– О нет! – встрепенулся он, оторвавшись от своих мыслей.
– Я хотел только позвать вас немного подкрепиться, а потом, если хотите, мы осмотрим наше хозяйство и найдем вам какую-нибудь работенку. Вы что умеете? – спросил он. Вопрос этот своей необычностью резал слух, был не из того мира, от куда привез меня Поезд; он, этот вопрос, был слишком из их мира, чтобы не повиснуть в воздухе этой мрачной комнатки. «Вы что умеете?» – спросил этот человек, и фраза его какое то время еще продолжала звучать у меня в ушах, как качает ветку давно улетевший ветер. Я стал вспоминать, что я умею существенного, что могло бы пригодиться в данной ситуации. Не ерунду, вроде бумагомарания, чем нравилось мне заниматься в «той» жизни (вот еще интересный момент: с моим появлением здесь у меня, как, наверно, и у них, словно прошла черта по жизни, деля ее на два периода – до попадания в призрачный Городок и после того, как я очутился здесь, на станции), не ерунду, которая в большом обществе, в многолюдных городах может прокормить, а настоящее. Настоящее! Что же я умею?..
Я немного занимаюсь точечным массажем и иглоукалыванием. Снимал боли, утомление, бессонницу…
– Неплохо, – сказал он и выжидающе посмотрел на меня. Когда-то, давно, я работал строителем, готовил панели для крупноблочных домов.
– Вряд ли это может понадобиться, – сказал он.
– Да, – вспомнил я совсем далекое, – еще вот самое главное, наверно: я очень люблю ухаживать за деревьями. Еще мальчишкой на даче. Отец научил. Деревья и цветы. У нас были фруктовые деревья и кусты роз. Я справлялся…
– Это хорошо, – сказал он, – это может пригодиться. Правда, у нас садовником сторож, но вы могли бы ему помогать, верно?
– Конечно, – сказал я, – с удовольствием.
– Ну ладно, – сказал он. – Еще я мог бы взрыхлять землю для посадки, рыть, – пояснил я, делая жест, будто в руках у меня лопата, и почему-то заговорив с ним как с глухонемым, – рыть землю.
Он усмехнулся. – Я понял, – сказал он.
Еще я немного плотничал, но тоже очень давно, могу вспомнить, если понадобится.
– Ладно, – сказал он. – Пойдемте вниз. Сейчас день, а днем у нас никто не отдыхает. Только ночью. Вы хоть и приехали только что, но не будете исключением.
– Хорошо, – сказал я. – Я и не собирался отдыхать.
Мы с ним вышли из комнаты, дверь которой никак не запиралась, ни изнутри, ни снаружи, и, спустившись вниз по узкой, скрипучей лестнице (здесь вообще, на первый взгляд, пока человек не привыкнет, все казалось слишком узким и скрипучим: комнаты узкие, будто вагончики, коридоры узкие – не протолкаться вдвоем, даже зал продолговатый, со скрипящими, поющими половицами и огромной, но тоже узкой печью до потолка, напоминающей тендер старинных паровозов), очутились в зале.
– Да, вот еще, – сказал я, видимо, неосознанно придержав напоследок то, что требует публика, которая и окружила нас в зале. – Момент, – сказал я и стал вытаскивать у него из кармана бесконечную красную ленту. – Ап! – сказал я и вытащил из его уха золотой, продемонстрировав всем и то и другое.
– О! – воскликнул начальник станции. – Золотая монета!
Я показал на ладони всем, в восхищении затаившим дыхание, маленькую желтую монетку.
– Давно я не видел денег, – сказал начальник станции, протягивая руку к золотому. – Это вы вытащили из моего уха?
– В какой-то мере, – уклончиво ответил я.
– Значит, это мой золотой? – наивно поинтересовался он.
– Нет, – сказал я. – Это моя монета. Просто я показал вам фокус.
– Фокус? – сказал он.
– Да. Это фокус, – пояснил я. – Ловкость рук, понимаете?
– Не совсем – признался он. – Значит, монета не моя?
– Папа, – обратилась к нему дочь, – это фокус, как в цирке показывают, помнишь?
– Не совсем, – повторил он. – Смутно. Фокус, – раздумчиво повторил он, с сожалением, неохотно возвращая мне монету.
Вы могли бы как-нибудь продемонстрировать нам ловкость ваших рук? – несколько жеманно опросила дочь начальника станции. – Мы здесь так отвыкли от всяких таких зрелищ…
– Конечно, – сказал я, – с удовольствием.
Все здесь в зале были в сборе и начальник станции вторично представил нас друг другу. Они опять разглядывали меня, как экзотическое чудо, невиданную диковинку, чуть ли не с раскрытыми ртами разглядывали. Видно, как и для меня многое было здесь уму непостижимо, так же и у них не укладывалось в сознании, как мог человек выйти из поезда на их станции и так запросто вторгнуться незваным в их жизнь. Вторично представил нас начальник станции, наверно, по своей обычай забывчивости, причем никто не стал перебивать его и напоминать, что знакомство уже состоялось. Промолчал и я, повторно пожимая руки. Сухие рукопожатия, растерянные глаза, ни намека на улыбки. Все, как в первый раз, только чуть помягче, чуть затушевано небольшим промежутком времени, когда я сидел в комнате, а у них была возможность все обсудить и немного привыкнуть к уже свершившемуся факту. Что интересно, начальник станции знакомил нас точно так же, как и в первый раз, не произнося' ни единого имени, так что, можно было подумать, что имена здесь утратились за долгие годы пребывания вне большого мира. Не спросил он и моего имени. – Это наш сторож, это телеграфист, это моя дочь, это жена сторожа, – говорил он, – это буфетчица, это моя жена, прошу вас знакомиться, а это – пассажир, который по ошибке вышел на нашей станции, случайный пассажир, так сказать, представил он и меня, ни на букву не изменив своего прежнего представления, отчего я даже засомневался: на самом ли деле у него такая забывчивость, которую он старательно демонстрировал при каждом удобном случае? Тем не менее, мы все без единого слова, без единого звука вторично перезнакомились. Мне показалось, что в отличие от остальных, дочь начальника станции как-то странно посмотрела на меня и несколько значительнее предыдущего рукопожатия пожала мне руку, задержав ее на миг дольше в своей руке. Я не стал придавать этому значения, отнеся это в счет впечатления от нового человека. Позже некоторые из них, подобно ТТ, стали для меня (имен я так и не узнал) одной или двумя буквами, но пока еще предстояло пожить среди них. Начальник станции сказал: «Прошу», показав рукой на маленькую дверцу, выходящую на заднюю, гораздо более узкую, чем передняя, платформу вокзала, и мы вышли осматривать хозяйство и подыскивать мне подходящее дело. Покормить меня, видно, забыли и я не стал напоминать, так как за всеми этими потрясениями дня не особенно ощущал голод. Мы вышли из зала на заднюю платформу, которая почти тут же, через шаг-полтора обрывалась под ногами, возвышаясь меньше чем на метр над землей. Я спрыгнул с платформы и в который раз с недоумением посмотрел на бескрайнюю – насколько взгляд охватывал – степь. Начальник станции, спустившись по четырем кривым ступеням в конце платформы, подошел ко мне, глядя мне в лицо ничего не выражавшим взглядом.
Конец ознакомительного фрагмента.
