Продолжения не было. Она перебрала в уме всех своих знакомых, их было много, числящихся когда-то даже в друзьях. С женщинами всегда можно было обсудить повседневные дела, с мужчинами поговорить о политике и пококетничать. Но она твердо знала теперь, что такая она никому из них не нужна. Даже тетьке Аньке она такая не нужна. Это предел, дичь, потому что нечеловеческое, но даже тетька, Анька знает, что каждый переживает свою беду в одиночку, или это был выход, или из этого выхода не было.
Вчера вечером Веруня пришла в гараж совсем деловая, без еды, с бумагой и ручкой, и сообщила, что Антонина должна написать заявление по собственному желанию, держать ее у себя в редакции она не может. И Антонина не удивилась, молча написала неверной рукой заявление, попросила у Веруни денег, сказав, что вернет их и одежду вскоре. И пошла из гаража, взяв зеленую пятидесятку, она уже все решила, но совсем не то. Веруня догнала ее, грубо схватив за плечо, с грохотом закрыла железную дверь и стала кричать, что вот она же и оказалась виновата, а в чем она виновата, разве мало она для Антонины сделала, но ее выбрали, и она должна оправдать, а Антонину в то утро наверняка кто-то видел, и вообще, она такая дура, этот урок не пойдет ей на пользу, к тому же она обязательно кому-нибудь все это расскажет.
— Не кричи, — ответила ей Антонина. — Я все понимаю.
Теперь во второй бутылке почти половина, а она ревет, как действительно дура, и денег нет. Колька бегает по кухне и злится, он не умеет жалеть, он давно ничего не умеет, он высох и почернел, и ей совсем не жалко его. А он бегает и злится, потому что вслед за стадией ревности у него наступила другая, ему надо с ней переспать, и муха опять зудит под потолком. Антонина вытирает слезы, улыбается и наливает Кольке стакан до краев. Прием испытанный, Колька минут пять еще трепыхается и падает прямо возле стола. Тогда она берет бутылку с оставшимся, тихонько выходит из кухни и выключает свет.
Антонина Логинова достает с антресолей чемодан, укладывает туда вещи Веруни, она ей их обязательно пошлет, потом свои, тщательно отбирая самые нужные. Надевает зимнее пальто, сапоги и шапку, заталкивает глубоко в карман документы и, сев на кровать, допивает водку. Она уедет сейчас же, ей надо спасать себя. Нет, не к родителям, им ничего не объяснишь, она поедет в самый дальний райцентр, будет тихо работать и чисто жить, совсем одна, ей никого не надо, никто не будет ничего о ней знать, может, она даже родит ребенка, как-нибудь, ведь ей всего двадцать семь, а этого она больше в рот не возьмет. Антонина пинает носком сапога пустую бутылку. Бутылка безропотно катится в угол и там равнодушно отсвечивает светло-зеленым стеклом. Так валяются по углам бутылки в тех грязных ночных квартирах, и ее квартира скоро превратится в такую же. Антонина коротко всхлипывает и, взяв чемодан, бредет в коридор. Она пошатывается, не помнит, что у нее нет денег и транспорт ночами не ходит, а чемодан тяжел, лишь думает, что надо бы попрощаться с тетькой Анькой и увидеться с той женщиной, которой она писала открытое письмо.
Запнувшись о край циновки, индийской, колючей и ярко раскрашенной, Антонина Логинова неловко падает возле двери и засыпает в полуосвещенном коридоре, положив голову на мягкий чемодан. В квартире совсем спокойно и тихо, лишь проснувшаяся зимняя муха, перебравшись из темной кухни в светлую комнату, тычется там в нагревшийся пластмассовый абажур и все зудит, зудит.
Июль 1988
