтересовалась мама.
— Кость, — сказал он.
— Мы едим рыбу. В рыбе есть кости. Надо быть осторожным.
— Разве я что-то сказал? — вспылил отец. — Что ты сразу начинаешь беситься?
— Потому что знаю, о чем ты думаешь. Вот почему.
Папа посмотрел на меня. — Да, это действительно могла быть булавка. Никогда не забуду, как однажды твоя мать сделала мне бутерброд с мясом. Я только откусил, и меня тут же пронзила страшная боль. И знаешь, что это было?
— Булавка, — предположил я.
— Булавка, — торжествующе подтвердил отец.
— Ну сколько раз тебе говорить, — раздраженно встряла мать — Это была не булавка. Почему ты меня не слушаешь? Просто кусочек жести. И это была не моя вина. Это фирма виновата. Я написала жалобу. Ты что, не помнишь? Они прислали нам целую коробку пирожных.
— Я помню. — сказал я.
— Разумеется, — она расстроено принялась убирать со стола. — Мы с твои отцом женаты уже тридцать с лишним лет. Я ему готовлю три раза каждый день, да еще кучу закусок в промежутках. Бог знает, сколько это всего порций. Наверняка миллионы. И хотя бы раз он нашел булавку? Нет. Ни разу. Я очень осторожно шью. Может быть, булавки остаются на диване или падают на пол. Это вполне естественно. Но на кухне никогда не было ни одной булавки. Мне уже осточертели все его претензии и обвинения.
— Умолкни, женщина! — отозвался отец. Я имею право беспокоиться. Я веду здоровый образ жизни. Не пью, не курю и могу хоть сейчас обогнать человека вдвое меня младше. Мой отец жил до девяноста шести лет. У меня великолепное здоровье, и я не хочу погибнуть из-за твоей чертовой булавки.
— Ах вот как? Почему ты не можешь угомониться? — она заплакала. — Ты вечно все портишь. Она побежала наверх.
Мы с отцом смотрели друг на друга.
— Она сегодня немного нервничает.
— Нервничает? — переспросил я. — Почему?
— Из-за того, что ты пришел. Ты, между прочим, довольно давно у нас не был. Она хотела все сделать особенно. Наверно, мне не надо было раскрывать рот. Но ведь я не виноват, что мне в рот попала кость, правда?
— Конечно, нет, — сказал я.
— Вечно с ней одно и то же, — продолжал он. Она всегда придумывает за меня, что я должен говорить. Расстраивается из-за всяких пустяков.
Потом мама спустилась. Она пошла на кухню мыть посуду, я взялся ей помогать.
— Ну как твоя книга? — спросила она.
— Неплохо.
Год назад я выпустил первый роман, и он был довольно успешен.
— Ты совсем про меня забыл, — продолжала она. — Да, знаю, ты занят. Меня постоянно о тебе спрашивают. А я только могу ответить: я его уже целую вечность не видела.
— Ничего не могу поделать. Это машина паблисити.
— Знаю, знаю, — сказала она. — Ничего не имею против. Я рада, что книга так хорошо пошла. Но все-таки это странно, знаешь. Видеть тебя в журналах и по телевизору. Это вроде и ты, и не ты. Не знаю, как это объяснить. То есть для меня ты по-прежнему мой сын. Когда я слышу, как ты даешь интервью, я не понимаю, о чем ты говоришь. Просто слушаю твой голос. Я читаю рецензии, и рада, что кто-то думает, что ты талантливый и особенный. Но для меня ты всегда был талантливым и особенным.
Отец зашел на кухню. — Дай-ка попробовать этого пирога, который ты испекла.
Мама отрезала ему кусочек пирога. — Хочешь? — спросила она меня.
Я кивнул.
— Говорят, наркоманы распространяют СПИД через шприцы, — сказал отец. — И знаешь, что еще? Теперь они говорят, что заключенные в тюрьмах находятся в группе риска из-за того, что вступают в гомосексуальные отношения. — Отец покачал головой. — Когда я был молодым, нам говорили, что в тюрьмах нет гомосексуализма. Говорили, что мужчины не хотят этим заниматься. А оказывается, они это делают постоянно. — Отец медленно жевал пирог. — Так что выясняется: никогда не верь тому, что тебе говорят.
Отец вернулся в гостиную.
Мама покачала головой: — Иногда я не понимаю и половины того, что он говорит. А знаешь, почему он попросил пирога?
— Почему?
— Это чтобы показать, что он не наелся за обедом.
— Да нет, с чего ты взяла? — я продолжал есть пирог.
— Ох, ты просто его не знаешь.
— Может, ты тоже его не знаешь. Это вроде тех интервью, которые я давал, когда вышла книга. Я готовился к встрече с журналистами, готовился рассказать о романе и своей работе, а первым делом меня спрашивали: "Правда ли, что вы неразборчивы в связях?". Культ сплетен, вот это что.
Неожиданно коронка на моем переднем зубе слетела. Что-то хрустнуло, меня пронзила раскаленная боль.
Я плюнул в ладонь.
Мама в ужасе смотрела на меня.
— Это коронка, — прошепелявил я сквозь дырку в зубе.
Мама чуть успокоилась.
— Я тебе не говорила. В прошлом году я лишилась половины зубов. Упала с лестницы. Я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать.
— Прополощи рот, — продолжала она. — Мне сначала показалось, что там была булавка.
Я пошел в ванну. Когда я вернулся, мама ставила чай.
— Ну как?
— Лучше, — я осторожно прикоснулся ко рту.
— В любом случае, это ведь не так, правда?
— Что? — переспросил я.
— Что ты неразборчив в связях?
Полет фламинго
Мы называли его Папа Бритва. Мама придумала это прозвище, потому что он очень долго брился. По утрам, когда он спускался, яичница была уже холодная.
— Что ж вы так долго? — спрашивала мама. — Почему бы не отпустить бороду или еще что-нибудь придумать? Тогда успеете поесть горячее.
— О, дорогая моя, нет, — ворчал он. — Боже мой, ни за что. Совсем это ни к чему. Бороды — для стариков. Пятьдесят — еще не старость. По крайней мере, я себя старым не чувствую. Вы считаете, это старость, миссис Вашингтон?
— Разумеется, нет. Столько лет как раз было бы бедному Джейку, будь он с нами, упокой Господи его душу.
Джейк, мой отец, бросил нас и ушел к другой женщине. Маму это страшно подкосило. Три месяца она не вставала с постели и все время плакала. Вел, наша соседка, ухаживала за ней. Иногда маму приходилось кормить из ложки, как младенца. Как-то раз Ллойд, сын Вел, увидел маму, сидевшую перед телевизором и со слезами снова и снова повторявшую отцовское имя.
— У нее слюна течет, — заметил Ллойд. — Она сошла с ума?
— Не знаю, — ответил я.
— Моя мама говорит, что твоей досталось больше, чем полагалось.
— Чего полагалось?
— Не знаю. Жизни, наверное.
Мне было двенадцать, когда нас бросил отец. Ллойд был на несколько месяцев старше. Пока мама болела, за мной ухаживала Вел. Готовила, стирала одежду.
— Зачем нужны мужики? — сказала как-то Вел, застелив мамину постель. — Они нас за людей не считают. Я забочусь о твоей маме лучше, чем этот так называемый муж. Он только о себе и пекся. Я ей с самого начала говорила.
Мама болела три месяца. Я даже начал беспокоиться, станет ли ей когда-нибудь лучше. И вот как-то раз я пришел из школы, а мама была на ногах, одетая, все в доме было прибрано, на плите тушилось мясо. Мама поцеловала меня, спросила, как дела. Казалось, она вовсе и не болела. А когда она заговорила об отце, это был задумчивый, меланхоличный тон, словно он уже умер и похоронен.
— Пришла пора ему уйти, упокой Господи его душу, — говорила она. — Такие вещи нам ниспосланы в испытание. Как-нибудь переживем. Конечно, с деньгами будет немножко труднее. Придется обойтись без излишеств. Но ты уже большой мальчик, я знаю, ты поймешь. Вот почему я решила взять жильца.
Вскоре зашла Вел позвать меня на обед, но мама сказала:
— Я уже приготовила.
Вел изумленно уставилась на маму.
— Да, — подтвердила мама. — Мне уже лучше.
— Но… не может быть, — произнесла Вел.
— Почему ж не может?
— Просто невозможно. Вчера вечером ты была, как зомби. Что случилось?
— Сама не знаю. — Проснулась утром, и все вокруг другое. Не спрашивай меня, как и почему. Вот думаю, какой же дурой я была все эти три месяца, позволила этому головастику разрушить мою жизнь. Ушел, и черт с ним.
Вел вернула маме ключи.
— Так теперь они мне не нужны.
— Спасибо. Увидимся завтра.
