слишком большие для такого запястья. Если присмотреться — на этих часах есть не только циферблат, но и компас (кстати, зачем?).
Неужели всё это приведёт к тем последствиям, о которых сейчас говорят мама и бабушка? Среди громких звуков ощущение реальности теряется. Всё кажется возможным, особенно, если каждую минуту бабушка может что-то потребовать. Сейчас, моментально! Иначе она просто умрёт! А мама бросается выполнять это требование, спотыкаясь, чуть не плача.
Джаспер причинит мне зло?
Ночь. Фонарь светит в лицо через окно на кухне. Даже туда доносится громкое дыхание бабушки. Мерное — мамы. Сейчас, наверное, часа три. Медленно включается телефон: чёрный экран постепенно превращается в сиреневый. Да, три часа ночи, 15 минут.
— Tu ne dors pas? Comment était ta journée, ma belle1? — высвечивается в окошке сообщений.
Как сказать по-французски: отношение к женщине в твоей стране, какое оно? Ты за феминизм или против? Ты, случайно, не думаешь, что женщина создана только для того, чтобы рожать? Кем работает твоя мама? Ты не считаешь, что надо, прежде всего, родить много детей, пожертвовав своим образованием, развитием? А что будет, если женщина в твоей стране уйдёт от мужа?
Я стала писать это, путая артикли, времена.
— Что с тобой? — по-русски написал он.
— Я тебя боюсь!!! — я отправила ему сообщение и залилась слезами.
***
Это когда-нибудь кончится? Это длится уже месяц и пять дней: мы не общаемся. Он больше не появится? Всё из-за того, что я поддалась на мамин и бабушкин страх после очередного просмотра телевизора. Мама — ладно: она ухаживает за своей мамой больше десяти лет. Её волнует только то, чтобы её мама была хоть немного счастливее, даже, если для этого надо разрушить мою личную жизнь. Бабушка… Тут и говорить нечего. Я? Как я могла оттолкнуть его своим недоверием?
Февральское солнце осветило дорогу до книжного магазина. Когда переживаешь, так и тянет побродить среди полок с книгами. Как достичь всего, что угодно»: «Если ты сидишь и ничего не делаешь…» С этим понятно. «Духовный путь». Нет, пойдём к художественной литературе. «Эта книга про даму, обладавшей редким оттенком кожи — голубым. Она едет в деревню, чтобы научить местных жителей читать и привозит им книги…».
Серая шляпа. Он стоит, изящно облокотившись на полку, словно у него в руке тросточка. Хотя её нет, вместо неё — две сумки для ноутбука, набитые до отказа.
— Je sais qui est tu!2 — он достаёт с полки книгу на французском языке. Показывает обложку, ведёт пальцем по названию. Так он, видимо, показывает ученикам в языковом центре.
— Tu es … Madame Bovari!3 — торжествует он. Мы выходим из магазина вместе.
Скользко. Я придерживаюсь за его локоть, задевая сумку с учебниками. Сумка не закрывается до конца: видно знакомый синий краешек учебника — "English".
— Эээ, баскетбол! — раздаётся у меня над ухом. Мужчина в потрепанном спортивном костюме тянет руки к Джасперу. Тот усиленно матает головой: он не играет в баскетбол.
— Ну тогда футбол! — не унимается мужчина.
— Он не спортсмен, — поясняю я.
Мы аккуратно переступаем блестящую поверхность на асфальте. Сумки так и тянут в сторону порывов ветра. Можно поскользнуться. Держимся друг за друга. Мимо нас шумно проходит компания парней и девушек: громко смеются. Мы переглядываемся. Он принимается объяснять мне, в чём современность учения блаженного Августина. Потом говорит о безработице здесь. Даже для образованных. С ним спокойно. Он понимает меня.
Мы заходим в магазин с вычурными колоннами. Поднимаемся в сторону ресторанов.
— Я голодний, — он смеётся.
Мы садимся за столик. Как же волнующе пахнут его духи! В этом аромате есть и философия, и знания языков, и манящие страны. Он хочет скоро поехать во Францию: он был много, где, но там — ни разу.
Я снова спрашиваю его о феминизме в Габоне. Феминистки победили. Его мама — врач. Работает в США. Папа — преподаватель физики в колледже, тоже в США.
Маме было настолько некогда следить за Джаспером, когда он был маленьким, что она приучала его с пяти лет самому подбирать себе одежду. Это вошло в привычку. Поэтому он начинает каждое утро с подбора костюма. У него сейчас 13 костюмов. Сегодня — серый — к шляпе. И бордовый галстук.
— Quelle traditions de ton pays aimes-tu4? — спрашиваю его (вдруг мама с бабушкой не во всём ошиблись).
Он не любит традиций. Но… Мужская одежда: есть стереотип, что африканцы носят набедренные повязки. В их стране длинные белоснежные одежды — то, что традиционно носят мужчины. Это символ чистоты, мира. А ещё такую одежду делают из легчайшей ткани — в этом не жарко и не холодно. Хотя здесь, конечно, такое не наденешь. Особенно, в минус 20 градусов.
Сапфировый оттенок неба. Месяц — перышко. Чёрные ветви. Как небо выглядит в это время в Габоне?
Посадив меня в такси, Джаспер протягивает мне что-то и очень настоятельно советует прочитать это.
Машина едет. Я держу острый квадратный предмет. Полоска света, темно, снова полоска света. Но я всё же успеваю прочесть то, что написано на этом предмете: «Madame Bovari». На книге — еле уловимый аромат его духов.
***
— Он африканец? — моя тётя только что выкурила сигарету, и её настроение становится все более шутливым. Надо уходить: загостилась, время… Но она продолжает:
— У Африки один секс на уме. Кстати, как он?.. ну, ты поняла.
— Мы не… Не знаю, смогу ли я его когда-нибудь поцеловать. Он… — я будто снова ощутила волнующий аромат его духов. Утончённый, как он сам.
— Покажи его фотографию! Фу, тощий! — тетя брезгливо отдернула руку от телефона.
На экране телефона — Джаспер Ной Демба Тендаджи. Кожа древесного цвета. Шляпа. Голубой костюм. На другой фотографии он в сером костюме. Белая рубашка оттеняет его лицо, делая светлее. В нём изящно всё! Он — возвышенный, не такой, как другие. Его глубокие чёрные глаза — всегда грустные, как у моей мамы. И даже брови чем-то напоминают мамины. Его глаза всегда смотрят в небо. Когда тётя заговорила о сексе, она, словно осквернила что-то для меня.
— Бросай его первая! Он … как бы это сказать, не хочу матерное слово при тебе, — тётя отряхнула сигарету в пепельницу и задумалась:
— Не знаю, как сказать. Просто чувствую. Он такое тебе сделает…! А я ненавижу всех, кто делает зло моей семье! — она ушла в комнату, мы заговорили на другую тему.
Надо ли её слушать? Вечером, заливаясь слезами, пишу гневное сообщение тёте: «Кто
